Кузен

— Не думаю, что знал его на самом деле. Мы с ним не были друзьями, честно скажу, хоть мы и прожили семнадцать лет в одном доме. Он приезжал только летом, порой не на все три месяца, и даже в каникулы мы редко виделись. Я не знаю, ненавидел ли я его, родители все детство говорили, что он плохой, а я верил им, и зря, наверное, он мне ничего плохого не делал, просто отвечал на мои тычки и обзывательства. Я часто думал, когда уже был старше и когда наши с ним пути окончательно разошлись, что ему плохо у нас жилось, жаль, я не понимал этого раньше. Мы не любили его, а он меня спас однажды от каких-то там… Этих… — Дементоров? — Да, вот он них, он говорил точно так же. Родители тогда ужас как перепугались, а я вообще плохо помню тот вечер. Только что-то тёмное и холодное, а потом… Кажется, это был олень… — Всё верно, патронус Гарри Поттера олень. Продолжайте, мистер Дурсль. — Я ему даже спасибо не сказал после этого. Родители обвиняли его в том, что я не могу говорить, а это был шок, я даже не особо понимал, что со мной было. В один вечер мы уехали, а когда вернулись, то его уже не было. Думаю, та поездка на несуществующий конкурс лужаек, который мы выиграли, была неспроста, её, я уверен, подстроили ваши, чтобы забрать его. А если бы даже этот конкурс и был, мы бы почти наверняка его выиграли. Он всегда хорошо ухаживал за участком, отец пристально за этим следил. Я раньше не думал об этом, Гарри казался мне чем-то незаметным, вроде предмета мебели, который не важен и не особо практичен. Но ведь он всегда стриг все кусты, косил траву, удобрял мамины клумбы и мыл папину машину, не говоря уже об уборке дома. А я ни разу не помог ему, только нарочно нёс грязь в дом. Не знаю, зачем. С детства у меня сформировалась установка, что он плохой. Возможно, к этому добавилась какая-то зависть, когда ему пришло письмо из вашей волшебной школы. Он был в чем-то лучше меня, его куда-то звали, а меня нет, он какой-то особенный, хотя это перекрылось насмешками и издевками, родители говорили, что та школа для уродов. И я его так называл. Просто так, понимаете? Но… Мне это всё казалось в какой-то степени странно интересным. Все эти совы, его книжки, палочка эта, птица, которая вечно шумела. С одной стороны мне всегда хотелось расспросить его о той школе, но с другой были родители, которые внушили мне, что в ней плохо, что Гарри плохой, что из него ничего путного не выйдет, из-за того, что он из ваших. Говорили, что и родители у него такие же гадкие и ужасные. Я часто поддевал его их смертью, жаль, что, опять же, я не понимал, как обижаю его. Мой отец недавно умер, это был шок, а он без обоих родителей прожил всю жизнь. Вряд ли Гарри был нехорошим человеком, просто ему с нами не повезло. Я жалею, что не подружился с ним, все могло бы сложиться по-другому, но я верил, конечно же, родителям. Помню, как я злился на него, когда мы уехали в какую-то глушь, потому что совы приносили бесконечное количество писем. Как же я ненавидел его в тот момент. Мы сорвались с места, побросав вещи в машину и всё ехали и ехали… И я помню, как было страшно, когда за ним пришёл тот великан, имя у него странное было… — Рубеус Хагрид, мистер Дурсль. — Да, возможно. Я уже плохо помню, но тот страх, когда он вошёл, навсегда отпечатался. Он принёс Гарри торт на день рождения, но его съел я. Для меня было нонсенсом, что что-то принесли не мне, что подарок не для меня, и я не хотел, чтобы он достался Гарри, хотя принадлежал ему по праву. И я получил, собственно, по заслугам. А ещё я помню, как улыбнулся Гарри, когда у меня выросли уши и хвост, в тот момент не хотелось придушить его за это, хотя, наверное, ему было приятно, что мне досталось. Меня никогда не наказывали, а вот его постоянно, и в ту ночь все стало наоборот. Я был счастлив, что он уедет, Гарри раздражал меня своим присутствием дома, хотя я даже ничем с ним никогда не делился и меня не просили, нас никогда не делали братьями. Мы были чужими с самого начала. Когда мы становились старше, и он приезжал на лето, я продолжал задирать его, но он постепенно переставал отвечать, возвращаясь с каждым годом все мрачнее. У него всегда было то или иное горе, а я воспринимал это только как новый повод поиздеваться и посмеяться. Я часто слышал, как он бродит по комнате ночами, меня это пугало. Я стал его побаиваться ещё лет в тринадцать, когда он раздул тётю Мардж даже без своей палочки, он просто смотрел на неё, а она становилась всё больше. И вот тогда я понял, что Гарри действительно не такой, как я, как мы все. Ведь раньше это не слишком ощущалось, только из-за этих птиц и того случая, когда он уронил пудинг на голову жене папиного коллеги. Следующим после тёти доказательством того, что Гарри другой был приход каких-то рыжих… — Семьи Уизли, мистер Дурсль, перед чемпионатом мира по квиддичу. — Вам виднее. Это было летом, мне было четырнадцать, а они были слишком приветливыми и шумными, папе они совсем не понравились, мама вообще чуть в обморок не упала, а я снова пострадал, но из-за своей же жадности, съев конфету, выпавшую из кармана одного из близнецов. Язык быстро принял привычную форму обратно, но страх ещё долго сидел во мне. А ещё одним летом его забрали на летающей машине, вот это зрелище было! И мне снова было так завидно, ведь со мной такого никогда не было. Да и не будет, конечно же. Я всегда считал себя авантюристом, мои мелкие приключения казались мне масштабнее, чем у какого-нибудь Робинзона Крузо, но потом что-то происходило с Гарри, и всё, что было со мной, вроде ночевок у друзей, становилось мелкими брызгами. Последний приход за ним я застал в шестнадцать, это был старик, который говорил о смерти крестного Гарри. Я тогда не воспринял это, мне было все равно на беды кузена. Он вновь уехал, а потом… Потом он вернулся совсем другим. Он и раньше после своей школы был молчаливым и грустным, думаю, это было связано не только с тем, что он не любил нас, но то в то лето он был не таким, как всегда. Всё было не как всегда. Гарри не слушал новости под окнами, большую часть времени сидел в своей комнате. Он почти не говорил, я вам клянусь, за лето я слышал от него слов десять. Я чувствовал, мои родители чувствовали, что что-то грядёт, и Гарри будет в самом эпицентре. Я его не трогал тем летом, хотя не думаю, что он заметил, он слишком закрылся в себе. А потом уехали уже мы. Мама пришла и сказала собираться, я не знаю, почему. Может ей Гарри что-то сказал, может она сама приняла это решение, но я не стал сопротивляться, как я одиннадцать. Даже мне было не по себе, совы больше не летали, это было нетипично, был странный иррациональный пустой страх, всё не как всегда, дом больше не казался безопасным. Мы просто молча собрали вещи, мебель, папа купил прицеп. Мы будто убегали от чего-то ужасного и смертоносного, но я думал, Гарри поедет с нами. Однако он только вышел на порог нас проводить, он выглядел слишком взрослым для своих лет, смотрел слишком серьёзно, но я видел в его глазах глубоко спрятанный страх. Я не понимал, почему мы уезжаем, но знал, что нам лучше не оставаться на Тисовой улице, и Гарри это молча подтверждал. Мы попрощались. Я первый подошёл к нему, мне в тот момент у меня было какое-то осознание, я знал, что мы видимся в последний раз. И мне было… Смешанные чувства были. Я вроде всю жизнь мечтал избавиться от него, жить только с родителями, но с другой… Черт, я привык к нему. И было очень странно, непривычно, он ведь уходил на вашу войну, мама как-то раз проговорилась, что у вас всё плохо. И я никогда не желал Гарри смерти, честное слово. Да, я его не любил, обижал, пытался задеть, унизить, но смерти… Никогда по-настоящему. И в тот момент я осознал, что я просто переезжаю с семьёй, а он уходит сражаться и может умереть. До меня как-то дошло, что Гарри живой человек, что у него настоящее сердце, руки и ноги, что у него были какие-то свои переживания и радости, что у него могла быть любовь и что его может просто не стать за один миг. Господи, как же я нервничал… У меня потели ладони, взмокла вся спина, мне казалось, что те четыре метра, разделяющие нас, были четырья милями. Он смотрел на меня настороженно и напряженно, а я просто шел вперед, зная, что это будет правильно. Я понимал страх Гарри, я всю жизнь причинял ему вред, и у него на инстинктивном уровне развилась боязнь меня, и мне было от этого грустно.Мы пожали друг другу руку, он был очень удивлён, такого искреннего шока я никогда не видел в его глазах. Конечно же, мы первый раз за всю жизнь нормально поговорили, и это было одно из лучших решений в моей жизни, помириться с Гарри. Может, слишком громко сказано, но хотя бы расстаться на хорошей ноте. Я лишь тем летом понял, что совсем ничего не знал про него. Совсем.. Знаете, я всегда мечтал о настоящем брате, чтобы объедаться с ним конфетами, смотреть телевизор, гулять, пакосничать. Я так завидовал тем своим друзьям, у которых были братья, не понимая, что у меня тоже есть. А потом мы просто уехали, я его не видел больше. Хотя… Мы переехали в Эдинбург, и там я один раз увидел его изображение. Он разыскивался, был «Нежелательным лицом №1». Бумага валялась в грязи и была истоптана, но я точно узнал его. Вы… Вы победили да? А где Гарри? Я отчего-то знал, что ещё встречусь с вашим миром, но не думал, что так скоро. — Да, война была выиграна нами, мистер Дурсль, мы вам пришлем экземпляр книги. Благодарим вас за содействие, мистер Дурсль, всего хорошего, — молодой журналист пожал Дадли руку, а потом спрятал все свои бумаги и перья в сумку, аппарировав прямо на глазах у кузена национального героя.