мой ласковый зверь

Люди.

Существа, по праву занимающие места земных богов. Сотни тысяч лет эволюции позволили человеку встать на пьедестал, на самую верхушку пищевой иерархической цепи. Человек — жертва или охотник? Вероятно, переход от неандертальца к человеку разумному ознаменовал величайшее событие — крепкое становление хомо сапиенс как вида. Вид, победивший в нелегкой борьбе с представителями других, иногда тупиковых ответвлений эволюции и положивший начало новой, совершенно не свойственной живому миру форме жизни. Что вынудило обезьяну встать на две лапы? Что послужило толчком развивать сравнительно небольшой объем мозга и совершенствовать строение организма? Вероятно, желание выжить в кровожадной борьбе не только с представителями других видов, но и самой живой природой, словно специально пытающейся стереть человека с лица Земли. Как страшен был дождь, как ужасны порывы жуткого ветра и всполохи разъяренных молний. Но большая опасность исходила не столько от природы, сколько от тех, кто так же жадно пытался выжить. Дикие массивные звери, что острыми, точно лезвие, клыками разрывали горячую плоть — с ними не справиться в одиночку. А потому жить нужно было сообща, вместе — так создавались племена. Зверье не победить голыми руками, не проломить мощный череп — это сподвигло первобытного человека сделать первое, совсем примитивное оружие, и мозг, некогда отвечающий за сравнительно элементарные процессы, начал работать с утроенной силой. Забота о детях и старых, передача опыта предыдущего поколения будущему, построение жилища и одомашнивание зверей — вот оно, начало человечества. Огонь, что некогда представлялся неандертальцу ужасом, катастрофой и апокалипсисом, стал вещью, подчиненной человеку. Будто сами боги дали ему в руки вечно горящий источник тепла, обработанной пищи и защиты от темноты. Человек — совершенное существо. На него больше не велась охота, но и он не вел охоту — под рукой было мясо и шкуры прирученных зверей, коренья, ягоды и посевы первобытных полей. Совершались обряды и таинства рождения, свадеб и похорон, сформировались племена, правителями в которых были старейшины, самые старые и самые мудрые люди. Больше не было нужды затаиваться на деревьях, выжидая добычу, и жевать сырое мясо. Люди, социальные нормы которых вышли на первое место, больше не подчинялись естественному отбору — даже слабые имели право на жизнь и заботу. Природа не распоряжалась отныне людьми, это люди распоряжались природой. Люди — короли иерархической пищевой цепи. Были. Щупленький мальчишка бежит по пустынной улице, наступая старым истертым кроссовком в лужу от недавно прошедшего дождя. Неоновые брызги, отражающие свет многочисленных вывесок, расплескались в разные стороны, а мальчик только прибавил в скорости. Легкие жгло нещадно из-за долгого бега. Сердце колотилось, словно умалишенное, а взор до сих пор застилала пелена адски жгучих слез. В голове картина, которую уже ни чем не вытравить — черная, словно сама Вселенная, склера и красная, как сама кровь, радужка демонических глаз. Человек, сжимающий в окровавленных пальцах оторванную клыками руку, с которой на грязный мокрый асфальт стекала густая багровая кровь, и ошметки плоти какой-то женщины. Мальчишку вырвало прямо там, а после, опомнившись, он побежал. Так далеко и быстро, как еще никогда за свою непродолжительную жизнь. Голову вскружила подступившая нечеловеческая истерика. Город гудел полицейскими мигалками, работникам которой плевать хотелось на беззаконие; трещанием вечно работающих вывесок дешевых баров и стенанием обездоленных на грязных асфальтах, откуда лишь дождь мог смыть въевшуюся в поры города кровь. Мальчишка забежал в узкий переулок, прижимаясь в молитве спиной к грязной заплесневелой стене. Он прижал дрожащую ладонь ко рту, чувствуя, как по щекам потекли горячие слезы. Во рту до сих пор стоял привкус собственной рвоты, а в ушах звенело звериное рычание. Человек согнулся в рыданиях, которые так отчаянно душил собственной ладонью. Неподалеку то тухла, то загоралась вывеска какого-то бара — «Road to hell», и от этого разреветься хотелось куда сильнее. Тихо. Вокруг — ни души. Слышалось только биение собственного сердца и сбитое, судорожное дыхание. Мальчишка выглянул из-за угла, осматриваясь с опаской. Никого. Сзади, за его спиной, есть пожарная лестница, через которую он заберется на балконы, а после — на крышу. Чем дальше, тем лучше. В последний раз окинув взором пустую улицу, мальчишка развернулся, встречаясь взглядом с черными, словно сама Вселенная, и красными, словно сама кровь, глазами. Пронзительный крик спугнул задремавших на проводах голубей. Гули. Никто так и не смог понять, откуда они взялись, но стремительно разрастающаяся популяция, появившаяся в следствии неизвестной мутации, была словно ответ природы на самопровозглашенных королей. Гули — особый вид, чей рацион состоял только из человечины и чашечки горячего кофе. Такие особи во много сильнее и быстрее, способны к регенерации и не убиваемы обычными ножами, пистолетами, дробовиками. И, самое страшное, они практически неотличимы от людей, отчего поймать их становится почти невозможно. Черная «Астон Мартин» остановилась, хрустя гравием, возле стеклянного небоскреба, от стекол которого отражались слепящие солнечные лучи. Автоматические двери разъехались в стороны, встречая следователя особого класса. RC-сканер привычно пискнул, позволяя альфе продолжить свой путь. Ким Намджун — мужчина, вселяющий ужас и одновременно с этим восхищение: черные очки, скрывающие глаза после бессонной ночи, элегантный черный костюм размера «M», под дорогой тканью которого — стальные мышцы и рельефные кубики пресса, кашемировое пальто цвета грозового неба на плечах, обтянутые кожаными перчатками длинные пальцы и увесистая сумка с документами в правой руке. Намджун нажал кнопку семнадцатого этажа и снял очки, убирая их в карман. Створки лифта разошлись, и все, как по команде, поприветствовали следователя. Намджун кивнул в ответ и шагнул внутрь кабинки, заставляя коллег прижаться спинами к стенкам лифта, хоть в этом особой необходимости и не было. Ким Намджун — местный Бог, которому поклоняются если не все, то большинство, а остальные же или ненавидят, или попросту завидуют. Он — самый опытный, самый искусный боец и уважаемый даже следователями преклонного возраста. Когда он только пришел в CCG*, никто не возлагал на него никаких надежд, и ему приходилось мириться с пренебрежением и насмешками в свою сторону. Намджуна гоняли по офису, то заставляя сварить кофе, то носить бумажки из кабинета в кабинет, то просто туда-сюда, потому что его наставнику было скучно. Только одной февральской ночью, когда объявился гуль высшего ранга, все переменилось. Его наставник был ранен и, не прожив и часу, умер в машине скорой помощи, многие следователи полегли штабелями на усыпанный кровавым снегом асфальт, и только он — один из немногих, которым удалось выжить. Намджун не только увернулся от лап смерти, но и убил монстра, в качестве трофея забирая его какуджа-кагуне. С тех пор альфа был повышен до звания следователя особого класса. Отовсюду доносились телефонные звонки, негромкие переговоры и стук пальцев по клавишам компьютера. Новый день, который все они, собравшиеся здесь, проведут в борьбе с чудовищами, грозовой тучей нависшими над человеческим обществом. Намджун отворил дверь в свой кабинет, положив сумку на стол из красного дерева и сняв перчатки. Панорамное окно открыло вид на суетящийся город, который, кажется, и вовсе забыл про людоедов, ходивших по одной с людьми земле. Дети обучались в детских садах, рисовали мелками и строили песочные замки, подростки корпели над уроками и тряслись перед предстоящими экзаменами, взрослые ходили на работу, а вечером забирали детей из школ и садов, пожилые же пекли пироги или сидели на резных лавочках — жизнь текла своим чередом, и только они, следователи, ценой своей жизни позволяли другим жить. Его кабинет по-минималистски прост: один стол, один стул, стены с белой шпаклевкой, стеклянные полки с документами и книгами-энциклопедиями по гулям, небольшое кресло, обшитое черной кожей, перед столом для посетителей и круглый ковер на полу. А на белой стене в черной рамке одно единственное имя — Чхве Минсок. Его наставник, что так любил над ним посмеяться, муж, отец, человек, вложивший в Намджуна весь свой опыт. Его имя там висит, как напоминание о том, что все они смертны и не всемогущи, а каждый день может быть последним. На столе, как и всегда, стоял стаканчик латте с ореховым сиропом с эмблемой кофейни неподалеку, а к крышке прилеплен стикер, на котором: «Доброе утро, следователь Ким, и продуктивного дня. Ваш Сокджин» и поцелуй от губной помады в уголке. Намджун ухмыльнулся, отодрал стикер и выбросил его в урну. Пальто одиноко висело вместе с пиджаком на вешалке возле двери. Альфа сел в кресло, закатив рукава накрахмаленной до хруста рубашки по локти. Одной рукой сжимая стаканчик с кофе, другой он перелистывал дела, покоящиеся на столе со вчерашнего дня. Дверь с той стороны резко открыли, и в кабинет, не спрашивая разрешения, ввалился молодой парень, нервно подходя к спокойному Намджуну. — Ночное нападение, пятый район, гуль ранга «B», два трупа, — отчеканил следователь, с громким стуком роняя на рабочий стол небольшую красную папку с пометкой «пойман». — Благодаря показанию очевидца удалось поймать его по горячим следам, а я иду домой, потому что не мылся со вчерашнего дня и всю ночь литрами глушил кофе. До завтра, следователь Ким, — скривился парень, развернувшийся спиной и уже готовый покинуть офис, по крайней мере, до следующего утра. — Стоять, — хрипло сказал Намджун, даже не подняв взгляд на разъяренного парня. Тот, сжимая кулаки до побеления костяшек, все-таки остался стоять. Альфа отставил стаканчик в сторону, обеими руками взяв папку в руки, и пролистал несколько страниц с досье и прикрепленной фотографией пойманного гуля. — Его уже отправили в Кокурию? — И вскоре проведут операцию по извлечению какухо, — закатил глаза в ответ парень. Ему хотелось спросить «Вы совсем за идиота меня держите?», но он вовремя прикусил язык — к нему и без того относятся абы как. — Я разгреб все бумаги, которые вы мне оставили и передал информацию следователям первого класса, теперь я могу идти? — он едва сдерживал раздражение от бессонной ночи в своем голосе. — Хорошо поработал, — похвалил альфа, но в его голосе не было ни намека на похвалу. Только непоколебимое равнодушие. Намджун закрыл папку и отложил на верхнюю стопочку закрытых дел. — Можете идти и продолжать работать, следователь Мин. — Но… — хотел было возмутиться следователь, как его оборвали одним взглядом. — Хорошо, — выплюнул он, с психом хлопая за собой дверью. — Мудак. Мин Юнги из кожи вон лез, чтобы коллеги и старшие следователи перестали смотреть на него свысока, но все разбивалось только об одно ненавистное «но» — он омега, а такое, особенно в CCG, — нонсенс. Омеги — хрупкие и нежные создания, которые должны создавать уют и рожать выводок детей, закрывать рот, когда говорит альфа и прочая ерунда, от которой Мина воротит. Все сотрудники, исключая, разве что, единицы — альфы, считающие, что охота за гулями — это не дело для слабого пола. Будучи студентом, Юнги рвал глотки однокурсникам, кровью и потом вскарабкивался на первые места в рейтинге лучших учеников, закрывая глаза на надменные или почти жалобные взгляды преподавателей. Ему не хотелось семьи, не хотелось детей, не хотелось уюта — ему хотелось убивать монстров. Он научился владеть несколькими видами оружия, днями и ночами учил бесконечные конспекты, от которых в глазах уже двоилось, и питался одним лишь кофе, потому что некогда спать в мире, где каждую ночь пожирают людей. В памяти то и дело всплывала первая лекция, когда им, впервые пришедшим несмышленышам, объясняли строение и виды кагуне. Юнги впитывал в себя информацию, подобно губке, с раскрытым ртом слушая, что кагуне расположено в специальном месте, называемом какухо — мешковидный орган, хранящий в себе RC-клетки. Клетки, в свою очередь, могут вырваться из какухо, пронзая кожу гуля, и стать оружием — кагуне. На нарисованной схеме человека учитель выделил плечевую область — место, в котором может располагаться какухо, и тип кагуне будет называться «укаку», в области лопаток вид кагуне — «коукаку», в области поясницы — «ринкаку», а в области копчика — «бикаку». Преподаватель объяснил, что чем ниже находится какухо, тем сильнее будет кагуне. Омега сел в свое скрипучее кресло, сцепляя пальцы за шеей. Ему срочно требовался еще один литр кофе. Или, как минимум, набить рожу Ким Намджуну. Потому что Ким Намджун — гребаная заноза в заднице Юнги. Вечно холодный, неприступный и богоподобный следователь по гулям, рядом с которым Юнги — мелкая букашка. Он не знает, чем прогневал небеса, но именно этот альфа стал его наставником, отчего немногочисленные омеги, работавшие в CCG, добавили проблем на юнгиеву голову. Нет, Юнги, конечно, готовился к осуждающим взглядам и все такое, но он никак не мог подготовиться к тому, что ему буквально придется ночевать на работе, приползая домой через день или два и засыпая прямо в рабочей одежде на неразобранной постели. Он выгребал по полной от него, до седьмого пота тренировался в спортзале с куинке или оттачивал навыки ближнего боя, совершенствовался в стрельбе, но ничего, кроме равнодушного хмыканья в свой адрес не слышал. Юнги Ким Намджуна ненавидел ровно настолько, насколько и желал. Ему порой самого себя по лицу ударить хотелось, потому что слишком часто и слишком долго он зависал, рассматривая напряженную спину через пропитавшуюся потом майку, пока старший работал со своим какуджа-куинке, или витиеватые нити вен, когда тот листал досье очередного гуля. От этого альфы с запахом крепкого кофе поджилки трясутся и сердце как бешеное вырваться желает, но Юнги плевать — омежья сущность и не более того. А поломанный карандаш в руке — это из-за стресса, не из-за того, что Ким Сокджин виляет упругой задницей перед его наставником и каждое утро приносит его любимый латте с ореховым сиропом. Юнги хмыкает, а после поднимается с кресла, желая насытить организм напитком с одним только названием «кофе» и поговорить, наконец, с родной душой. Из колонок льется приглушенная музыка. Классика — фортепиано, скрипка и тихие ноты флейты с едва слышным перезвоном колокольчиков. Светлая комната персиковых тонов залита утренним светом. На заправленной белым ворсистым пледом постели лежали шелковая рубашка цвета персидского индиго, бежевый кардиган в крупную вязку и классические брюки-скинни. Омега прошелся босыми ногами по мягкому ковру, вытирая банным полотенцем влажные волосы. Раскрасневшаяся кожа дышала паром. Обнаженное тело купалось в теплом свете взошедшего солнца. Телефон на тумбе завибрировал, и на дисплее высветилось «Юнги-хен». Омега принял вызов и, поставив на громкую связь, продолжил свои утренние процедуры. — Хен, между прочим, я собираюсь в университет, — с легким укором сказал омега. — Тэхен-а, — заныл в трубке юнгиев жалобный голос. По одной только интонации Тэхен понял — вновь был на работе всю ночь. — Этот монстр сведет меня в могилу! Я его ненавижу всей своей душой, ты бы зна- — Ну да, как же, ненавидит он. А не забыл про «я-так-его-хочу-что-жмет-в-штанах»? — засмеялся Тэхен, закончив вытирать распаренное тело. — Заткнись, иначе я удалю твой номер и занесу в черный список, — прошипел в трубку Юнги, прикрывая динамик ладонью. В ответ раздался звонкий смех, и Юнги как-то успокоился, тыкая на автомате кнопку с двойным эспрессо. — Клянусь Богом, Ким Тэхен, если ты не сотрешь этот вечер из своей памяти, мне придется прибегнуть к крайним мерам! — Сегодня только вторник, хен, а твоя пьяная исповедь состоялась, если мне не изменяет память, всего лишь три дня назад, — хихикнул Тэхен. — Обязательно сделаю пометку никогда больше не приносить македонское красное полусухое, потому что ты чертовски неблагодарный человек! Какого черта я вообще с тобой до сих пор общаюсь, — возмутился Мин, забирая стаканчик с обжигающим пальцы напитком. — Меня уже тошнит от такого количества кофе, но этот мудак не позволил уйти домой. — Бесчеловечно, — заметил Тэхен, застегивая черные пуговицы рубашки и заправляя ее в брюки. — Он снова свалил на твою голову все незаконченные дела? — И уехал отсыпаться, козел! — поддакнул омега, чертыхнувшись, когда кофе обожгло и без того обожженный язык. — Если меня посадят за убийство, выступи свидетелем в мою защиту, ибо даже этот дерьмовый эспрессо в глотку не лезет! — Мин с психу вылил только купленный кофе в раковину. — Я найму для тебя самого лучшего адвоката, хен, — улыбнулся Тэхен в трубку, и Юнги повторил его улыбку. Они на мгновение замолчали, просто на ментальном уровне чувствуя настроение друг друга. Это уже как традиция — Юнги звонит ему с утра, пока Тэхен собирается на учебу, а сам Мин или спешит на работу, или прямо там ночует. Тэхен надел кардиган и застегнул на тонком запястье часы с черным ремешком и позолоченным циферблатом, а образ завершила длинная сережка в левом ухе. Омега выключил пультом музыку и взял в руки телефон, отключая громкую связь. — Если хочешь, я занесу тебе чего-нибудь покушать, — ласково сказал Тэхен, забирая сумку с тетрадями и учебными книгами. — Нет, папочка, спасибо, — саркастично ответил омега, хотя на самом деле его желудок где-то с семи часов протяжно выл, требуя свой законный кусок. — Меня и так тут за сосунка держат, а если еще увидят подобное… — Юнги вздохнул на том конце провода, пробуждая в Тэхене искреннюю жалость — он знал, как ему нелегко приходится на работе. — Хорошо, хен, я понял тебя, — улыбнулся Тэхен, вызывая лифт. — Тогда созвонимся попозже? — Да, Тэхен-а, — в его голосе послышалась легкая грусть. — Пока? — Хен? — осторожно позвал младший, слыша на том конце вопросительное мычание. Тэхен оглянулся по сторонам, чтобы его никто не услышал, и закричал: — Не греши в офисном туалете, представляя своего начальника! — Ким Тэ- Тэхен со смехом закончил вызов, обрывая яростные крики на том конце, и шагнул в лифт, улыбаясь, пока счетчик отсчитывал этажи. Он и Юнги — это уже некая константа. Они дружили с самого детства, когда-то давно не поделив песочницу. Тэхен, как самый наглый малыш, уселся в новом комбинезончике к старшему омеге, раскладывая перед ним весь имеющийся арсенал: формочки, ведерки и лопатки. С тех пор они стали неразлучны — тайны, ночевки, параллельные миры и, конечно, симпатичные, но глупые альфы. Они шли рука об руку, жаль только, что Юнги несколько старше самого Тэхена, и когда он закончил школу, то пошел не в обычный университет, а в Академию CCG. Тэхен так долго и яростно пытался отговорить друга, боясь за его жизнь и здоровье, но Юнги остался непреклонен, а младшему только и осталось, что смириться. Мин даже сделал подарок ему в виде баллончика с RC-газом, мол, если что… Но Тэхену хотелось бы верить, что его встреча с гулем обойдет стороной, но баллончик неизменно лежал на дне сумки. Именно в CCG Юнги и познакомился с Чон Хосоком — куинксом. Они сильно сдружились, поскольку оба были омегами, а Тэхен тихо ревновал в стороне, грызя губы и сверля такого неприятного на первый взгляд Чон Хосока яростным взглядом. Но Хосок — это широкая искренняя улыбка, ушки эльфа и купленное мороженое, потому что он «не слишком нравится Тэхен-и», и тэхеново сердце не выдержало, дрогнуло. И он начал, ровно как и Юнги, с ним сближаться. Такой ужасный на первый взгляд, он оказался безмерно глубоким в своей доброте и человечности. Хосок убивает гулей. Хосок и сам, по сути, наполовину гуль, в его тело вживлен куинке. Он — живое оружие, которое сражается с гулями точно так же, как и следователи. И таких, как Хосок, десятки. Раньше Тэхен даже побаивался Хосока, боясь, что тот похож на робота, у которого может произойти короткое замыкание. Но Хосок все так же искренне смеялся, уплетал за обе щеки клубничное пирожное и кричал, когда они втроем ходили на ужастик, потому что Юнги старше и, следовательно, ему решать, на что они пойдут. Хосок учился на экономическом в тэхеновом университете, заканчивая третий курс, когда сам Тэхен только на первом. Еще один повседневный обряд — Хосок, ждущий Тэхена на лавочке возле пекарни неподалеку от его дома. — Хосок-а! — выкрикнул Тэхен, смерчем налетая на пригревшегося на солнышке старшего омегу. — Я соскучился! Как прошла операция? Ты в порядке? Не ранен? — затараторил Тэхен, обеспокоенно оглядывая хосоково лицо. Вчера Тэхену пришлось добираться до университета одному, потому что Хосок был на очередном задании. — Нет, Тэхен-и, все в порядке! Я тоже соскучился, — ярко улыбнулся Хосок, отцепив от себя прилипалу-младшего. Хосок поднялся с лавочки, перекинув через плечо свою сумку и, взяв младшего под локоть, пошел вместе с ним к автобусной остановке. Они лепетали о чем-то своем, активно жестикулируя и перебивая друг друга. Только темы операции Хосок настырно избегал — неприятно ему вспоминать тот ужас, творящийся ночью. Врата Ада открываются, и твари выползают на улицы. Они в относительном порядке, пока светит солнце, и Хосок сжимает руку Тэхена в своей, но когда наступает тьма… Ламборгини пронеслась на красный свет. Водитель проигнорировал агрессивные выпады в свой адрес, покрепче сжимая руль. Пассажир на соседнем сидении пьяно смеялся, раскручивая между татуированных пальцев смачный косяк. Огонек зажигалки вспыхнул в темноте салона и потух. Пухлые губы с металлическим кольцом-пирсингом распахнулись, припадая к фильтру. Парень глубоко затянулся, с наслаждением прикрыл глаза и выпустил вверх клубок дыма. Из динамиков гремели рвущие басы, сливающиеся с шуршанием колес по мокрому асфальту. «Bloody gold» — лучший развлекательный клуб для молодых людей, у которых кошелек лопается от обилия зеленых купюр. Наркотики: от парочки таблеток экстези до нескольких граммов героина, беспорядочные связи с альфами, омегами или бетами — на любой вкус, даже на самый извращенный; лучший алкоголь страны — все, что захочешь всего за несколько зеленых. Только за минутное развлечение порой приходилось расплачиваться жизнью. Ламборгини резко затормозила у входа в клуб, возле которого неизменно стоял охранник в черных очках. Парень на пассажирском сидении вывалился на улицу, жадно вдыхая чистый, не отравленный дымом воздух. Его немного вело от обилия принятых наркотиков, но вечер только начался. — Добро пожаловать, — поклонился подоспевший администратор, кланяясь едва ли не в ноги. Водитель окинул его равнодушным взглядом, снимая черную косуху с множеством замков и заклепок. Он сплюнул покоившуюся меж губ сигарету на пол и растоптал носком мощного берца. — Приятно вновь вас видеть! — Бутылку Курвуазье и несколько лучших омег, которые у вас только есть, — бросил мужчина через плечо, уже поднимаясь по подсвеченной синими диодами винтовой лестнице. Администратор, вновь поклонившись, спешно удалился исполнять приказ, а мужчины расположились в вип-ложе, находящейся на балконах. Отсюда открывался потрясающий вид на танцпол, где можно было выбрать себе ужин. Чонгук облизал губы, опираясь локтями о собственные колени, и начал скользить взглядом от человека к человеку — сканируя, наблюдая, принюхиваясь. Крышесносные и отталкивающие — они смешались здесь воедино. Пот, духи, дезодорант, плоть, кровь, шампунь — носовые рецепторы раздражались. Чон фыркнул, тряхнув головой, и выцепил глазами из толпы какого-то мальчишку, так аппетитно виляющего бедрами в такт музыке. — Подхалим, — хмыкнул Чимин, кивая на суетящегося внизу администратора. В его пальцах вновь оказалась дымящаяся сигарета. Он, как и Чонгук, сканировал танцующих людей, двое из которых сегодня точно не вернутся домой. Это место — не бар. Это место — ресторан. Для гулей. Они приходят сюда после заката, располагаются на балконах и точно зрители древнего Рима наблюдают за ареной, на которой люди борются за право жить, сами того не осознавая. Люди — это еда, низший вид, созданный для удовлетворения потребностей гуля. Двое похабно одетых омег поднялись к альфам в ложу. Блядски короткие шорты, почти не закрывающие прелестей юного тела, чулки в сеточку и прозрачная накидка поверх плеч — порочно, грязно и так желаемо. Чимин тут же утянул грудастую омегу на свои колени, присасываясь губами к тонкой бледной шее. Чон откинулся на спинку дивана, позволяя омеге делать все, что захочет. Перекачанные силиконом губы, импланты в заднице и груди, нарощенные ресницы и острые ногти — альфу от них воротило. Фальшивки, куклы, набитые поролоном и безвольные роботы, которых запрограммировали на удовлетворение своих клиентов. Чонгук равнодушно наблюдал, как омега пытается вылизать его ключицы и подтянутую грудь, одновременно скользя упругой задницей по его паху. Чимин же с удовольствием мял силиконовые бока, вгрызаясь агрессивным поцелуем в тинтовые губы. Альфа разложил свою игрушку на стеклянном столе, куда только что официант поставил одну купленную бутылку коньяка, и еще одну — за счет заведения, и достал из внутреннего кармана джинсов пакет с ангельской пылью. Ровная дорожка протянулась от ложбинки меж пышных грудей до самого идеально выбритого лобка. Чимин, зажав одну ноздрю, сделал жадный вдох, собирая после остатки острым языком. Омега, так отчаянно пытающаяся вызвать возбуждение, вызывала только отвращение. Чонгук скинул ее со своих коленей ненужным мешком, и та упала на пол, разбивая локоть в кровь о стеклянный столик. Но она не смела показывать, что больно и что кровоточит — работа есть работа. Альфа потянулся к бутылке коньяка, откручивая крышку и наполняя пузатый бокал почти наполовину. Он расслабленно смотрел на свою сегодняшнюю игрушку, закинув ногу на ногу и покачивая носком берца в воздухе. Горло обожгла большая порция коньяка. Чон облизал губы, вздергивая бровь, и сказал: — Моя обувь недостаточно блестит. Исправь это, — он смотрел прямо в глаза растерявшейся омеги. Та окинула взглядом столик, замечая бумажную салфетку, и потянулась к ней, но Чон тут же пресек ее попытку: — Нет. Языком. Нельзя плакать. Нельзя показывать чувства. Нельзя помнить, что ты — человек. Сейчас она не человек, а просто игрушка в руках человека с неограниченной властью. Ей не осталось ничего, кроме подчинения — розовый язык коснулся испачканного грязью берца, а где-то внутри умерла часть души. Чон с ухмылкой наблюдал, как омега с напускным удовольствием лижет его обувь, и пил дорогой коньяк. Член дернулся от возбуждения. Неограниченная ничем власть кружит голову похлеще наркотиков и алкоголя и в то же время душит. Время тянулось бесконечно, словно тягучая патока. Басы били по ушам и сотрясали внутренние органы. Светомузыка яростно крутилась в вышине, переключая калейдоскопом взрывной бунт красок. Алкоголь хмелил голову, а эти игры в господина откровенно заебали. Чонгук резко поднялся, заставляя омегу в испуге прижаться спиной к ограждению, и спустился вниз, оставляя Чимина развлекаться в одиночестве. Тот мальчишка нашелся сразу же — слишком он сливается с музыкой, когда танцует, чувствует ее, как никто другой. Плавные изгибы талии перетекали в сладкие бедра, обтянутые темно-синими джинсами. Честь и проклятие — сегодня свое предназначение выполнит он. Чонгук пробрался к нему, расталкивая локтями скопления танцующих людей. В хаотично мигающем свете все такое медленное и одновременно резко меняющееся. Чон провел горячими ладонями по худым бедрам вверх, смыкая змеиную хватку на уровне талии. — Попался, — хрипло прошептал Чон в его ухо, вызывая мурашки по тонким рукам. Он не прекратил танцевать, только прижался спиной к чужой груди. Шею опаляло раскаленное дыхание, а ладони на собственной талии уносили в другое измерение, настолько гармонично они смотрелись на его теле. Поцелуи серной кислотой разъедали солоноватую кожу прямо до костей. Чонгук повел губами вверх, целуя кромку белоснежных волос и висок, за ухом, хрящик и мочку, едва сдерживаясь, чтобы не вгрызться в сладко пахнущую плоть прямо здесь. Они встретились в жарком поцелуе. Чон грыз чужие губы, упиваясь кровью, позволял юркому язычку хозяйничать в своем рту, а сам мял грубыми пальцами округлые половинки. Чон, поддерживая обвившего его талию омегу, с силой толкнул дверь ногой. Им попалась какая-то комната, альфа даже не успел отметить, какая точно. Подобные комнаты сделаны только для элитных клиентов — здесь можно развлечься в одиночку с несколькими омегами, а потом смачно ими полакомиться. Чонгук опустил омегу спиной на холодный шелк, нетерпеливо срывая мешающую одежду. Парень выгибался, помогая снять с себя дорогое тряпье, и с ухмылкой прошептал Чону в губы «какой несдержанный», на что альфа зарычал, вновь вовлекая омегу в продолжительный поцелуй. Чонова одежда полетела на пол, к шмоткам незнакомого омеги. Имена ничего не значат, они не нужны ни жертве, ни охотнику. Омега призывно развел худые ноги, блестящими от возбуждения глазами наблюдая за альфой. Чонгук сплюнул на ладонь, растирая слюну по члену, и, не готовя омегу, заполнил его одним размашистым толчком. Протяжный стон разлился по комнате, отражаясь от стен. Альфа начал двигать бедрами быстро, грубо, сминая пальцами простынь над головой извивающегося под ним омеги. Он стонал, кричал и сам подмахивал бедрами, насаживаясь на член до основания. Глаза у него закатились от удовольствия, а сам выгнулся, словно кот, до хруста костей. Чон провел языком по его груди, играясь зубами с потемневшей бусинкой соска. Они установили зрительный контакт. Чонгуковы глаза потемнели, покрываясь черной, словно сама Вселенная, склерой, а радужка покраснела, словно сама кровь. Крик. Так кричат животные, попавшие в клетку. Зверь его догнал. Сомкнул зубы на шее. Перед глазами вся жизнь на безумной карусели пронеслась. Чонгук зарычал, вгрызаясь острыми зубами в чужую шею, и, покрепче сомкнув, оторвал кусок плоти. Кровь брызгами разлетелась в разные стороны, а гуль, разрывая зубами плоть, проглотил ее, припадая к плечу за новым куском. Нечеловеческий крик разрывает барабанную перепонку. У Чонгука в груди разливается обнаженная ярость — он схватил руками его нижнюю челюсть, насильно открывая, и с корнем вырвал скользкий язык, а после прикусил его зубами, рваными частями проглатывая. Парень под ним бился в судорожных конвульсиях. Чон, пережевав язык, принялся разделывать тело под собой, как гурман — бифштекс. Нажравшись человеческого мяса, Чон с удовольствием облизался, слизывая кровь с губ и пальцев. Он поднялся с постели, подходя к широкому окну, с которого открывался вид на покрытый густым мраком город. Альфа сунул меж губ сигарету, поджигая кончик зажигалкой, и сел в кресло, расслабленно смотря в окно. На постели остался лежать окровавленный обглоданный труп. Люди — ничтожества, паразиты на теле планеты, а такие, как Чонгук, их грешные души спасают. И игра только началась.