Игры опалённого разума

Токио в пятницу вечером начинает жить совершенно другой жизнью. Студенты и работающие молодые люди вылезают из квартир, университетов и офисов и идут по барам, клубам, ресторанам, идут гулять в парк или смотрят кино… Короче говоря, в пятницу жители огромного города веселятся, отдыхая от будничной рутины, в субботу на целый день покидают жилища, чтобы насладиться цивильным отдыхом, посетить интересные мероприятия, а в воскресенье проводят время с семьей или близкими друзьями. Многие, пожалуй, проводят так эти три дня, не только японцы этого города или какого-либо еще. Типично, интересно, насыщенно.. Как же я завидую этим счастливцам. Меня зовут Таканори Мацумото, мне двадцать два, я живу в Токио. Не учусь, не занимаю высокий пост (вообще не занимаю никакого поста), зарабатываю как могу, начиная от кассира супермаркета, заканчивая официантом в крошечной закусочной (кстати, я попутно там еще и уборщик, и посудомойка, и в какой-то степени нахлебник). Такие мысли посещают меня часто, особенно сейчас, когда в половину двенадцатого ночи возвращаюсь домой из продуктового магазина. Сейчас бы я больше всего хотел оказаться в баре с парочкой своих знакомых, выпить пива, поесть чипсов, поговорить о ерунде… но еще больше я хочу спать. Работаю я еще с семи утра, поэтому восьмичасовой сон для меня считается роскошью. Что уж говорить об отдыхе в пятницу.. Живу я на окраине города, но зато рядом с метро, что уже не может не радовать. Но добираться в сумме до центра мне приходится часа полтора. Зато, как правило, мне всегда достаётся сидячее место, поэтому в метро чаще всего сплю, стараясь получить хоть еще немного энергии. Доехав до станции, я иду в сторону своего дома, где сдаются самые дешевые квартиры. Хуже норы, наверно, нет, но, в любом случае, лучше уж там, чем на улице. Почему я ругаю так своё жилище? Стены очень тонкие, часто что-то с водопроводом, не самые приятные соседи, большинство из которых китайцы, не говорящие по-японски (может, нелегальные иммигранты) школьники, которые вечно в гости таскают чуть ли не весь свой шумный класс… ну, и зимой очень сложно согреться. Дома практически одиннадцать градусов (как на улице), так что зимняя куртка дома – типичное январское явление в нашей берлоге. Я поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж. Мигает лампочка, тихо сыпется штукатурка… но зато в коридорах очень вкусно пахнет. Наверно, соседи готовят сейчас рис с карри или еще чего-то… Я останавливаюсь и глубоко вдыхаю этот чудесный аромат. Всё же, бедность – не порок. Даже имея несколько сотен йен в кармане можно насладиться какими-то удовольствиями. На секунду закрываю глаза, вспоминая своё раннее детство… Я возвращаюсь из детского сада, слышно трекотание цикад… дома хорошо, тепло, пол залит солнцем, всё наполнено ароматом нежного лета… Но открываю глаза и оказываюсь в грязном коридоре, где сыпется штукатурка и слышно, что творится на первом этаже. Открыв дверь ключом, я прошел внутрь своей маленькой квартирки, где есть кухонька, мелкая ванна, книжная полка, шкаф, столик, телевизор и два футона. Он выходит меня встречать, и я не знаю, радоваться ли этому или злиться. - Добро пожаловать, - тихо под нос говорит , впиваясь колким взглядом в моё лицо. Я вздыхаю. - Почему ты не спишь, Мисаки? *** Мисаки – мой младший брат-близнец. Я старше его на шесть минут. Мы похоже друг на друга как две капли воды: наш рост 160, по плечи вьющиеся волосы каштанового цвета, кривые ноги, тщедушные женоподобные фигуры, черные глаза, широкие носы… Пожалуй, отличия только во взглядах. Несмотря на то, что я работаю так много и очень устаю, мой взгляд живой, полон надежды на какое-то светлое будущее… у Мисаки взгляд всегда очень усталый и очень часто какой-то пугающе агрессивный (хотя Мисаки никогда не был агрессивным по отношению ко мне). Говорит Мисаки тихо, часто странно ухмыляется, будто всё время что-то скрывает. Иногда он просыпается ночью и смотрит на меня. Раньше меня это пугало до ужаса, но сейчас я привык. Я работаю за нас двоих. Мисаки работать не может. У него очень слабое здоровье, он часто с температурой. Так же еще с детства у него проблемы с психикой, поэтому любые работодатели, видя его документы, говорят, что такой работник им не нужен. С двадцати лет, когда мы переехали в Токио, я старался его устроить хоть куда-нибудь, хотя бы объявления клеить; но все эти попытки проваливались с треском. Самое долгое, когда он был на работе – это полтора месяца. Он работал на почте, заклеивал коробки, носил письма от почтового ящика в центральное здание. В общем, ничего сложного, и, признаюсь, работодатель взял Мисаки только потому, что ему стало жалко меня (к тому времени я уже почти круглосуточно работал и выглядел не в самой лучшей форме). Но даже у этого золотого человека есть терпение. Мисаки вечно терял письма, резался ножом, когда открывал им коробки, уставал (слабое здоровье не позволяло ему работать даже в обычном темпе). Конечно, когда на почту пришел другой человек, Мисаки попросили уйти. Я еще долго пытался его пристроить чуть ли не за бесплатно, но более недели мой брат не держался на месте. Уже седьмой месяц он целыми днями сидит дома, смотрит телевизор, читает книги из библиотеки и ничего не делает. Найти работу ему бесполезно, а о братишке никто, кроме меня, не позаботится. Вот и приходится работать на четырёх работах, чтобы обеспечить нас обоих. Мисаки очень люблю, но мне на самом деле сложно с ним. Из-за него я не могу учиться в универе, иначе у меня не останется времени на работу. О карьерном росте я пока только мечтаю. Меня однажы чуть не приняли в риелторскую компанию, но мне сказали, что я должен пройти испытательный срок в течении четырёх месяцев. Естественно, в это время платить мне не будут, а этой работе нужно было посвящать себя всего, если хотел не только получать определенный минимум, но и продвинуться по службе. Конечно, я не мог себе это позволить. Пять месяцев сидеть без денег я не могу, а кредит не потяну. Деньги нужны здесь и сейчас. Оплата за жилье, продукты, куча дорогих лекарств, которые Мисаки вынужден принимать тоннами каждый день… Я еще недавно оформил самую дешевую медицинскую страховку на нас обоих, которую тоже надо выплачивать. Но подумал, что уж лучше мы заплатим чуть больше за здоровье, чем потом будем выплачивать тысячи за простую диспансеризацию. Короче говоря, жизнь моя непростая. Болеющий младший брат, плохое жилье, недостаток денег… И никакой помощи. Приходится всё делать самому, что очень сложно. Я бы так хотел, хотя бы, три дня ничего не делать. Лежать на кровати, спать, просыпаться в обед… Но я верю, что такое случится. Верю, что я этого достигну, вытащу себя и Мисаки. А пока… Пока наслаждаюсь тем, что имею. Свет есть, вода есть, еда есть, мягкий футон есть… Пока есть минимум, можно жить и создавать что-то лучшее для себя и для других. Но, честно, мне нужен отдых: от шумного города, от бесконечной работы и от моего брата, который будто вычерпывает из меня силы с каждым днём всё больше и больше. - О чем ты думаешь? – спрашивает Мисаки. Его голос тихий и сухой. - О тебе. - Я так рад, что ты думаешь обо мне. Никто обо мне не думает, кроме тебя, - я закатываю глаза. Снова он начинает этот разговор. Снова и снова. Я стараюсь забыть, а он напоминает. - Послушай, Миса, - я решил прервать его мысль в самом начале, - родителей больше нет. Всё, они погибли. Четырнадцать лет уже как погибли. Давай не будем об этом, - брат замолчал, а потом поднял на меня свой острый пронизывающий взгляд. - Четырнадцать лет, восемь месяцев и шесть дней, если быть точ.. - Мисаки!! – меня это уже бесит. Я редко кричу на брата, но ведь он по-другому не поймёт. – Я же просил тебя!! Я работаю каждый день, у меня ни одного дня выходных, куча счетов и долгов! Я еле сохраняю рассудок, а ты мне еще что-то говоришь о родителях! Да, мне жаль, что они умерли, но ведь мы живы!! И твоя задача не свести меня в могилу раньше времени, ты понял меня?!!! Мисаки замолк, и я понял, что погорячился. Осознание того, что мой брат… болеет, всегда заставляло к нему испытывать жалость и ответственность. - Прости.. Я.. Мисаки, ты мне очень дорог, правда.. Просто давай не будем о родителях. Их нет, но зато мы есть друг у друга, а это же хорошо? Мисаки еще некоторое время пилит плошку риса взглядом, а потом, не глядя на меня, слабо покивал головой. - Да, хорошо... Я вздыхаю. Порой всё это утомляет, но брат – всё, что у меня осталось. Я должен беречь его, должен вкалывать ради нас двоих. Однажды всё прояснится, всё встанет на свои места, всё будет, как надо.