мой ласковый зверь

Тэхен, ополоснув лицо прохладной водой, оперся о края раковины. Сердце галопом скачет, из груди выпрыгивает практически. Тренер вдоль корта львом разъяренным ходит, в омегу молнии взглядом метает и одними губами рычит «не подведи». Тэхен буквально чувствует весь груз ответственности, который взвалили на его плечи. Он успокаивает себя, делает дыхательные упражнения, но это мало помогает, потому что он знает — стоит прозвучать свистку, и все внимание устремится на него. Проигрыш недопустим, невероятен, он готовился слишком долго, слишком упорно, выжимая из себя все оставшиеся соки. Но больше всего нервировал не крик зрительного зала, а взгляд одного-единственного человека. Его отца. Он промокнул влажное лицо махровым полотенцем. Дверь уборной приоткрылась, и в помещение заглянул омега — один из тэхеновых университетских друзей, что пришел поддержать в этот важный для него день. — Скоро начнется, Тэхен-а, поторопись, — улыбнулся он, приободряя. — Ты справишься, перестань так волноваться. — Спасибо, Соджун-хен, — улыбнулся омега, откладывая полотенце на тумбу, и, подхватив свою ракетку, пошел следом за омегой. — Ты не видел Хосок-хена? — с надеждой поинтересовался Тэхен. — Неа, — пожал плечами Соджун, покачивая в пальцах стакан с кока-колой. — Зато Минхек и Тэгун сели в первый ряд, даже флажки взяли, — подмигнул старший омега, ухмыляясь. Тэхен хмыкнул, раскачивая свою ракетку на ходу. Он знает, что альфы пришли вовсе не за игрой понаблюдать, а за выглядывающей из-под коротких шортов задницей, и чувствовал себя грязным каким-то, потому что другую форму им попросту не выдавали. Температура заметно опустилась, а Тэхен только в тех самых по-блядски коротких белых шортах и простой футболке с эмблемой университета на груди. Он мазнул взглядом по заполненным трибунам — зрители одеты тепло, в куртках и шапках, а они с соперником как два идиота. Точнее, как два стриптизера. Тэхен поморщился от этой мысли. Им предстоит два тайма — в первый играет Тэхен, а во второй четверокурсник, примерно по полчаса каждый. Пару раз этот самый четверокурсник даже подходил к Тэхену на тренировках, давал наставления и учил крепче держать ракетку, в остальное время же они тренировались раздельно. Тренер считал, что гораздо большее внимание следует уделить именно Тэхену, которому опыта явно не хватало. Тэхен бы оскорбился, да права не имел что-либо говорить в ответ. По ту сторону корта его соперник разогревался, делая растяжку, а альфы скользили похотливым взглядом по его подтянутой фигуре. Омега вздрогнул, когда на его плечо легла большая ладонь. Отец смотрел с теплом и поддельно-искренней заботой. — Волнуешься, малыш? — спросил отец, чуть склонив голову. — Да, — тихо ответил Тэхен, отведя голову в сторону. На этого человека ему смотреть особенно не хочется. — Удачи, сын, — сказал Тэсон, проведя языком по обветренным губам. — Мы поговорим о твоем поведении чуть позже, — прошептал он на ухо Тэхену и, оставив поцелуй на чужой макушке, удалился. Тэхена бросило в дрожь вовсе не из-за пересчитывающего кости ветра. Он оглянулся в поисках поддержки на трибуны, внутренне молясь увидеть Хосока или Юнги, но… ничего. Омега убрал мешающиеся волосы спортивной повязкой и смочил горло водой. Раздался сигнал, который оповестил о начале игры, и Тэхен вышел на середину корта, кланяясь сопернику. То, к чему он готовился так долго, началось. Только лопатки прожигал взгляд вселенно-черных глаз. Чонгук, держа в руках букет белоснежных лилий, прислонился бедром к ограждению трибун. Игра продолжалась уже около пятнадцати минут, а он все не мог отвести взгляд от играющего Тэхена, что по корту носился зверем. Он преобразился — подтянулся весь, взгляд обострился, и желваки на лице играют. Чон склонил голову, разглядывая спортивное тело. Длинные обнаженные ноги, округлые ягодицы, обтянутые легкой тканью шорт, полоска впалого живота, обнажающегося при резких движениях. Тэхена хотелось так, что где-то в горле пекло серной кислотой. Чонгук затушил сигарету, что истлела до самого фильтра, и бросил окурок в урну. Тэсон нашелся с трудом. Он сидел в четвертом ряду, и Чонгуку пришлось пробираться к нему через недовольных студентов, то и дело вертящих головами влево-вправо. Чонгук, на самом-то деле, в большом теннисе ничего не понимал, он даже не знал на чьей стороне победа. Он просто пришел, чтобы вновь увидеть Тэхена, чтобы ближе к нему подобраться, голос бархатный услышать. — Освободи место, — сказал Чон, похлопав какого-то мальчишку-альфу по плечу. — Это мое место, — даже не оторвав взгляда от игры, фыркнул студент. Чонгук тяжело вздохнул, схватив мальчишку за край куртки, и рывком поднял с места. Громкое «Эй, мудак!» осталось проигнорированным, и Чонгук сел рядом с Тэсоном, с интересом наблюдающим за своим сыном. Чонгук положил букет, приготовленный для Тэхена, на колени и откинулся на спинку пластикового сидения. — Какой счет? — поинтересовался Чонгук, принимая протянутую сигару. — Не считаю, — просто ответил Тэсон, пожав плечами. Он кинул взгляд на приготовленные лилии и ухмыльнулся. — Вы задержались, Чонгук-щи. Для кого цветы? — Для победителя, — ответил Чонгук, стряхивая пепел куда-то на пол. — Дела, Тэсон-щи, сами понимаете. Но я не мог проигнорировать ваше предложение и упустить шанс посмотреть на, — Чон лизнул губы, Тэхена взглядом пожирая, — игру. Нужно поощрять стремление молодежи заниматься спортом. — Поддерживаю, — кивнул мужчина. Он прижался губами к фильтру, делая глубокую затяжку, а после выпустил дым через нос. — На кого ставите, Чонгук? — Разве я смею сомневаться в профессиональности вашего сына, мистер Ким? — ухмыльнулся альфа. Тэхен забил еще два очка, и трибуны — студенты университета, болевшие за него, взревели победным кличем, повскакивали со своих мест, размахивая флажками с гербом учебного заведения. Чонгук недовольно хмыкнул, потому что разноцветные спины скрыли от него Тэхена и его искреннюю радость. Тэсон поднялся, и Чонгук хотел подняться следом, только мужчина надавил на его плечо, вынуждая обратно сесть. — Не торопитесь, Чонгук-щи, сейчас будет второй тайм. Я всего лишь поздравлю сына, а после вернусь, — сказал Тэсон. Чонгук хмыкнул, но послушался. Тэхена поздравляли — хлопали по плечу, старшие трепали по волосам, даже взгляд тренера смягчился и легкая, едва уловимая улыбка скользнула по вечно хмурому лицу. Но омеге не нужны были слова похвалы, он и сам видел это в чужих глазах. Кто-то закинул на плечи дутый пуховик до самых щиколоток, и Тэхен укутался в него, словно бабочка в кокон. Прохладные пальцы обожгло тепло стаканчика с шоколадным молоком. Отец подошел к нему, не слишком аккуратно сжимая локоть через теплую ткань. — Отец! — улыбнулся Тэхен, прижавшись на мгновение щекой к отцовской груди в поисках тепла, поддержки, защиты. — Ты гордишься мной? Я смог оправдать твои надежды? — возбужденно прощебетал омега, смотря в отцовские глаза с неподдельной преданностью, словно ожидал, что его вот-вот потреплют по волосам и скажут «хороший мальчик». — Конечно, Тэхен-и, папочка гордится тобой, — хрипло сказал отец, проведя ладонью по его щеке. — Пойдем, малыш, теперь нам нужно поговорить. Тэхен рассеянно оглянулся на трибуны, не теряя надежды увидеть хенов, но вместо них встретился с черными-черными, как сама ночь, глазами, что его внутренности выедали. Омега быстро отвернулся, позволяя отцу утянуть себя в сторону раздевалок. Постепенно гул голосов затих, музыка осталась где-то позади, и слышен был лишь стук отцовских туфель по начищенному кафелю. Тэсон толкнул дверь в одну из раздевалок. Ряды шкафчиков, между которыми стоят длинные лавочки, дверь в душевую комнату в самом конце и абсолютная тишина. Тэсон присел на лавочку, пальцем подманив к себе сына. — Я в чем-то провинился, отец? — тихо спросил Тэхен. — Сделал что-то не так? — Где ты был сегодняшней ночью, малыш? — вкрадчиво спросил Тэсон, медленно расстегивая замок на пуховике. Тэхен сглотнул. — Я был у Юнги-хена, отец, — честно ответил омега. Холодный воздух лизнул его открытую кожу. — Ты оставил своего отца в одиночестве и сбежал, верно? — вздернул бровь Тэсон. — Заставил меня волноваться, переживать. — Я… — хотел было ответить Тэхен, но мужчина прижал палец к его губам, вынуждая молчать. — Тс-с, ничего не говори. Мне не нужны твои оправдания, малыш, — улыбнулся мужчина, сдергивая с сына пуховик. — Ведь тебе все равно, что отец волнуется о тебе, правда? Так почему же мне сейчас не должно быть плевать на твои слова? — улыбнулся альфа. — Однако не только это побудило меня поговорить с тобой. Скажи мне, что это такое? — зарычал он, дергая Тэхена за ворот футболки к себе. — Почему ты вырядился, как заправская шлюха? — Не говори так, отец, — дрогнувшим голосом ответил Тэхен. — Ведь не я выбирал эту форму. Мне приказали, и я выполнил. Я не хотел, чтобы ты злился, отец, клянусь, — прошептал омега. Тэсон понимающе улыбнулся и кивнул. Его грубая морщинистая ладонь скользнула по тэхеновой щеке. Большой палец коснулся приоткрытых дрожащих алеющих губ, со злостью надавливая. Вторая рука змеей пробежалась по бедру гладкому, упругому — от этого в его классических штанах стало теснее. Кожа у Тэхена мягкая, персиковая, ее на вкус попробовать хочется, как сочную ягоду языком перекатывать. Тэхен в отцовских глазах тьму непроглядную, порочную видит, и против отца сделать ничего не может, руки связаны. Тэсон потянул обтягивающие шорты вниз, и те упали к тэхеновым дрожащим ногам. — Отец, пожалуйста… — всхлипывая, умоляет Тэхен, но его нижнее белье отец тоже тянет вниз, а потом укладывает плачущего сына на свои колени. От Тэхена слюна во рту. Тэсон облизывается, ведет ладонями по округлым половинкам, а его возбуждение упирается сыну прямо в живот. Тэхен беззвучно содрогается в рыданиях, шепчет что-то неразборчиво, но Тэсону плевать, особенно сейчас, когда сын так непозволительно близко, и делать с ним можно все, что угодно. Мужчина размял его ягодицы между пальцев до покраснения, а после грубо шлепнул. Тэхен вскрикнул и дернулся в отчих руках. — Пожалуйста, умоляю! — Заткнись, — прорычал мужчина, вновь несдержанно ударяя по покрасневшей половинке. — Ты ни во что не ставишь меня, мое слово, мой закон. Разве я позволял тебе уходить? Оставлять меня одного? — зарычал Тэсон, хватая сына за волосы и оттягивая. Тэхен открыл рот, только мужчине его мерзко слышать. Тэхен — дьявольское дитя, он искушает, играет, вертит задницей перед ним, а после ангелом прикидывается, на коленях его плачет. Тэсон разошелся. Он звонкими шлепками и всхлипами упивается, как самой красивой музыкой. Тэхен дергается, руками упирается — мужчина злится и руки его за спину заламывает, выворачивает. Ему Тэхена хочется так сильно и давно, что никакая шлюха, скачущая на члене, не помогает. Тэсон оставил еще один больной удар на ягодице и тут же погладил пылающую бордовым кожу, успокаивая. Он сплюнул на свои пальцы, разводя округлые половинки, и провел большим пальцем по сжимающейся дырочке. Тэхен напрягся, изворачиваясь в его руках. — Перестань, перестань, отец! — выкрикнул Тэхен. — Пожа-а-а… — протяжно завыл он, чувствуя, как отец проталкивает в него палец почти насухо. Слезы вновь брызнули из глаз. Ему захотелось умереть, провалиться сквозь землю прямиком в ад, лишь бы не чувствовать. Ему хочется свернуться калачиком, закрыться в коконе и загнить вот так, потому что даже Бог такие грехи ему не простит. Он плачет сильнее, когда отец начинает двигать пальцем внутри него, дергается, а отец сверху рычит, его волосы в кулаке стискивая. Чонгук бесшумно приоткрыл дверь, опираясь плечом о дверной косяк, и ухмыльнулся, окидывая взглядом мистера Кима. — У вас хорошие методы воспитания, Тэсон-щи, — сказал Чонгук, едва стараясь скрыть ухмылку. Тэсон крупно вздрогнул, отталкивая Тэхена от себя. Он поднялся со скамьи, игнорируя плачущего на полу сына, старающегося натянуть шорты, чтобы скрыть наготу, и выпирающий бугорок на уровне ширинки. Блять. Тэсон крупно попал, и не потому, что Чон Чонгук пойдет в полицию, а потому, что он может использовать эту информацию в своих целях. Он уже представляет, как каждый захудалый журналюга будет его кости обсасывать, сбивая пальцы о клавиатуру. Мужчина спокойно улыбнулся, поправляя пиджак и выбившуюся рубашку. — Иначе дети совсем не слушаются, Чонгук-щи, — ответил Тэсон. — Станете отцом — поймете, как это сложно. Что ж, идемте, выпьем в честь победы моего сына, — Тэсон стрельнул в сжавшегося Тэхена убийственный взгляд и пошел на выход, цепляя Чонгука плечом. Чон повернул голову в его сторону и, дождавшись, когда дверь закроется, подошел к Тэхену, садясь перед ним на корточки. Поломанный, слабый, испорченный. Чонгук протянул ладонь к его щеке, но омега дернулся, как от удара током, вскинув на него озлобленно-ненавидящий взгляд. — Я не враг тебе, — слегка улыбнулся Чон. — Позволь… Альфа вновь протянул руку, чтобы смахнуть крупную слезу, но Тэхен не дал себя коснуться, как дикий зверек щетинясь, зубы скаля. Чонгук расплылся в довольной улыбке, протягивая ему букет приготовленных лилий. Омега удивленно посмотрел сначала на цветы, после — на улыбающегося Чонгука. — За что? — хрипло спросил Тэхен. — Как «за что»? — удивился Чонгук. — Победителям принято дарить цветы, разве нет? Тем более, если победитель — такой прекрасный молодой человек. Прими их, не оскорбляй меня. Тэхен сглотнул, утирая влажные щеки тыльной стороной ладони, и нерешительно протянул ладонь, забирая цветы. Отец никогда не дарил ему цветов. Золотые браслеты, часы, деньги, сумки, вещи — да, но это был способ откупиться от Тэхена, как от назойливой мухи. А кто Чон Чонгук? И что ему нужно? Зачем ему просто так дарить Тэхену цветы? В грудь колет что-то больно очень, потому что просто так не может быть. Тэхен ощутил острую потребность увидеть Юнги и Хосока. Домой он сегодня не вернется. Чонгук коснулся ладонью прохладной щеки. Тэхен вздрогнул, но не отстранился под прицелом гипнотизирующего взгляда. Альфа заскользил взглядом по покрасневшему носу, искусанным губам и слипшимся ресничкам-треугольникам. Красивый, даже с опухшим от слез лицом, растрепанными волосами и кровавыми ранками на губах. — Не бойся меня, — хрипло прошептал Чонгук. — Я помогу тебе, только дай мне знать, что ты нуждаешься во мне. Я оставлю тебе это, хорошо? — он вытащил из кармана прямоугольную черную карточку, на которой золотая буква «К.» и номер телефона, и вложил в тэхеновы руки. — Сейчас мне пора, но мы еще встретимся. Я не обижу тебя, Тэхен. Чонгук провел большим пальцем по его подбородку, улыбнувшись напоследок, поднялся и вышел из раздевалки. У Тэхена сердце о ребра стучится, к горлу подпрыгивает, и, если бы он не сидел на холодном кафеле, то точно бы упал. Он перевел взгляд на лилии и черную визитку в своей руке. Кто он такой, Чон Чонгук? И почему рядом с ним дыхание становится невозможным?

✖

Юнги сжал негнущимися от холода пальцами сигарету, делая жадную затяжку. Со слипшихся волос медленно стекали дождевые капли, и омега раздраженно тряхнул головой. В прорези на коленях и под тонкую кожанку задувал промозглый ветер, побуждая рой ледяных мурашек вдоль спины. Кончик носа покраснел и совсем замерз, и, кажется, скоро на нем вырастет сосулька. Но Мин не двигается с места, прислонившись спиной к кирпичной стене, наблюдает. Жутко. На обнаженных влажных ветках сидят пара воронов, следят глазами-пуговками, изредка копошась клювом в сырых перьях. Масляный фонарь — такие еще существуют? — медленно раскачивается над папертью с мокрой каменной кладкой. Мин откинул окурок в сторону, и тот с шипением потух в мокрой траве. — Да давай же, блять, — выругался омега, стуча зубами. Он запахнул куртку, кутаясь от порывов ветра. Где-то в вышине разнесся раскат грома. Пожелтевшие листья танцуют какой-то свой безумный танец с ветром, сталкиваются и разлетаются в стороны. Ворон склоняет голову вбок и громко гаркает. Мин вздрагивает крупно, спугивая приставучую птицу с ветки. В пачке осталась последняя сигарета. Горло уже дерет от дыма, а глаза — от забившихся в самый уголок пыли и дождя. Завтра, наверняка, у него пропадет голос и всякое желание открывать рот, но сейчас он просто не имеет права дать заднюю. Омега делает вторую глубокую затяжку, когда массивные двери церкви распахиваются, отбрасывая дрожащую тень на каменную кладку. На улицу вышел мужчина в черном пальто и перчатках. Он зябко передернул плечами и поправил на голове широкополую шляпу. Юнги растоптал сигарету носком ботинка, смешивая ту с грязью, и оторвался от стены, спешно подбегая к уходящему мужчине. — Святой отец! — выкрикнул Юнги, показательно сгибаясь пополам и глубоко дыша. — Я… так боялся не успеть. Слава Христу, вы еще не ушли! — Уже довольно поздно, — хрипло ответил мужчина, взглянув на наручные часы. — Что привело тебя, дитя, в такое время? — Грехи, святой отец, — ответил Юнги, томным взглядом обводя крепкую фигуру. — Грехи, в которых я должен покаяться. Юнги медленно бредет вдоль ряда одинаковых скамей, предназначенных для молитв, касается пальцами вековой пыли и кидает равнодушный взгляд на распятого деревянного Иисуса над алтарем. Массивные двери за его спиной закрываются, мужчина запирает их на ключ, который прячет во внутренний карман пальто. Само пальто снимает, аккуратно вешает на спинку скамьи, туда же кладет свою шляпу с капельками дождевой воды. Омега оперся бедром о скамью, со страдальческим лицом поворачиваясь к приближающему священнику. — Здесь так жарко, — врет Юнги с легкой улыбкой, стягивая с продрогших плеч куртку. Футболка с глубоким вырезом, открывающая вид на заостренные ключицы, прилипла к телу, плотно облегая стройную талию и выпирающие хребты ребер. У него внутренности коркой льда покрываются от холода и взгляда, коим на него святой отец смотрит. «Святой» — выплевывает про себя Юнги. В этом месте ничего святого нет, даже тот, кто свою веру людям должен нести, от одного вида стройного тела чувствует, как кровь к паху приливает. — Ты можешь снять все, дитя, если тебя мучает жар, — с плотоядной улыбкой прохрипел мужчина, с трудом оторвав взгляд от капель дождя, что скатились в впадинки ключиц, озеро собственное образовывая. Юнги улыбнулся, прикусив алую губу. Священник отразил его улыбку, раздувая ноздри, запах омежий жадно вдыхая. Сладко. — Нам стоит пройти в исповедальню, дитя, тогда Бог услышит, как ты раскаиваешься. — О, нет, святой отец, — Юнги поймал за запястье отвернувшегося мужчину, усаживая его на одну из лавочек, а сам рядом присел, своим коленом мужчины касаясь. — Я хочу быть открыт перед Богом и Иисусом, святой отец, — жарко выдохнул Юнги, облизывая малиновые губы. Мужчина тяжело сглотнул. — Какую заповедь ты нарушил, дитя? — спросил священник. Юнги растянул губы в хитрой улыбке, видя, как глаза чужие поволокой возбуждения покрываются. Омега провел длинными пальцами вверх по чужому бедру, не встречая сопротивления. Мужчина раздвинул ноги. Его грудь вздымается тяжело, словно ноша неподъемная, а член под пальцами Юнги твердеет. Омега провел губами по шее, ощущая яростно стучащую жилку, колючую щетину на щеках и прохладу чужих губ. — Я так грешен, святой отец, — прошептал Юнги тому в ухо, жадно прикусывая мочку. — Я желаю своего сонбэнима. Желаю, чтобы он выебал меня так сильно и грубо, чтобы я собирал себя по ошметкам, чтобы сорвал горло и из задницы его сперма вперемешку с кровью, — священник зарычал, когда Юнги, усевшись на его бедра, начал тереться задницей о его вставший член. — Но знаете, как я борюсь со своими бесами? — Как, дитя? — прохрипел священник, пальцами юнгиевы бедра до синяков сжимая. — Я трахаю себя сам, — хихикнул Юнги, имитируя толчки. Он прикрыл глаза, крепче сжимая пальцы на чужой шее. — И снимаю себя на камеру, святой отец, чтобы такие грязные, испорченные, как и я сам, дрочили на меня. Я надеваю по-блядски короткую юбку, чулки и кружевные трусики, потому что мне вставляет, когда меня хотят, — омега прошелся языком по чужим губам, зубами оттягивая нижнюю. Мужчина рыкнул, кидаясь вперед в попытке поцеловать, но Юнги с улыбкой отстранился, прикладывая пальцы к его губам. — Но и это еще не все, святой отец. — Бог обязательно простит тебя за все грехи, дитя, — прохрипел мужчина, пальцами вгрызаясь в седлавшие его бедра. Его губы скользнули по тонкой шее, языком обогнул плавный изгиб между шеей-плечом, а зубы сомкнулись на адамове яблоке. — Ты такой… такой… — Какой, святой отец? — ухмыльнулся змием-искусителем омега, отрываясь от вылизывания чужих ключиц. — Грешный? Развратный? Непростительно мерзкий? Какой я, святой отец? — прошептал он, тонкими пальцами сжимая его подбородок. Глаза в глаза, а на дне чужих зрачков тьма густая, непроглядная. Засасывает. И Бога там нет. Там есть только Сатана. Вместо ответа мужчина его целует — мокро, влажно, настойчиво и глубоко. Юнги отвечает, ластится, губы холодные в кровь кусает. Чужое возбуждение уже давно в бедро упирается, внимания к себе требует, а омега все тянет, играется, дразнит. Ледяные руки по его спине скользят, кожу поджигают. От самого себя мерзко так, что воротит, но Юнги надоело быть тенью чужой, бесцветной почти. Это то, к чему он готовился с самой академии. Сука-природа его силой мышечной обделила, ведь омега рожден не для кровопролитных войн — Мин мысленно кривится от этого. По крайней мере, он не обделен умом и хитростью, а потому он оттягивает нижнюю губу мужчины и отстраняется, дорожку влажную к уху ведя. — Святой отец, скажите… А Бог велел вам жрать людей? — спросил Юнги с легкой ухмылкой. Мужчина замер, удивленно смотря на Юнги. Мин провел подушечкой большого пальца по его губам, собирая кровь, и слизал ее, все еще улыбаясь лукаво. В его глазах тьма сменилась шоком, после — гневом. Пальцы на юнгиевой спине из ледяных превратились в антарктические, взгляд лезвием обострился и улыбка маниакальная появилась. — О, Падре, — наигранно-жалобно протянул Юнги. — Я ведь… верил вам. Мы так долго искали вас. — И ты нашел свою смерть, — зарычал гуль, дергаясь вперед, но Юнги опередил, выхватывая припрятанный шприц с RC-депрессантом и вгоняя иглу в чужой глаз. Любое промедление равно смерти, о которой Юнги не думает — он жмет на поршень до упора. Гуль срывается с места с нечеловеческим криком и отшвыривает омегу, словно тот не весит ничего. Юнги больно падает на спину, несколько метров прокатываясь по грязному каменному полу и сшибает стоящие в горшках растения. Локти разодрались в кровь, а на щеке сверкнула алая полоса. Мин задрал мерзкие обтягивающие джинсы, выдергивая припрятанный в ботинке пистолет. — Сука! — заорал гуль, выдергивая из глаза шприц, разбившийся при падении. Юнги не успел испугаться, а вот поприветствовать Смерть и попрощаться с родными — да. На действие депрессанта нужно время, которого у следователя нет. Омега подорвался с места, игнорируя тупую боль и жжение в ранах с забившейся в них грязью. Пистолет дрожал в пальцах, но Юнги, вскинув оружие прямо на несущегося на него гуля, задержал дыхание. Одно жаль, если он умрет — Намджуна так и не поцеловал. Смелости не хватило. Зато хватило смелости (а Намджун посчитает, что тупости) заявиться в логово врага со шприцом RC-депрессанта и наполовину использованной обоймой. Тупой, тупой, наитупейший Мин Юнги. Омега целится в плечо и стреляет. Оглушительный выстрел разрывает барабанные перепонки. Гуль дергается, но не застывает. Юнги испуганно кричит и стреляет, стреляет, стреляет — в грудь, в руки, по ногам, контрольный — в голову, и гуль падает перед его трясущимися ногами. У него сердце пытается сквозь грудную клетку на свободу вырваться, пустой желудок хочется вывернуть наружу и, он клянется Богом, Юнги не понимает, как он затих, надолго ли. Может, притворяется? Омега пятится назад, не смея глаз отвести от неподвижно лежащего тела. Под его головой начинает расползаться кровавая лужа. Омега судорожно выдыхает, присаживаясь на корточки, и прижимается спиной к деревянному алтарю. Он тихо смеется и оседает на пол — последние мозги растерял. Счастье будет, если его не вышвырнут на улицу за самоволку, а Намджун не разорвет его на чучело и не повесит в своем кабинете, пугая новеньких неопытных следователей. Он пришел сюда, сам не зная, в чем прав, а в чем нет. Только ясно понимал одно — этот гуль скрывается за своей верой. Только… верил ли он, искал у Бога прикрытия, защиты? Юнги с отвращением посмотрел в глаза распятого Иисуса. — Поэтому я не верю в тебя, ублюдок, — выплюнул Юнги, обращаясь к деревянному изваянию. Потому что иначе он не защищал бы того, кто жизни сотен уносит, что брюхо свое человечиной набивает, не брезгуя даже теми, кто с ним одну молитву шепчет. В мире, где правят деньги и гули, места вере нет. Это что-то из пережитков прошлого, а, может, выдуманного — Юнги не хочет в этом разбираться. Только церковь у них одна, и верующие подозрительно часто исчезали. Что может быть проще, чем загнать овец на бойню, прикинувшись такой же овцой? Ведь, в самом деле, люди — это просто стадо скота, где каждый второй — ужин для волков. Некогда Юнги думал, что люди — короли иерархической цепи, отличающиеся от овец умом. Но, глядя на это, какой альтернативный вывод можно сделать, кроме того, что ты, как та самая овца, — обед, дивергентный от остальных лишь наличием оружия и мало-мальски крупицами мозга? Юнги обошел расплывшееся красное пятно и неподвижного гуля, достав из внутреннего кармана свой старенький мобильный. Три коротких гудка, а после трубку снял следователь бюро, которому Юнги в срочном порядке отчеканил приказ о подкреплении. Мин сел на скамью, облокачиваясь локтями о спинку впереди стоящей. У него поджилки до сих пор тряслись. Каждый раз всегда как первый, он же может стать последним. Мин передернул плечами и низко опустил голову. Иисус смотрел на него свысока своего распятия. Омега резко вздернул голову: — Почему ты поступаешь так с нами? — спросил Юнги, поджимая губы. Но Иисус не ответил, по-прежнему равнодушно смотря вырезанными из дерева глазами. Юнги ухмыльнулся, зачесывая влажные волосы назад. Совсем из ума выжил. И курить хочется.

✖

Намджун делает очередной грубый толчок в податливое тело, и по спальне разносится протяжный стон. Джин под ним выгибается по-кошачьи, двигает бедрами навстречу, насаживается, а альфа его в матрас втрахивает на бешеном ритме. Кровать ударяется о стену, скрипит и поскуливает жалобно, а Джин кричит во все горло, ноги на бедрах альфы переплетая. Ему хочется больше, глубже, грубее — Намджун его полночи драл, а ему все мало. Никак насытиться не может. На крепкой спине кровавые разводы и глубокие царапины остались, даже рубашка теперь будет причинять дискомфорт. Джин кончает первым, изливаясь на собственный подтянутый живот, а Намджун, вгрызаясь глубоким поцелуем в его губы, делает еще несколько размашистых движений, а после кончает в презерватив. Джин глубоко дышит, распластавшись по всей кровати и совсем не стесняясь своей обнаженности. Он кошкой следит за одевающимся Намджуном, а после, не выдержав, встает и подходит к нему, самостоятельно застегивая пуговицы и завязывая галстук. Закончив, он расправил складки на его рубашке и улыбнулся, аккуратно целуя в уголок губ. — Тебе не стоит меня баловать, — сказал Намджун, отвечая на ленивый поцелуй. — Я сделаю кофе, собирайся. — Как прикажете, следователь Ким, — ухмыльнулся Джин. Намджун был абсолютно прав, сравнивая Джина с ураганом. Вся его жизнь — ураган, от личности до квартиры в одном из спальных районов. Он абсолютно не стеснялся разбросанных вещей, упаковок из-под рамена быстрого приготовления и тонкого слоя пыли. Прекрасный в своем безобразии. Намджун спрятал улыбку за кружкой кофе, пока Джин в одном носке носился из ванной в спальню, ища какой-то очень важный для него тюбик или флакончик с духами — альфа не вслушивался. Время близится к девяти, и, честно говоря, они уже должны быть в офисе, но видя, как Джин прыгает на одной ноге, пытаясь влезть в штаны, Намджун позволяет себе вольность опоздать на пятнадцать минут. Спускаются они ровно в девять, и, как Намджун и предполагал, Джин завтрак пропустил, но альфа ему не родитель, чтобы отчитывать. Джин — взрослый человек, сам разберется, что ему делать. Альфа по-джентльменски открыл перед Джином дверь своей машины и получил благодарный поцелуй в губы. Намджун сел на свое место, пристегнулся, и машина тронулась с места, вливаясь в бесконечный городской поток, что как кровь по артериям-дорогам движется. Из динамика играет какая-то попсовая музыка — Намджун, вообще-то, не любитель, но Джину нравится, и он мирится. Омега скучающе смотрит на серые высотки, провожает взглядом серых прохожих, а над головой сгущаются серые облака. Все серое, бесцветное, безвкусное. Только рядом с Намджуном он может улыбнуться, мир по-настоящему вкусить. Ведь не может же он признаться, что вся напускная стервозность — лишь маска, способ защитить себя, а рядом с ним она не нужна вовсе. Джин чувствует себя в безопасности. В тепле. — Я… очень рад, что ты заметил меня, — тихо сказал Джин, смущенно пряча покрасневшие щеки в шарфе. Намджун глянул на него краем глаза. — О чем ты? — Ну, ведь странно, что такой, как ты, заметил такого, как я, — Намджун нахмурился и вопросительно взглянул на него. — Я из серой массы, Намджун, а ты — самый почитаемый и ценный следователь. Многие омеги хотят завладеть твоим вниманием, — Джин хмыкнул, вспоминая Мин Юнги, — но ты достался мне. И я чувствую себя счастливым. — Я не твоя вещь, Джин-а, — ответил Намджун, не отрывая взгляда от дороги. — Говоря «достался», ты даешь мне повод думать, что заинтересован мной не как мужчиной, а как трофеем. Понимаешь, о чем я? Джин поджал губы, недовольно посмотрев на Намджуна. Он размотал шарф и снял пальто, игнорируя вопрос «Что ты делаешь?», и провел ладонью по намджуновому бедру. Альфа выдохнул, крепче сжимая руль. — Не думай так обо мне, — резко ответил омега, склоняясь над пахом альфы. — Прекрати, я за рулем, — прорычал Намджун, но Джин гнул свое, расстегивая ширинку. Альфа не хотел себе признаваться, но его это заводило. Он в руль мертвой хваткой вцепился. Будь проклят Ким Сокджин и чертовы бесы в его голове, но альфа дышит часто, чувствует, как член в его пальцах тверже становится. Джин ухмыльнулся самодовольно, лизнув языком покрасневшую головку, а после обхватив ее алыми губами. Омега начал двигать головой, заглатывая глубже, сильнее, рукой себе помогая. Намджун зарычал сверху, ударяя кулаком по рулю. Он схватил Джина за волосы, насаживая на свой член, требуя большего. Омега промурчал довольным котом и начал усерднее сосать, надрачивая влажными от слюны пальцами. Джин — это одно сплошное «слишком». Слишком развязный, слишком пошло стонущий, слишком глубоко заглатывающий, слишком с ума сводящий. У Намджуна никогда, чтобы так, не было. Альфа давит на его затылок, и Джин берет во всю длину, с удовольствием губы сжимает и по всей длине языком лижет. Намджун ему прямо в глотку кончает, и омега проглатывает все, а после губы облизывает и капельки спермы с головки слизывает. — Ты безумен еще больше, чем я думал, — хрипло сказал альфа, резко тормозя у здания CCG и потянувшись к довольному омеге, вовлекая его в непродолжительный грубый поцелуй. — Когда мы встретимся в следующий раз? — спросил Джин, хватаясь пальцами за воротник намджунова пальто. — Скоро, — улыбнулся уголком губ Намджун, оставляя поцелуй на его покрасневших губах. В офисе подозрительно оживленно. Джин ушел в кафетерий за необходимой дозой кофе. Намджун прошел через врата с RC-сканером, и те привычно пискнули. Встречавшиеся ему следователи улыбались, кланялись и здоровались, поздравляли с чем-то. В лифте все привычно разошлись. — Вы, наверное, очень горды, следователь Ким? — улыбнулся его коллега. — Горд чем? — хмыкнул Намджун, оглядываясь на сотрудников. — Ну, как же, — удивленно ответил следователь, поднимая брови. — Вашим донсеном, Мин Юнги. — Что он натворил? — поджал губы Ким, сверля испытующим взглядом мужчину. — Что происходит? Что случилось за эти десять часов, пока меня не было в офисе? — Поймал Падре, следователь Ким. Разве вы не знали? Намджун, ворвавшийся в медицинское отделение, напоминал разъяренного быка. Юнги сидел на кушетке, свесив ноги, у него на щеке глубокая царапина с запекшейся кровью, под ногтями кровь — своя или чужая, и Намджун не знал, что хуже. Медбрат удивленно посмотрел на следователя особого класса и тут же спешно поклонился, здороваясь. — Оставьте нас наедине, — сказал Намджун тоном, от которого у Юнги мурашки по рукам побежали. Он поежился, натягивая свою кожанку и встал с кушетки, собираясь выйти, но альфа схватил его за локоть, усаживая обратно на кушетку. — Что ты творишь? — В данный момент хочу поехать домой и принять душ, — небрежно ответил Мин, стряхивая с себя его руки. — Не прикидывайся идиотом, — зарычал Намджун. — Какого черта ты полез без приказа? Разве я позволял? — А на то, чтобы трахаться, мне тоже нужен твой приказ? — выплюнул омега, поднимаясь с кушетки. — Извините, распрекрасный следователь Ким, что пока вы разъезжаете по кафешкам и натягиваете Ким Сокджина, я выполняю свой долг и обещание, данное когда-то. — Не твое блядское дело, кого я натягиваю и что делаю в свободное от работы время, — Намджун стиснул зубы, схватив Юнги за плечо. — А вот ты — другое дело. Если бы тебя убили, блять, как бы я смотрел в глаза твоих родителей? Как хоронил бы тебя? Тебе сколько? Двадцать? Так зачем ты за меня в пекло лезешь, живи и наслаждайся своей гребаной жизнью, пока можешь, сдохнуть всегда успеешь. — Не твое блядское дело, сколько мне и когда я сдохну! — выкрикнул Юнги, пихая альфу в грудь. — Ты меня заебал уже, мне на твою рожу смотреть противно. Козла отпущения во мне нашел? Я от тебя гребаного «спасибо» никогда не слышал, сколько бы я из кожи вон не лез! Ты мне не указ, я не стану беспрекословно слушаться тебя и целовать землю, по которой ты ходишь, как те гребаные подстилки, что тебе задницу вылизывают. С меня хватит тебя, твоих загонов и разрешений. Юнги вырвался из его рук, направляясь к двери, но Намджун схватил его за запястье, резко дергая на себя. У омеги перед глазами пелена сплошная, мозги словно по щелчку выключились, он не успел даже подумать о том, что делает. Юнги резко подался вперед, обхватывая лицо Намджуна ладонями, и впился поцелуем в его губы. Горькие, обжигающе горячие, умерщвляющие. Кажется, прошли года и столетия, когда омега осознал всю тяжесть своего преступления. Юнги Намджуна целует, а тот не двигается. Не отстраняется, но и не отвечает. В одно мгновение Юнги даже пожалел, что Падре его не сожрал. Омега отстранился, не смея смотреть старшему в глаза, и отвернулся к окну, нервно облизывая губы. Ему в одно мгновение стало холодно, зябко, одиноко. Он поджал дрожащие губы и сглотнул вязкий комок. — Ты никогда не гордился мной, как наставник. Что бы я ни сделал, для тебя я всегда недостаточно идеален. Не так держу куинке, не такой делаю кофе, не так подписываю гребаные ничего не значащие бумажки. Даже когда я смог этого гуля поймать, ты орешь на меня и делаешь виноватым. Я тешил себя надеждами, что мы уживемся вместе как-то, но нет. Следователь Ким, передайте меня другому сонбэ. Пожалуйста. Юнги повернулся к Намджуну, у которого злость на лице вновь сменилась равнодушием. Мин тяжело вздохнул, но улыбнулся через силу и протянул альфе раскрытую ладонь. — Пожалуйста, давайте… — он едва успел прикусить язык, чтобы не выпалить «расстанемся». Не в их случае. — Прекратим наше сотрудничество на хорошей ноте. В любом случае, извините, что я доставил вам какие-либо хлопоты, я пытался быть достойным вас донсеном. Мне жаль, что не получилось. Намджун перевел взгляд на его ладонь, а после вновь на его глаза. У Юнги улыбка медленно сползла с лица. Он сжал ладонь в кулак, видя, что альфа не собирается ее пожимать. Он хмыкнул и пошел к двери, хватаясь за дверную ручку, и, обернувшись через плечо, сказал: — После того, как тебе окажут помощь, езжай домой. Все оставшиеся вопросы я решу сам. Отдохни, сколько нужно будет, а потом возвращайся, и… я больше не буду с тобой мягок, — Юнги захотелось рассмеяться громко и почти истерично. Мягок. Намджун собирался уже выйти, когда омега окликнул его: — Я ненавижу тебя. Послышался хлопок двери, и Юнги беспомощно осел на кушетку.