После испытания бывает похвала

      — Она сбежала, мой господин! Бросившийся навстречу правителю Осман Ферраджи обречённо рухнул на землю едва не под копыта его скакуна. Султан Мекнеса Эль-Рашид проворно натянул поводья, чтобы конь не растоптал распластанное на песке тело преданного визиря. Замерли слуги султана, удерживая коней, и чужеземец, что спешил скорее попасть во дворец вместе с султаном. Охватившее правителя изумление, сменило предчувствие беды, ложась на сердце жестоким камнем. Странный был сегодня день: Эль-Рашид получил от судьбы в дар слишком много и слишком легко, но когда всё идёт гладко — жди беды. В хадисе сказано, Аллах очищает людей от грехов, проводя их через испытания. Власть и богатство — испытание, а гордыня — грех, а Мулай Исмаил Эль-Рашид с малых лет проявлял упрямство и гневался на всех, кто не подчинялся ему. Ферраджи стал ему учителем, наставником и другом. Только Ферраджи, известный своей мудростью и покорным нравом, мог повлиять на воспитанника. Рядом с Османом будущий султан мог сменить свой гнев на милость.       — Встань и скажи, в чём ты себя обвиняешь? — Мулай Исмаил нетерпеливо упёрся каблуками сапог в узорчатые стремена из чёрного золота. Ферраджи не поднялся, встав лишь на колени, поднял голову, мужественно глядя на султана.       — Государь… пока мы отсутствовали, француженка бежала.       — Что?       — Виновных я немедленно покарал. Осман Ферраджи избежал лишних слов, чтобы не подорвать авторитет султана ещё больше и не уничтожить уважение к себе. Визирь твёрдо стоял на коленях в своём длинном, безупречно белом платье кандура, с заткнутым за вышитый сине-бирюзовый кушак кривым кинжалом, инкрустированным белым золотом и драгоценной бирюзой. Ферраджи никогда не оскорбил бы доверия и любви своего повелителя просьбой о помиловании. Султан в бешенстве занёс над ним плеть, с непримиримой яростью глядя Ферраджи в глаза. Ах, как ещё молод Мулай Исмаил, — с тревогой вновь отмечал про себя визирь. Как горяч султан, как он неистов, и как уязвим в своей неутомимой гордости, бурлящей в его крови, доставшейся ему от благородных и неукротимых предков. Осман смотрел в глаза султана преданно и отважно. Подведённые каджалом, оттенявшим белки глаз нежным голубоватым цветом, очи Османа были широко распахнуты и влажно блестели. Карий взгляд горделивой лани, загнанной в ловушку, передавал своему повелителю смиренность с томной обречённостью. Осман с любовью запечатлевал неласковый взор повелителя. Нет ему прощения, нет пощады. Но его любовь к султану выше страха бесчестия. Только двоим будет понятно, что это не казнь, а жертва, достойная, чтобы её воспели, как акт величественной и истинной любви. Осман ждал своей участи. Как необдуманно и самодовольно, в чём себе обласканный султаном визирь не мог отказать, он пообещал непокорной пленнице, что сбежать от султана ей никогда не удастся. Глупец! Такая женщина, как Анжелика никогда не покорится судьбе. Бешеный гнев Эль-Рашида скрыл его горе. Султан не ожидал, что небо рухнет ему на голову. Превратности судьбы были неумолимы. Он обязан покарать Османа за недогляд, и ничто не могло оправдать визиря, когда речь шла о чести султана. Красивое точёное лицо Мулай Исмаила исказилось от разрывавших его сердце мук. Будь он один на один с Османом, он бы воскликнул во всеуслышание: Если бог посылает испытания тем, кого любит, то пусть он меня больше не любит! Я прощаю тебя, мой возлюбленный друг! Но слова султана прозвучали иначе:       — Я принял условия Рескатора. И обязан, либо сдержать слово, либо наказать самого себя. По твоей милости моя честь запятнана. Осман печально улыбнулся.       — Возьми мою жизнь, я должен был это предвидеть, — возвысив голос изрёк он, на секунду увидев в глазах султана облегчение и скорбь, и сам прослезился в тот миг этому знаку: Эль-Рашид его безмерно любил. Он единственный понимал истинный смысл слов визиря. Казни меня, но твоя участь больше не неизбежная горечь. Ты — мой возлюбленный палач. Я ценю твой несоизмеримый с милостью дар, принимая смерть от своего господина. День, начавшийся с необычайного по своей авантюре предприятия, должен был принести султану Мекнеса, повелителю пустынь лёгкое обогащение, а с ним мощь и славу. Осман сопровождал повелителя к чужеземному алхимику, пригласившего показать султану свои богатства. Рескатор казался ему странным, сильным и увлечённым. Черноволосый и темноглазый мужчина со шрамом внушал доверие и не казался бесчестным. Осман чувствовал, что он что-то упускает из виду. Но всё его внимание занимал султан. Он с удовольствием наблюдал за Мулай Исмаилом, который, презрев своё величие с живостью интересовался процессом изготовления золотых слитков, ведя себя, как восторженный мальчишка. Осман стоял поблизости, слушая диалог чужеземца с султаном.       — Ты всемогущий Мулай Рашид, султан Микен, повелитель пустынь?       — Да, это я. А ты кто?       — Рескатор. Я тебя ждал.       — Где золото?       — Вот.       — Ты смеёшься?       — Это действительно золото.       — Какое золото? Это свинец.       — Подожди. Здесь золота на 5 тысяч цехинов.       — Ты колдун! — султан был скорее раззадорен и очарован превращением кипящего свинца в золотой слиток, чем испугался колдовской силы иноверца.       — Нет, повелитель, силу ему даёт знание, — тихо шепнул на ухо султану визирь. — Чужеземец открыл секрет получения золота. По глазам султана Ферраджи понял, как Эль-Рашид алчет заполучить это богатство.       — Я хочу знать секрет, — немедленно заявил Исмаил.       — Я открою тебе секрет получения золота. Но с одним условием, — тут же откликнулся Рескатор. Султан высокомерно взглянул на иноверца. Эль-Рашид не любил, когда что-то шло не так, как он того желал.       — Со мной не торгуются. Рескатор никак не изменился в лице, но было видно, что и он не отступится. Султан чувствовал к нему уважение, с закипающей яростью признавая, что чужеземец превосходит его своей духовной силой. Воспитание визиря помогало султану усмирять свою природную вспыльчивость и гнев. Он посмотрел прямо в глаза Рескатору, и, скрестив на груди руки, показал, что готов выслушать условия сделки. Осман стоял рядом, опасаясь, что его правитель выйдет из себя, ведь требование Рескатора могло оказаться оскорбительным.       — Согласись на моё условие – и весь мир будет у твоих ног. Если же нет, я умру, но не выдам тайны. Цена этой великой тайны — женщина, мой повелитель.       — Женщина? — сперва султан едва не расхохотался. Он предложит чужеземцу своих лучших наложниц…       — Моя жена… Ты держишь её в своём гареме в Микенах. Жёны в гареме являлись собственностью султана. Но неверный вложил в свою речь столько убедительности, что султан поневоле простил ему неслыханную дерзость.       — Лишь одна женщина может внушить человеку подобную страсть. Анжелика. Султан задумался, выбирая между богатством и ущемлённым мужским самолюбием: феруза так ему и не покорилась. В этот момент Осман почувствовал, что случится что-то непоправимое. Его зоркий глаз не разглядел сперва связи между чужеземным алхимиком и прекрасной ферузой, которую он считал не более, чем подарком — новой игрушкой для своего повелителя. Но решительный нрав и неукротимость обоих чужеземцев слишком бросались в глаза. Теперь он понял — эти двое могли быть только мужем и женой. Султан стиснул зубы и кивнул, дав согласие. Ферраджи, чувствуя приближение беды, испросил позволения отлучиться, чтобы подготовить пленницу, когда Эль-Рашид с Рескатором прибудут завершить сделку во дворец. Осман был поистине счастлив, что француженка наконец покинет дворец и внимание султана… Но та, будто в насмешку за его слова о покорности, погубила его. Эль-Рашид снял с седла аркан, сплетённый из плотной тонкой веревки с открытой петлёй и бросил вниз Осману, показав, что согласен собственноручно казнить его. Смотреть на то, как визирь с достоинством поклонится и недрогнувшей рукой накинет петлю себе на ногу, он был не в силах, несмотря на свой непомерно выспыльчивый характер и воспитанное с юношеских лет мужество воина. Он отвернулся, едва прикрутил конец аркана к рогу на передней луке седла. Осман приподнял полы кандура, обнажая ногу, обутую в остроносый чёрный сапог с вышивкой, и просунул её в петлю. В тот же миг почувствовав, что пора, султан коротко и сильно стегнул под собой скакуна, развернул его и поскакал во весь опор, волоча за собой тело упавшего от толчка навзничь визиря. Исмаил ничего перед собой не видел. Не жалея коня, он правил его по памяти, прямиком к самой каменистой дороге, чтобы мучения визиря закончились быстрее. Горе настолько затмило его разум, что он не смог просить Всевышнего быть милосердным к страданиям Ферраджи, чьё тело билось о выступы твёрдой пыльной дороги, сдирая с него клочьями кожу. Остервенело полосуя шпорами шелковистые бока своего породистого скакуна, султан гнал его всё быстрее, и быстрее, словно хотел бежать от своего несчастья. Он не заметил бросившегося за ними вдогонку на своём коне Рескатора.       — Стой! Остановись! Стой! Умоляю тебя, остановись! — Рескатор направил своего коня наперерез скакуну султана, вновь осмелившись вмешаться в законы чужой страны. — Пощади его! Султан посмотрел на него сквозь туман осевшей на влажные ресницы пыли. Он не понимал, сколько прошло времени. Держась за седло нетвёрдой рукой, он вытер рукавом кафтана глаза. Рескатор мешал султанскому скакуну вновь пуститься галопом, повинуясь приказу своего хозяина.       — Пощади его, государь, — повторил чужеземец, отрезвляя мысли султана своей пылкостью. Вновь его решительность заставила султана подчиниться, но для себя Мулай Исмаил возблагодарил Всевышнего за повод остановить казнь. Больше не мешкая, султан выпрыгнул из седла и быстро подбежал к неподвижному телу визиря, лежавшего поодаль в рваных окровавленных одеждах. Султан с заботливостью приподнял Османа, бережно придерживая за спину. Почувствовав прикосновение к себе, Ферраджи с трудом приоткрыл глаза.       — Я прощён? — спросил он султана.       — Прощён. Ферраджи измученно улыбнулся и лишился чувств, голова его запрокинулась назад. Зная, что Рескатор никому не расскажет об увиденном, султан нежно прижал визиря к себе, радуясь, что всё закончилось, обнимая возлюбленного, не боясь показаться чужеземцу слабым. Он быстро поднял голову, посмотрев на Рескатора просиявшим от облегчения взором:       — Моя страна велика… но твоя жена будет найдена. Приказ султана, — пообещал он Рескатору. *** Много дней лекари султана не покидали покоев Османа. Они лечили визиря, а слуги ухаживали за ним с особой тщательностью, которой удостаивались особы только царского происхождения. К счастью, его раны и ушибы не были опасны для жизни и быстро заживали, благодаря стараниям лекарей. Султан присылал визирю изысканные лакомства и подарки. Ферраджи пребывал в тревожном ожидании. Преданного визиря мучил вопрос: помилован ли он? Он желал лишь встречи с повелителем. Султан был щедр с теми, кто ему верно служил, но личного расположения удостоился лишь визирь. Мулай Исмаил любил Османа с самого детства, всегда прислушиваясь к его советам. Возмужав, юноша ухаживал за Османом со страстью и непривычным для его натуры терпением. Сердце Османа пылало ответным чувством, визирь с блаженством отдавался ему. Любовь их была терпкой, по-восточному горячей, сильной и сладкой. Осман никогда не ревновал султана к его многочисленным жёнам, даже к тем, которых тот выделял больше остальных и посещал чаще. Эль-Рашиду нужны были наследники, но не женщины. Ферраджи лично подбирал в гарем самых красивых, покорных и ласковых женщин, чтобы доставить возлюбленному эстетическое удовольствие. Любой красавице в гареме отводилась роль красивой игрушки и воспроизводительницы потомства. Только Осман испытывал на себе страстность султана, его любовь и обожание. Крепость его ласк, которыми он награждал визиря долгими ночами. Нынче визирь ждал султана, тревожась не охладел ли к нему господин? Осман никогда не мечтал о власти и не пытался управлять Исмаилом ради собственной выгоды, и всегда был верен ему. И для него теперь лучше смерть, чем немилость господина. Мулай Исмаил пришёл к нему выждав время, пока визирь окончательно не поправился. Уже прошла закатная молитва Магриб и ночная — Иша. В ночи дремали дома, дворцы и минареты. Осела на земь горячая пыль, опустели городские дороги и извилистые, хитрые улочки. Дремал и визирь в своих покоях, окутанный бархатным теплом ночи и овеваемый лёгким опахалом ветерка, проникавшего в раскрытые окна. Его покой нарушили слуги, вереницей почти бесшумно проникшие в спальню, принесшие много подносов с кушаньями, сладостями и фруктами. Визирь затрепетал в предвкушении. Мулай Исмаил вошёл в его покои, облачённый в халат и сверкающую золотом чалму. В свете ламп его карие глаза ещё больше выделялись на красивом, обрамлённом аккуратной бородой, лице. Пристально взглянув на визиря, султан присел к нему на ложе. Сладкое оцепенение, как опиумный сон, от которого не хочется просыпаться, нахлынуло на Ферраджи. Султан, глядя в подведённые сурьмой глубокого синего оттенка с длинными густыми ресницами глаза визиря, наклонился поцеловать его плотно сжатые, тонкие и мягкие губы. Раскрывая их настойчивым, плавным нажатием своих губ, он вошёл в рот визиря языком. Осман глухо простонал, впуская повелителя, отвечая на его ласки своим языком, искусно управляя им. Они сплелись; то толкались кончиками языков, то сосали их друг другу, как высасывают с упоительной жадностью тягучий мёд из сот. Исмаил прервал поцелуй, и возле губ визиря оказалась спелая виноградина в меду и сливках, зажатая оперстнёнными пальцами султана. Ферраджи взял ягоду губами, продвинул языком себе в рот, раздавив её о нёбо. Брызнувший в рот сок выступил в уголке чувственных губ. Заметив это, султан поднёс ещё одну ягоду ко рту визиря, кормя и тщательно вылизывая ему терпкий от винограда рот. Волнение, охватившее Османа не давало ему насладиться ухаживаниями. Лакомства застревали у него в горле. Осман отстранился. В широко распахнутых глазах дрожала влага.       — Вы теперь боитесь меня? — спросил султан, приближаясь к визирю, стискивая его руками.       — Мой господин, — не теряя мужества произнёс Осман, — Ответьте мне: Вы помиловали меня? Мне нужны либо Ваша любовь и доверие, либо смерть. Султан наклонился к нему ещё ближе, ощущая тонкий аромат сурьмы смешанной с миндальным маслом.       — За твои слова, так хочется тебя наказать… — прошептал он визирю на ухо. Задрожавший в его руках Осман возбуждал его всё больше. Осыпав шею визиря поцелуями, он властно вжался в его бёдра своими. Султан смотрел на Ферраджи, словно в тот роковой день, когда рассматривал слиток золота, заранее обдумывая, как использует его. Но на золото султан не смотрел со столь страстным, голодным вожделением. Осман чувствовал себя добычей-ланью в лапах молодого льва, который хочет сперва поиграть. Он прикрыл дрожащие веки, чувствуя, как крепнет под халатом вжатое ему в бедро могучее естество султана.       — Моя милость Вам важнее моей страсти? — спросил султан, прикоснувшись через платье большими пальцами к окаменевшим от желания сосками Османа. Визирь соскользнул с ложа, бросившись султану в ноги.       — Я недостойный, — шептал визирь, в упоении целуя ему носки сапог. Султан поднял его, укладывая спиной на ложе. Рука султана проникла под полы платья визиря, обхватив ему вставший пенис, медленно лаская взвившуюся ввысь горячую, упруго-твёрдую плоть. Визирь раскинулся, со стоном разводя ноги. Султан терял голову от его бесстыдства, с которым Осман показывал своему господину, как он жаждет, чтобы его наполнили как шлюху семенем. Ни одной жене и одалиске, султан не подарит той страсти, которую способен выдержать лишь мужчина-любовник. Экстаз султана в его несдержанности, услада визиря — ощутить мощь своего любовника всецело. Ферраджи преданно, с неистовым желанием посмотрел на Исмаила. Султан навис над ним, обнажив большой твёрдый член, торчащий из гладких чёрных волосков в паху. Османа одурманил мускусный запах и капля смазки, выступившая на блестевшей в прорези напряжённой головки. Султан поводил ей по приоткрытым губам Османа, но не разрешил сосать, лишь раздразнил, измазав рот солоноватыми выделениями, оставив прозрачную клейкую нить свисать вдоль нижней губы визиря.       — Угодно ли господину взять своего слугу? — Ферраджи с трепетом и надеждой обратился к султану. Мулай Исмаил поцеловал визиря, пропихнув ему в рот язык и пальцы, толкаясь ими в рот, постукивая перстнями по белоснежным зубам.       — Я награжу тебя своей любовью за жестокое испытание. В темноте ночи были слышны стоны визиря, пока султан терзал ему соски через одежду, то пальцами, то губами, обслюнявив ткань халата и вызвав у Османа неистовое возбуждение. Будь Ферраджи сучкой, подумал султан, то он затопил бы своим желанием всё ложе. Исмаил лёг на него, потираясь обнажённым пенисом с крупной головкой и увесистой мошонкой о пенис визиря. Низкая кровать поскрипывала от навалившихся на неё тел, которые, сминая подушки, разложенные с расчётливой небрежностью слугами, сплетались тугим узлом человеской плоти. Воздух был пропитан густым ароматом масла, которым султан обмазывал промежность и ягодицы визиря, подготавливая его для себя. Осман нетерпеливо кусал губы ровным жемчугом зубов. Сильнее аромата и тягучих ласк, было горящее внутри чресел желание обоих мужчин. Одному — наслаждением было брать и подчинять, жадно терзать возлюбленное тело с золотым звоном перстней, гроздьями нанизанных на искусные пальцы, перестукивавшихся меж собой от движений. Сильнее аромата восточных благовоний, курительного опиума, страсти дворцовых интриг и власти, была его тяга к запретной любви. Другому — были наслаждением роковая любовь и подчинение; ощущение заполненности и наполненности. Султан потёрся пенисом об увлажнённый, расширившийся от его притираний и забот анус, проталкивая мясистую головку внутрь. Осман раскинулся, цепляясь за напрягшиеся предплечья султана, впуская господина в своё мужское лоно. Султан вошёл медленно и глубоко, поливая щедро член тягучей, маслянисто поблёскивавшей нитью масла из пузырька. Визирь сжал его бока коленями, согнув ноги и приподняв их, и султан, размеренно качнув бёдрами, дотронулся мошонкой его ягодиц. Ферраджи подставил ладонь под болтающиеся яички султана, ставшие наощупь упругими, а потом обхватил его ягодицы, вжимая в себя. Исмаил входил в него размеренно, растягивая удовольствие, шлёпая яичками, которые свисали у него между ног. Визирь ласкал их, нежно сжимая, подаваясь бёдрами вверх. Член натирал проход, доставляя визирю всё большее наслаждение, внутри у него всё горело от распиравшего потроха огромного члена Исмаила. Осман мял упругие ягодицы султана, чувствуя, как они напрягаются и расслабляются в его ладонях, а член то входит в анус, то почти выходит, дразня воспалённый проход, жаждущий заполнения и твёрдости. Дыхание Исмаила участилось. Глухо постанывая, султан метил горячими губами выгнутую шею визиря, кусал ключицы в распахнутом вырезе халата, вдавливал ноющие от пощипываний соски. Его движения стали резкими; султан вбивал член как можно глубже, навалившись на визиря грудью, выбивая толчками из него воздух. Ферраджи громко стонал, его охватило двойное наслаждение от проникновения и мастурбации члена: его собственный член стоял, натянув до боли мошонку и тёрся о накрывший его упругий живот султана. Острота ощущений нарастала всё больше. Султан доводил визиря постепенно. Познавая любовника много лет, он отточил мастерство доставлять удовольствие возлюбленному. Осман метался под разгорячённым телом султана, близкий к оргазму. Эль-Рашид приподнялся на руках, чтобы поцеловать Османа и покусать натёртые соски на блестящей от пота груди, чутко следя за сменой эмоций на лице визиря. Глаза Османа закатились под тяжёлые веки. Он забился, закричал, сведя чёрные широкие брови на переносице, и султан задвигался быстрее, чтобы грубым трением доставить ему экстаз, поддевая лобком мошонку. Сжимая сильными пальцами соски возлюбленному, султан пронзил его сильным толчком и замер. Член султана задёргался, а из набухшей, ставшей распирающе-плотной головки обильно выплеснулось семя. Осман напрягся, и сокращения его ануса продлили султану сладчайшее извержение. Эль-Рашид наблюдал, как кончает его прекрасный визирь, наполняя его. Осман открыл глаза, посмотрев на не вышедшего из него господина. Он взял султана за руку и поцеловал. А потом положил ладонь на низ своего живота.       — Ваше семя внутри меня дороже мне, чем милость и прощение, — произнёс Ферраджи. — Мой господин, я счастлив. Султан кивнул ему с почтением, награждая визиря за откровенность.