I have to kill u

Сложно было сказать, когда это всё началось и зашло слишком далеко. Можно ли было влечение назвать любовью? Намеренно совершать проказы, ожидая, пока появится мальчишка, — а в том, что он появится, Джером был уверен, — в своей нелепой маске и начнет всем помогать, пытаясь уберечь как можно больше имущества или спасти как можно больше людей, и пристально наблюдать за ним? Пытаться сорвать с него кусок пластмассы, дабы понять его эмоции, выяснить, что он чувствует. Смятение? Раздражение? Усталость от всех этих погонь и, казалось бы, вечной борьбы? И если да, то Валеска определенно точно любил Брюса. Ну или, по крайней мере, до невозможности привязался к этому шестнадцатилетнему мальчишке. Многие считали, что внутри него находилась лишь пустота, что он умел чувствовать дикий восторг только оттого, что вспарывает кому-нибудь кожу или смотрит на то, как очередной невезунчик подрывается на его самодельной бомбе, что он настолько жесток и безжалостен, что убил свою мать и даже не пожалел об этом. Но, во-первых, его мать того заслуживала, вечно шляясь по фургончикам и трахаясь с кем попало, а потом еще и указывая на то, что Джером — плохой сын, раз не помыл посуду за собой. Кто вообще сказал такую чушь, что мать нужно любить уже за то, что она тебя родила? Да брехня всё это. Дети не будут любить алкоголичку, наркоманку или, как в данном случае, шлюху, которая еще к тому же и издевается над своим чадом. Во-вторых, настоящие эмоции никуда не делись, они остались всё там же, внутри, однако различать их стало намного сложнее. Наслаждение кусочком торта мешалось с наслаждением от вида мучений человека, а реальный живой смех сплелся с тем поддельным, напускным, который и помогал ему создавать нужный образ сумасшедшего парня. Да, он был повернут на всем этом безумии, но не был глуп, как могло казаться, и это, на самом деле, очень удобно: поймали один раз — ну, он тупой: никуда не убежит, ничего не натворит, да и вообще мы его тут все разом переделаем, а если нет — так запрём, как животное. Если бы все было так просто, то Валеска всё ещё находился в Аркхэме, а не сидел где-то в канализации и не придумывал очередную маленькую шалость. И третье, самое главное, было то, что он ненавидел быть слабым. Потому и убил отца. Не из-за ненависти — хотя, если быть честным, она тут тоже сыграла свою роль — и жестокости, а дабы никто не сумел взять его, угрожая жизнью дорогих ему людей. Тот же Гордон однажды чуть не поплатился своей драгоценной Лесли Томпкинс, однако тому, кажется, случай с Джеромом ничего не показал. Ладно, проблемы всё равно не его. Положив подбородок на ладонь и кончиками пальцев постукивая себя по — слава Богу, здоровой, ведь он успел очнуться — щеке, парень разглядывал газетное изображение перед собой и принимал тяжелое решение. Шестеренки в голове работали как заводные, сон совсем не шел, а план придумываться как назло не хотел, будто мозг всё ещё пытался остановить Валеска от глупого решения. В голову лезли мысли примерно такого плана: «Ведь можно же его где-нибудь запереть навечно, чтобы туда не смог никто пробраться» или «Да брось, у него Альфред, да и дерётся сам мальчишка неплохо, не о чем волноваться». Если бы всё было так просто…

***

— Альфред, я пойду прогуляюсь. В город. Меня не жди, — незаметно запихивая небольшой листок в карман пальто, произнёс Уэйн, натягивая вещь на себя. — Господин Брюс, мне придется пойти с вами, — тут же среагировал дворецкий, поднимаясь с места и направляясь в прихожую. — Не стоит. Я надеюсь встретиться с Селиной. Прости, но ты сам понимаешь, что будешь немного… Лишним, — это сработало, и мужчина тут же поменял своё решение, останавливаясь у порога. Отмазка с Кайл всегда прокатывала, несмотря на то, что они не общались уже довольно давно. — Будьте осторожны, — последнее, что успел произнести опекун, получив неясный кивок в ответ, а в голове мелькнула мысль, что Пениуорт и не заметил, когда мальчик успел вырасти. Уэйн старался не наступать в слишком глубокие лужи, внимательно глядя себе под ноги, однако иной раз всё же проходился по мелким, из-за чего брызги летели прямо на штаны. Костюма, как такового, еще не было — только маска, обычные черные прямые брюки с тёплым свитером и более-менее удобные туфли. Как-то всё не получалось найти подходящее, поэтому приходилось ходить в том, что есть, а костюм под заказ будет готов лишь к пятнице. В голове роилась куча мыслей и вопросов: Зачем Джером его позвал, когда мог, как обычно, завалиться к нему домой, оглушить Альфреда и явить себя? Или же подкрасться незаметно, поджидая, словно играя в молчанку и прятки одновременно? Он хотел сделать всё тихо или же, как было написано на бумажке, действительно позвал только для того, чтобы поговорить? Но вслед за этим появлялось еще больше несостыковок, а за ними ещё, и ещё, и ещё, и до бесконечности… От стольких догадок у Брюса просто пухла голова, потому он, как можно быстрее, поспешил на место встречи, чтобы не строить несбыточных вариантов исхода, которые так и остались бы в его разуме. Завернув в очередной переулок и спустившись в довольно жуткий и зябкий подвал, он услышал тихий шум откуда-то слева и тут же среагировал, выставляя блок, слыша уже знакомый хрипловатый — то ли вечно заболевший, то ли вечно уставший — голос: — Ладно, ты меня раскусил, — смиренно складывая перочинный ножик в карман, Джером выходит из своего укрытия и становится напротив Уэйна, недовольно морщась — на лице того вновь эта нелепая маска. — Сними ты её уже, на этот раз я ничего не придумал. Честное слово, выглядишь по-дурацки в ней. На мышь черную похож, — сам же мужчина явно оделся по погоде, и сейчас прекрасно чувствовал себя в своём теплом пальто, вместо того, чтобы мёрзнуть. — Я удивлён, что ты пригласил меня просто… Побеседовать. Если так можно выразиться, конечно. И твоя бумажка — сущая глупость. Что, если бы Альфред её увидел? — доставая из кармана листок, спросил Уэйн, протягивая его виновнику этой встречи. — Ну, тогда бы ты сюда не пришел, верно? — и какая-то часть — возможно, даже большая — Валески хотела, чтобы мальчишка действительно не пришёл, однако теперь отступать было слишком поздно, да и глупо. Он забрал бумажку и сунул её себе в карман. — И зачем ты здесь я расскажу только при условии, что ты снимешь эту дрянь. И Брюс действительно снимает её, сам до конца не понимая, зачем он это делает. Теперь он остаётся словно обнаженным — все его эмоции и чувства будут отражаться на лице, и сейчас уже невозможно будет скрыть испуг или страх. Или ещё кое-что непонятное, только-только зарождающееся. Он давно понял, что ему нравится помогать людям, и он бы хотел заниматься этим всю жизнь. Но ещё и осознал то, что стычки с Джеромом ему нравились куда больше жестов доброй воли. Было всегда интересно анализировать задачки этого психа, находить ключи к разгадке, ведь все его маленькие преступления совершались ради того, чтобы в будущем устроить одно большое представление. Они никогда не вступали в бой друг с другом, просто так пошло с самого начала: Валеска — делает, Уэйн — спасает. И сколько бы раз Брюс не пытался набить морду этому рыжему демону, тот постоянно умудрялся сбежать, скрыться, оставляя мальчишку наедине со своими мыслями и кипящей в жилах злостью, которую заглушало что-то ещё. — Я просто хотел сообщить, что выхожу из игры. Перестаю совершать свои злодеяния. И от меня тебе Готэм больше спасать не придётся. А посему хочу попрощаться с тобой и укатить куда-нибудь в другое уютное место, где начну всё с чистого листа, — что-то в груди Уэйна неприятно кольнуло, однако, подавив это, он с облегчением выдохнул и пожал плечами. — С трудом верится, — Глупый мальчишка, — Но если ты этого хочешь, то скатертью дорожка. — Беги, пока не поздно. — Станет одной огромной проблемой меньше. — Ну, почему ты стоишь и улыбаешься? Твою мать. — Обнимемся на прощание? Я нож выкину, — и, в подтверждении своих слов, Валеска достает предмет из кармана и откидывает на пол. — Больше оружия нет, мамой клянусь. — Как же ты не понимаешь, что пора давать дёру. — Так и быть. Но если что-то выкинешь… — Брюс наигранно прищуривается, а затем сам подходит и обнимает мужчину. Джерома. Практически врага. Убийцу. Да, именно. Убийцу. Маска с глухим стуком ударяется о пол, сливаясь с громким протяжным криком, который раздается на всё помещение. И это, наверное, единственный раз, когда Валеска не рад убийству; единственный раз, когда ему действительно — чёрт, так не должно было быть — больно. Он осторожно садится на стул, который всё это время стоял позади него, и аккуратно усаживает Уэйна себе на колени, который, стиснув зубы, шипит из-за пронзительной боли в спине, не в силах что-либо сделать и хоть как-то пошевелить руками. Когда же парень вытаскивает нож, он вновь кричит, не боясь показать свою боль, сжимая кулаки и падая лбом прямо на плечо Джерома. Теперь остаётся надеяться только на то, что рыжий не станет его пытать, как делает обычно со всеми, а просто даст спокойно умереть. Быть может даже колыбельную споёт — одну из тех, что пела мать в детстве. — Зачем? — это единственное, что его волнует. Они ведь толком не соперничали, не дрались, не вгрызались друг другу в глотки, да они даже не разговаривали почти, а тут нож в спину — во всех смыслах. Зря он не взял с собой Альфреда, зря пошёл сюда, зря не набил ему морду и не убежал, довольный собой, зря затеял этот разговор, зря вообще позволил своим эмоциям взять верх над разумом и позволить себя убить. Зря, зря, зря. Интересно, есть ли на свете человек ещё более глупый, чем он сам? — Прости. Я должен был убить тебя. Чтобы на меня не оказывали давление, — Валеска судорожно глядел на то, как из спины медленно сочится кровь, и это совсем не радовало глаз, не приносило удовольствия. Он, до конца не осознавая, размазывал её по черному, как его душа, пальто мальчика, глядя на багровую руку, омытую кровью. Раньше он убивал людей не задумываясь — минус один, подумаешь, сколько этих человек на земле есть и сколько ещё будет? Но теперь он позволил себе чувствовать, словно раскрыв тот кокон, и понял, насколько больно терять кого-то, кто тебе дорог. Ни с матерью, ни с отцом он ничего такого не ощутил. — Какое?.. — вновь проговорил Брюс, но сейчас голос был ослабевшим, словно он устал. Жизнь постепенно уходила из мальчишки, тело становилось всё тяжелее, веки слипались всё сильнее, и боль практически не ощущалась. Он умирал. — Такое же, как я когда-то на Гордона с помощью Ли, — он придвинул Уэйна ближе, совсем вплотную к себе, и обнял, закрывая глубокий порез рукой. Руками. Но всё равно понимал, что попытки тщетны. На его шее было еле ощутимое дыхание, а тонкая нить жизни ускользала, соскакивала с пальцев, сливалась с цветами вокруг, словно хамелеон. Он мог бы вызвать скорую, и тогда наследника бы ещё удалось спасти, но мужчина мог лишь прижимать к себе безвольное тело, которое покидало тепло, и наслаждаться этим отвратительным мгновением, которое навсегда останется в его памяти, насколько бы сильно с ума он не сошел. — Ты ведь мне начал нравиться, Джером. Последние — и, на удивление, очень твёрдые — слова, последний выдох, последний удар сердца — и в подвале воцарилась тишина. Лишь спустя пару секунд послышался тихий всхлип, а потом по щеке прокатилась одна единственная настоящая слеза — не наигранная, не показная. Живая, горькая, солёная. Доказывающая, что и у психа есть чувства. — А я тебя, кажется, люблю. — совсем тихо проговорил мужчина, касаясь губами теплой шеи, на которой уже не было пульса, продолжая прижимать к себе мёртвого мальчика. С потолка ритмично капала вода, луна освещала небольшой кусочек помещения, мерзкий сквозняк напоминал о том, что сам Валеска всё ещё жив, что ему надо подняться и двигаться дальше, но он не мог, в итоге просидев тут час, второй... Это был единственный раз, когда Джером позволил себе ряд таких слабостей, а та маска служила ему вечным напоминанием о чудесном человеке.