Юнги проснулся за час до будильника, когда за окном еще даже не начало светать. Омега потер горящие глаза, прикладывая к векам ледяные пальцы, и прислушался к тишине в доме. Под боком нет никакого сопения Тэхена во сне, нет едва слышного бормотания, есть только тишина. Бездушная, жестокая, обволакивающая. Юнги поежился и слез с постели, ступая босыми ступнями на холодный пол. Возле ножки кровати небрежно сваленные омегой вещи, которые он вчера даже не удосужился кинуть в стирку, рюкзак, в который омега сложил вещи первой необходимости для Тэхена — кое-какая одежда, расческа, зубная щетка, шампунь, блокаторы — на всякий случай. Юнги щелкнул выключатель на электрическом чайнике, и тот загорелся синим, подогревая воду.
Ледяная вода освежила заспанное лицо. Юнги на себя в зеркало смотреть не отважился, ему о синяках иссиня-фиолетовых, коже мертвенно-бледной и глазах потухших и так известно. Прохожие иногда оборачиваются на него, пальцем не тычут, но наверняка считают наркоманом. На их месте Юнги бы тоже так считал. Омега активно чистил зубы, ощущая легкую тошноту от осевшей на языке зубной пасты, которую тут же выплюнул и сполоснул рот водой. Юнги прижал махровое полотенце к лицу, стирая капельки воды. От полотенца пахнет лилиями. Пахнет Тэхеном.
Юнги в одиночестве сгорбился над столом, выпивая свой крепкий кофе. Ощущение тошноты так и не прошло. Пустой желудок жалобно завывал, требуя заполнить себя хоть чем-нибудь, но холодильник пуст, а из съедобного у него в квартире только банка кофе. Юнги облокотился локтями о стол и вплел пальцы в волосы, прикрывая глаза. Даже сигареты кончились. Из кружки медленно выходил пар, оседая мимолетным теплом на кончиках пальцев. Юнги глянул на потухший экран телефона. Он не уверен в том, что поступает правильно, но что и как делать дальше — не знает. Омега глубоко вздохнул и взял телефон в руки, разблокировав экран. В списке контактов, в самом конце, появился необходимый номер. После долгих гудков послышалось раздраженное:
— Алло.
— Тэсон-щи, — сглотнул Юнги, пятерней убирая волосы назад. — Доброе утро. Это Мин Юнги.
— Почему так рано? — рявкнул мужчина недовольно.
— Я звоню… насчет Тэхена, — голос у омеги дрогнул.
— В чем дело? — интонация его голоса изменилась. Он словно дрогнул, испугался, спасовал — причина в его малыше. Как бы сильно Тэхен его не обидел, какую бы боль не причинил, Тэсон о нем волнуется и переживает, трахая очередную шлюшку, что так поразительно похожа на его сына.
— Он сейчас в больнице, — тихо сказал Мин, прикрывая глаза. Он просто надеется, что не делает ошибки. — Он подвергся нападению гуля…
— Что?! — заорал в трубку мужчина, сжимая пальцами телефон до хруста. — Где он, черт тебя дери? Не тяни! Он жив?
— Д-да, да, он жив, — поспешил успокоить его Юнги. — Просто находится в тяжелом состоянии. Пожалуйста, помогите нам. Боюсь, без вас мы не справимся.
— О чем ты просишь меня, мальчишка? — прорычал Тэсон в трубку, от чего у Юнги по рукам побежали мурашки. — Он мой сын. Я для него сделаю все. Говори мне адрес.
Юнги назвал адрес госпиталя, в котором лежит Тэхен, и мужчина сразу же отключился. Мин резко потер лицо, уверяя себя, что все сделал правильно. Они с Хосоком не способны помочь Тэхену так, как это сделает его отец. Какой бы конченной мразью он не был, он все еще любит Тэхена и глотки за него зубами будет грызть. Юнги тяжело вздохнул, завязывая галстук-удавку на своей шее. С работы его никто не отпускал, он по-прежнему должен защищать людей от монстров и выслушивать нравоучения Ким Намджуна, от мысли о котором у Мина внутри все рушится и летит в пропасть.
Глупый, несусветный идиот, зачем, какого черта он полез обниматься к Намджуну? Альфа ему просто начальник, и никто более, а Юнги ему просто подчиненный, и никто более. Юнги пытается себя в этом убедить, а потом на самого себя в отражении смотрит и спрашивает: «Кого ты пытаешься обмануть? Ты любишь этого мужчину». И Юнги в отражении прав — любит. Только себе не признается, сил не найдет. Их, кажется, теперь всегда будет недостаточно, чтобы ему признаться. Но Намджун ему внимание свое оказывает, поддержал тогда, в больнице, о случае в спортзале Юнги вспоминать не хочет, и все это для него странно. Что у Намджуна в голове — непонятно.
Омега вышел из подъезда, поправляя лямку рюкзака на плече, и пошел к ожидающему его такси. Наручные часы показывали только начало седьмого, а Юнги по-прежнему не выспался, потому, назвав водителю адрес, откинулся на спинку сидения, прикрывая глаза. Ему одновременно было страшно и хотелось скорее узнать, подошел ли он Тэхену, как донор.
— Сигареты не найдется? — хрипло спросил Мин у водителя.
— Угощайся, — ответил пожилой мужчина, открывая пачку дешевых сигарет.
Юнги благодарно кивнул головой, не брезгуя мерзкого запаха и вкуса. Сейчас главное — насытить организм отравляющим дымом. Омега сунул фильтр меж губ и прикурил, глубоко затягиваясь. Голова пустая, ватная, легкая. Все мысли улетучились вместе с сигаретным дымом через приоткрытое окно. Ледяные порывы ветра растрепали и без того взлохмаченные угольные волосы. Мин докурил, когда машина остановилась напротив ворот госпиталя. Юнги сунул водителю несколько купюр, не дожидаясь сдачи, и вышел из такси, спешно взбегая по каменным ступеням. Ночью он не успел этого заметить, но двор довольно красивый. Дорога, ведущая к ступеням, выложена камнем, по обе стороны от нее высажены деревья — голые сейчас, но весной, Юнги уверен, очень красиво цветущие; несколько скамеек и маленький фонтан, в котором вода зажурчит только с наступлением тепла.
За стойкой регистрации сидела другая девушка, Юнги даже как-то грустно стало, прикипел он к Хеджин за столь короткое время. Она ему от мыслей пожирающих отвлечься помогла, и Мин не мог не испытывать благодарность. Девушка за стойкой подняла взгляд и приветливо улыбнулась.
— Доброе утро, могу чем-нибудь помочь? — спросила она.
— Я вчера ночью сдавал кровь на анализ, могу ли я забрать результаты?
— О готовности результатов мне неизвестно, — пожала плечами она. — Но лаборант уже пришел. Пожалуйста, пройдите на пятый этаж, коридор слева, пятая дверь.
— Спасибо, — кивнул Юнги и пошел к лифту, возле которого стояли в ожидании несколько врачей и медсестер.
Юнги в тишине подошел к ним, ощущая, как в животе расползается волнение. Один из врачей отстукивал носком ботинка ему одному понятную мелодию, а Мин чувствовал, что с каждым новым ударом у него начинает дергаться глаз. Он снова наедине со своей тревогой, что множится и разрастается в размерах, изнутри собственнически заполоняет. В лифте отчаянно не хватает кислорода. Юнги прижался спиной к стенке, наблюдая, как цифры сменяют друг друга. И тошнота усилилась. Его уже это бесит. Надоело каждое утро выворачивать свой скудный завтрак — будь то яичница или кофе. Лифт остановился на пятом, и Юнги, наконец, выбрался из душного лифта. Разговоры, перешептывания и смешки его раздражают. Каждая нервная клетка натягивается, подобно струне, а после с громким хлопком рвется. Мин свернул в коридор с левой стороны и постучал в нужную дверь, слегка ее приоткрывая.
— Здравствуйте. Можно? — громко спросил Мин, и лаборант на кресле развернулся.
— Да, проходите, — кивнул он. — Мин Юнги, верно?
— Да. Результаты готовы? — не став оттягивать волнующий момент, сразу же спросил Юнги. — Я подхожу ему? Когда я могу сдать кровь?
— Не все сразу, Мин Юнги, — ухмыльнулся лаборант, снимая медицинскую маску. — У Тэхена редкая группа крови — четвертая отрицательная. К сожалению, у вас первая положительная, потому вы ему, как донор, не подходите, — сказал лаборант. Юнги медленно моргнул.
— В каком смысле — не подхожу? — поджал губы Мин.
— К сожалению, это так, — кивнул лаборант, поправляя сложенные документы на столе. — Ему потребовался бы другой донор, но прошлой ночью ему уже провели переливание, поэтому не стоит так расстраиваться. Он вскоре пойдет на поправку.
— Как? — удивленно спросил Юнги. — Кто стал его донором?
— Об этом мне не говорили, — пожал плечами он. — Но главное то, что все обошлось. Не переживайте так.
— Да… — растерянно сказал Юнги, вплетая пальцы в свои волосы и слегка сжимая. — Хорошо, в таком случае… я могу поговорить с его лечащим врачом?
— Конечно, — ободряюще улыбнулся парень. — Чхве Джесок, его кабинет пару этажами выше, — он показал пальцем в потолок.
— Спасибо, — сказал Юнги. Его атаковали противоречивые чувства — горечь от осознания, что для Тэхена он бесполезен, радость от того, что ему так быстро нашли донора и удивление, потому что донор этот так и остался для Мина безликим призраком, которого он даже не сможет отблагодарить за спасенную жизнь.
— А, и еще! — окликнул его лаборант. Юнги повернулся к нему вполоборота. — Поздравляю, — улыбнулся он.
— С чем? — удивился омега.
— О, так вы не знаете? У вас ожидается прибавление, — весело сказал парень, указывая на живот Юнги.
У Мина из-под ног словно землю вырвали. Пустыня и засуха внутри. Будто он разучился чувствовать какие-либо эмоции, избавили от каждой базовой функции и накачали пустотой. Юнги кажется, что он даже свист ветра, что между ребер гуляет изнутри, слышит. Юнги сглотнул вязкую слюну и отвернулся, спешно уходя из кабинета. У него ненависть проснулась лютая, жгучая — к Намджуну, к ребенку, к самому себе. Он эту мысль отрицал рьяно, рубил на корню любое сомнение, ведь нет, он не мог забеременеть после единственной ночи с Намджуном. Сердце сжалось в болезненный комок. Видимо, смог.
Юнги хочется кричать. Долго, много, надрывно. Его жизнь — сплошные черные полосы, которые он никак не преодолеет. Ребенок. Внутри него маленькая жизнь, частичка, которую ему оставил Намджун, существо, к которому Юнги ненависть питает. Он ни на секунду не сомневается, что ребенок не родится. Ему просто нельзя. Не сейчас. Не в этой жизни. Он обещал самому себе добиться высот, а Намджун и здесь ему крылья оборвал, ребенка подарил. Юнги нервно рассмеялся, заставляя обернуться в его сторону несколько пациентов, а ему все равно. У него от нервов только обрубки остались, которые вот-вот — и те исчезнут.
Как только Тэхену перестанет угрожать опасность, Юнги от этого ребенка избавится. А в груди где-то трещит, болит, колет, душит. Слезы наворачиваются. Юнги остановился, упираясь ладонью в стену, и низко опустил голову, быстро-быстро моргая, потому что слезы бегут. Не этого он хотел. Не этого желал. Не к этому стремился. Юнги Намджуна ненавидит настолько, что хочется кулаки счесать о его лицо.
Юнги стоял несколько долгих секунд, глубоко вдыхая и выдыхая. Может быть, со стороны он выглядел, как умалишенный, но на самом деле он выглядел, как человек, что вот-вот сломается. Юнги прижал ладони к лицу, успокаивая подступающую к горлу истерику. Он справится. Со всем справлялся. И жить дальше сможет. И Намджуна из жизни вычеркнуть тоже сможет. Сейчас нет ничего важнее Тэхена, а потому Юнги находит в себе крупицы сил, чтобы подняться в кабинет доктора Чхве Джесока. Мин постучал костяшками пальцев по дереву и аккуратно приоткрыл дверь после приглушенного «войдите».
За столом сидел мужчина преклонного возраста, который что-то писал в лежащем перед ним документе. Джесок поднял взгляд на вошедшего сгорбленного омегу и поправил очки на переносице.
— Здравствуйте, — тихо поздоровался Юнги. — Мне сказали, что вы лечащий врач Ким Тэхена.
— О, да, — подтвердил мужчина, указывая ладонью на стул перед его столом. — Присаживайтесь, э…
— Юнги. Мин Юнги, — представился омега, присаживаясь на указанное место.
— Юнги-щи, приятно познакомиться. Мое имя, стало быть, вам известно, — Юнги кивнул. — Раз вы упомянули о Тэхене, значит, именно насчет него вы сюда и пришли. Хочу сказать, что донорская кровь пошла ему на пользу, сегодня утром он очнулся. Он все еще очень слаб, организм все свои силы тратит на восстановление, а также он не отошел от шока. Вряд ли он сможет что-то рассказать следователям и вам, Юнги-щи, в частности.
— Я понимаю, — ответил Юнги. — Слава господу, он в порядке, — Мин опустил голову, сжимая пальцами переносицу. — Я думал, что умру от страха, пока мне что-то дельное о нем скажут. Скажите, я могу хотя бы увидеть его?
— Нежелательно, — отрицательно покачал головой врач.
— Пожалуйста, — Юнги поднял на врача взгляд, полный слез.
Джесок понимает, что слезы — это не способ разжалобить его, он бы все равно не повелся, не сжалился. Слезы эти от усталости. Мальчишка пустотой и болью пахнет, Джесок видит, что силы внутри не светятся, лишь мигают изредка умирающим светлячком. Джесок скользнул взглядом по его сгорбленным плечам, по переплетенным дрожащим пальцам, по губам, нижняя из которых подрагивает, будто омега сейчас расплачется в голос. Взгляд у него неясный, уставший, затухающий. И врач всем его словам искренне верит, потому что в его движениях и намека на ложь нет.
Умение сопереживать и сочувствовать — это те качества, обладая которыми, можно сказать «я — человек». И Джесок — человек. Он слегка улыбнулся и кивнул.
— Хорошо. Может быть, так вам станет спокойнее.
— Боже, я не знаю, как могу вас отблагодарить, — оживился Юнги, следом за врачом поднимаясь с кресла. — Может быть, вы любите какие-нибудь конфеты? Я с радостью их куплю! Все, что захотите! — поклонился несколько раз Юнги перед врачом.
— Нет, нет, что вы! — хрипло рассмеялся доктор. — Главное — улыбайтесь и больше никогда не плачьте. С вашим родным человеком все будет хорошо, это я вам обещаю, — Джесок слегка приобнял Юнги за плечи, выводя из кабинета. — Он сильный у вас, выкарабкается. Рано ему умирать.
— Нет, не позволю, — покачал головой омега, чувствуя от доктора, идущего рядом, тепло, поддержку, что так необходима в эту минуту. — Говорите, он пришел в себя? — с надеждой спросил Юнги, смотря на Джесока снизу.
— Да, — кивнул врач. Только говорить о том, что поспособствовала этому кровь гуля, врач не торопился. Он этим не гордится. — Мы сделаем абсолютно все, что от нас зависит. Поставим его на ноги в ближайшие сроки, это я гарантирую, — улыбнулся Джесок.
— Спасибо вам, спасибо большое, — Юнги в порыве обнял врача, зажмурившись до белых пятен перед глазами. Джесок сначала растерялся, но потом аккуратно положил ладони на чужую спину и улыбнулся. Приятное чувство — обнимать кого-то, особенно, когда в душе вьюга, когда земля разверзается под ногами, и не чувствуешь опоры. Чужая протянутая рука, легкое объятие — и ты уже спасен. Ты уже не один. Джесок омегу понимает.
Юнги оторвался от врача и зашел в палату, аккуратно выглядывая из-за двери. Тэхен, услышав тихий скрип, приоткрыл глаза. Веки свинцом налиты. Сквозь плотные шторы свет не проникает, только открытая дверь впустила длинную полоску белого света, словно само солнце захотело Тэхена навестить. Но за дверью — Юнги. Сердце у Тэхена забилось быстрее, чаще, кардиомонитор запищал. Тэхен бы и рад улыбнуться, нет — рассмеяться, потому что хен перед ним, цел и невредим, но Тэхен не может. У него изнутри все пылает, выгорает, он в себе силы найти не может, чтобы даже пальцем пошевелить. Тело, накаченное морфием, требовало заслуженного сна. Юнги, может быть, показалось, но Тэхен дернул уголком пересохших и потрескавшихся губ. Джесок остался в коридоре, а Юнги прошел внутрь палаты, закрывая дверь.
— Эй, малыш, — тихо прошептал Юнги, подтаскивая стул к его больничной койке. Тэхен едва заметно повернул голову в его сторону, смотря грустно как-то, обреченно. Будто извиняясь. Юнги чувствует, что дамбу сейчас прорвет. Он обхватил пальцами его теплую ладонь, прижимаясь губами к костяшкам. — Не смотри так на меня, ясно? Не смей. Это не твоя вина. Ты не виноват.
Тэхеновы глаза наполнились слезами. Юнги на них смотреть не то, что больно, ему невыносимо. Ему все органы через мясорубку пропускают, а вместе с ними — душу. Тэхен плачет, а у Юнги сердце кровью обливается, ему руки эти целовать хочется и просить, умолять о прощении.
— Я так за тебя испугался, боже, что я только не думал, — горько улыбнулся Юнги, поглаживая Тэхена большим пальцем по соленым щекам. — Никуда тебя больше не отпущу, понял? Сколько бы ни просил, сколько бы ни умолял! Запру в квартире, я клянусь тебе, будешь на город из окна смотреть, — Юнги тихо засмеялся. Смех его перешел в слезы. Он провел ладонью по тэхеновым волосам, приглаживая, пропуская через пальцы пшеничную мягкость. — Прости меня, Тэхен, прошу тебя, — всхлипнул Юнги, сжимая ладонь Тэхена в своей. Он прижался к ней лбом. Тэхен едва ощутимо сжал его ладонь в ответ.
Дверь отворилась, заставляя Юнги вздрогнуть. На пороге стоял Хосок, сжимающий в руке букет лилий, на лепестках которых осели капельки дождя. Нижняя губа разбита, глаз заплыл, бровь рассечена, мизинец выгнут под неестественным углом. Юнги ударила крупная дрожь. Шея и руки полностью скрыты свитером с высоким горлом. Взгляд он поломанный прячет, на Мина не смотрит, будто в упор видит только застывшего Тэхена. Он в тишине подошел ближе, наклонившись и поцеловав младшего в горячий лоб.
— Ты жив… слава богу, — прошептал Хосок. — Мы так переживали за тебя, малыш. Прости, что я не успел раньше. Прости меня, Тэхен-и, — шепчет омега, встав перед Тэхеном на колени. У того слезы текут, не переставая, в сердце щемит до боли, а он ничего поделать не может, даже слова выдавить не в силах. Хосок не виноват. Юнги не виноват. Никто в том, что Тэхен влюбился в зверя, не виноват. Никто не виноват, что он оказался всего лишь едой. Игрушкой. Жертвой.
— Прекрати это, — холодно сказал Юнги, а сам еле сдерживает слезы.
— Он горячий, Юнги, — тихо сказал Хосок, поглаживая ладонью лоб Тэхена. — Кажется, температура поднялась. Позови врача.
— Температура? — обеспокоенно переспросил Юнги, убирая ладонь Хосока и прижимаясь ко лбу Тэхена губами. — Господи, он же горит. Сейчас, малыш, подождите немного, — Юнги слегка сжал пальцем его ладонь и спешно вышел из палаты, чтобы позвать врача.
— Эй, эй, не плачь, — Хосок слабо улыбнулся, чувствуя, как ранка на губе лопнула. — Все будет хорошо, — омега стер горячие слезы ладонями. — Тебе сейчас помогут, солнце. Ничего не будет болеть, обещаю.
В палату зашел Джесок, резко отворив дверь. Тэхен зажмурился от света, ударившего в глаза. Джесок быстро подошел к Тэхену, ощупывая его лоб и под подбородком.
— Высокая температура. Хосок-щи, пожалуйста, выйдите, — мужчина кивнул на дверь. Хосок грустно посмотрел на Тэхена, но перечить не стал, покорно уходя. Джесок почувствовал подступающую панику. Он предполагал, что реакция может быть именно такой, но надеялся на лучшее. У Тэхена началась лихорадка, потому что на RC-клетки Чонгука перестал действовать депрессант, и они вновь стали активными.
Он искренне хотел надеяться, что клетки Чонгука пытаются спасти изможденный организм, а не убивают его.
Хосок прикрыл за собой дверь. Юнги сидел на скамье перед палатой, низко опустив голову. Они остались наедине в пустом коридоре. Мин медленно поднял голову, посмотрев Хосоку в глаза, и тот не отвел взгляд. Юнги поднялся, сокращая расстояние между ними, и дал омеге пощечину. Ранка на его губе начала кровоточить.
— Заслуженно, — тихо прокомментировал Хосок, кивнув.
— Где ты был? — севшим голосом спросил Юнги.
— Это неважно, малыш, — вздохнул Хосок, потянувшись к Юнги, чтобы обнять, но Мин отступил назад. — Не отталкивай меня.
— Это важно, — поджал губы Мин. — Я чувствую, как эта ложь становится между нами. Ты мне лжешь, а она как снежный ком накапливается. Хватит, Хосок. Скажи мне гребаную правду. Как ты узнал, что Тэхен будет там? Почему ты избитый? Ты, тот, кого невозможно победить? Блять… — Юнги нервно ухмыльнулся, отходя на несколько шагов. — Как я могу верить тебе, Хосок? Как я могу доверить тебе Тэхена?
— Юнги, прекрати, — его голос дрогнул. Хосок протянул руку к нему навстречу, пытаясь схватить за ладонь, но схватил лишь пустоту.
— Нет, Хосок, — поломано улыбнулся Юнги, постепенно отходя от Хосока все дальше. — Ты молчал, и вот, до чего это дошло, — кивнул он на дверь палаты. — Тэхен там, и ему нужна помощь.
— Я не хотел этого, — сказал Хосок тихо.
— Я тоже, — ухмыльнулся Мин, покачав головой. — Но это произошло, и в этом есть и моя вина. Я не должен был…
— Перестань! — выкрикнул Хосок, делая шаг навстречу. На один хосоков шаг вперед Юнги делает десять назад.
— Пошел ты к черту, ебаный лживый ублюдок, — выплюнул Юнги и, игнорируя жгучие слезы, развернулся на пятках, спешно сбегая по лестнице.
Он не хочет ждать лифт, не хочет снова задыхаться в тесной камере. Он хочет сбежать на край света, туда, где этот чертов мир закончится, взорвется. Душит. Дышать невозможно — от слез, от боли, от лжи, от собственных слов. Хосок не заслужил ничего из того, что Юнги выпалил. Хосок — это бриллиант, Юнги видит, что ему нужна помощь, ему нужна защита, а он так малодушно бросил его, оставил в темноте и убежал. Потому что так легче. Легче убежать, чем остаться, взять за руку и что-то решить вместе. Не перекладывать вину друг на друга — оба виноваты, одной правды в жизни нет, не бывает. Но Юнги слишком эгоистичный, он свою гордость подкармливает и себя ненавидит. Не так это должно быть. Не так он должен был поступать с людьми, которых любит, которые любят его. Эгоист, трус, предатель.
— Юнги! — окликнула девушка несущегося омегу. Юнги остановился посреди коридора, влажным взглядом ища девушку. Она сидела на скамейке, а рядом с ней стоял милый розовый ланчбокс с наклейками покемонов. Хеджин приветливо улыбнулась ему и помахала рукой. — Иди сюда.
Юнги послушно подошел и сел рядом. В нос ударил запах жареного мяса и овощей, провоцируя рецепторы. Во рту сразу же скопилась слюна. Мин забыл, когда в последний раз ел, он питался только кофе и обезболивающими. Это, кажется, плохо для ребенка? Юнги что-то такое слышал, да и вряд ли сигаретный дым и стресс пойдут маленькому планктону на пользу. А, впрочем, какая разница, ведь Юнги и его собирается убить. Хеджин заметила голодный взгляд Юнги и с улыбкой протянула ему ланчбокс и чистые палочки.
— Что ты делаешь? — удивленно спросил Юнги.
— Как «что»? Делюсь, глупый, — Хеджин насильно сунула ему в руки свой завтрак. — Ешь! А то выглядишь, как зомби, смотреть страшно. Того и глядишь, некоторые решат, что апокалипсис уже наступил, и убьют тебя, — хихикнула она, но, не заметив реакции со стороны Юнги, нахмурилась. — Все в порядке?
Юнги кивнул, не отрывая взгляда от мяса. Хеджин слегка улыбнулась и коснулась его плеча, подбадривая, как в ту ночь. Наверное, она — ангел. Очень сексуальный, с накрашенными ярко-алыми губами, но ангел. Был бы Мин альфой, он бы за Хеджин боролся в неравной схватке, но Юнги всего-навсего омега. Бесполезный. Беспомощный.
— Ну же, Юнги, — сказала девушка. — Ешь.
И Юнги ел. Жадно, не обращая внимания на то, что испачкал уголки губ соусом. Он жадно отрывал зубами куски мяса, как зверь, набросившийся на добычу. Юнги пытался проглотить, а кусок в горло не лез, там комок опухолью разрастается. Никак. Он ест, ест, ест, словно не ел тысячу лет. И слезы по его щекам катятся, катятся, в ланчбокс падают. Хеджин прикусила губу, наблюдая за омегой. Она нерешительно положила ладонь на его подрагивающую спину. Юнги ненавидит, когда к нему испытывают жалость, но в тот момент, когда чувствует на лопатке ее теплую ладонь, ломается. Плачет, уткнувшись лицом в ее грудь, сжимает в пальцах халат, марает своими слезами, а она только поглаживает по волосам, успокаивает.
— Ну, чего ты… — прошептала она, обнимая омегу и прижимаясь щекой к его макушке. Чужая боль — она как своя, Хеджин ее так отчетливо ощущает, что сердце сжимается. — Что случилось, трусишка? С твоим другом ведь все хорошо, он в порядке… Что же ты плачешь?
— Я н-не уберег его, — прохрипел Юнги, запинаясь. — А е-еще я трахался с Намджуном, и теперь я б-беременный. У меня должен быть ребенок, п-понимаешь? — Юнги отстранился от нее, заглядывая в кофейные глаза. — Один перепих, блять, о котором я мечтал столько лет, и залетел! — Юнги рассмеялся нервно, почти истерично. — Ненавижу, я его так ненавижу. И себя ненавижу. И ребенка этого ненавижу. Я… я не знаю, что мне теперь… Где я могу сделать аборт? — омега вскинул голову, смотря в удивленное лицо Хеджин.
— Эй, эй, тише, — поспешила успокоить его девушка. — Подожди, какой аборт? Перестань, дети — это ведь… это ведь хорошо. Юнги, поверь мне, я знаю, о чем говорю, — она грустно улыбнулась, слегка сжав пальцами его плечи.
— А ребенок от случайного перепиха — хорошо? — нервно ухмыльнулся Юнги. — Никем нежеланный — это хорошо?
— Знаешь, — сказала она, переведя взгляд на свои колени и расправляя халат. — И я тоже так думала. Типа… зачем мне этот ребенок? Я так молода, гулять и гулять. Но мама уговорила меня оставить беременность, и я до сих пор ей за это благодарна. Мой ребенок умер, не родившись, но… — она сглотнула тяжелый ком. Юнги притих, смотря на нее. — Эти чувства, когда впервые слышишь сердцебиение своего малыша, когда он впервые толкается по почкам, причем очень больно — незабываемые. Токсикоз, вся эта беготня с бумажками-проверками — это такая ерунда, когда внутри, прямо вот тут, — она положила ладонь Юнги на живот, — растет и крепнет частичка тебя. Смотреть на него, на своего ребенка — счастье. У него точно такие же пальцы, и их ровно десять — на руках и ногах, у него такая же кожа, как у тебя, такие же ножки, ручки — он как ты, только маленький и беспомощный, нуждающийся в тебе. Только… я своего ребенка увидела мертвым, — она вытерла скатившуюся слезу. — И больше детей у меня не будет. К сожалению. А у тебя — будет! Совсем скоро вы сможете увидеться, ты возьмешь его на руки, поцелуешь его пухлые щечки. Это счастье, Юнги, — она улыбнулась. — Ты сделаешь ошибку, если своими руками убьешь его.
Юнги опустил взгляд. Хеджин рассказала это не для того, чтобы ее пожалели и обняли, она живет дальше и научилась улыбаться. Она рассказала это для того, чтобы Юнги одумался, чтобы любовь к его ребенку испытал, чтобы понял, насколько они важны друг другу. Юнги больно. Больно так, что впору кричать на весь мир. А он молчит. Молчит и изнутри умирает. Он от этого ребенка
должен избавиться. И его больше ничто не переубедит.
Они сидели еще несколько долгих минут, каждый думая о своем. Юнги переваривал рассказанную Хеджин историю, а сама девушка просто улыбалась, рассматривая живот Юнги, которого не видно под слоем одежды. Наверное, он будет выглядеть смешно, когда у него вырастет большой живот, и он будет перекатываться, как пингвин. Хорошо было бы увидеть Юнги в тот момент, но, наверное, их встречи скоро подойдут к своему логическому концу. И им обоим от этого грустно.
Юнги обнял ее на прощание, потому что время неумолимо несется вперед, и Мин должен быть на работе. Снова смотреть в глаза змею-искусителю и бороться с самим собой. Юнги просто человек. Он способен ошибаться, выбирать неправильный путь, рубить сгоряча, плакать, когда больно и смеяться, когда весело. Он всего лишь человек. Юнги устало откинул голову назад, слегка ударяясь затылком о стенку лифта. Он запутался и так отчаянно хотел прижаться к папе, но ему даже о беременности рассказать страшно. Больше — ему думать об этом страшно. Рано или поздно ему все равно придется идти к врачу, но Юнги хочет оттянуть этот момент ровно настолько, насколько это вообще возможно.
Двери лифта разъехались в стороны, Юнги вышел, безэмоционально и на автомате здороваясь с другими следователями. Мин положил папку с документами, которую прихватил из дома, на стол и сел в кресло, устало прикрывая глаза. Слишком много свалилось на хрупкие плечи, но Юнги не должен ныть. А потому он делает все, что от него возможно в данный момент — нагружает себя работой, чтобы голова раскалывалась надвое, и в ней ничего, кроме теплого душа и постели, не было.
Омегу никто не трогает, не отвлекает. Единственный раз мысль о Намджуне скользнула — ни разу к себе не вызвал, не упрекнул, задыхаться не заставил. Юнги выпивает пятую по счету кружку крепкого кофе и стучит пальцами по клавиатуре, заполняя базу данных CCG. С той ночи целая куча информации о гулях, которую нужно рассортировать и разложить по полочкам. Сова, Безликий, Кролик, Близнецы — все пойманы. Юнги испытывает отвращение к ним и гордость за своих коллег. Гулей упекут в Кокурию, извлекут какухо, и все они станут не больше, чем просто инвалидами. Оболочками. Юнги внутренне ухмыляется.
— Мин Юнги, — хрипло сказал Намджун, заставляя Юнги, погрузившегося в работу, вздрогнуть. За окном уже вечереет. Намджун стоял над ним, смотря на него… как на добычу. Мин поежился, но взгляд не отвел. — Зайди ко мне.
«Ну, вот, все становится на свои места», обреченно подумал Юнги, закрывая документ, и пошел за Намджуном. Альфа указал ему на кресло перед столом, и Юнги послушно сел. Альфа, видимо, только пришел в офис. В его пальцах дымится стаканчик с кофе, на пальто разводы дождя, волосы повлажневшие. Если Юнги работает на месте, то Намджун носится по месту преступления, в Кокурию — тюрьму для гулей, или в лабораторию, в которой сотрудники CCG проводят операции по извлечению какухо. Юнги исподлобья смотрел, как альфа неторопливо снимает пальто и вешает его на вешалку, отпивает горький кофе и садится за свой рабочий стол. Ноутбук тихо зажужжал в вечерней тишине.
— Что я сделал не так, следователь Ким? — устало спросил Юнги.
Намджун не ответил, лишь кивнул на висящий на стене проектор. Юнги перевел на него удивленный взгляд. Несколько секунд он был просто черным. А потом… потом Юнги забыл, как это — дышать. Это он. Он на видео. Трогает себя, ухмыляется шлюхой, лижет накрашенные губы. И он сидит в кресле, пытается сжаться до размеров ничтожно малых или умереть, исчезнуть с лица Земли. Его начало трясти, к горлу подкатил горький комок слез.
— Пожалуйста, выключи, — просит Юнги, не отрывая взгляд от проектора. А Намджун не отрывает взгляд от него. — Пожалуйста, Намджун! — выкрикнул омега, сжимая пальцы в кулаки.
А Юнги на видео себя трахает пальцами, на камеру попку демонстрирует. Мин плачет, закрывая ладонями лицо. Намджун отпил кофе из своего стаканчика, делая звук на ноутбуке громче, чтобы каждый вздох и шорох был слышен. Тело вновь реагирует на близость Юнги, зверь снова рвется к нему, но Намджун не шелохнется. Юнги мерзко так, что впору вырвать то, что ел в больнице, прямо сейчас. Он ссутулился, умывая слезами свое лицо и шепча сбивчиво «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».
— Не издевайся надо мной, — дрожащим голосом умоляет Юнги, ладони в молитве сложив. Намджун смотрит так, что грудную клетку вспарывает. Он отставил стаканчик в сторону и, переплетя пальцы в крепкий замок, склонил голову вбок.
— Вот
этим ты занимаешься? — его голосом впору резать железо. — Я был большего о тебе мнения, Мин Юнги.
Видео закончилось. Юнги сидел, сгорбившись и обнимая себя за подрагивающие плечи. Вот таким будет его конец — бесславным и нисколько не героическим. Лучше бы Юнги разорвали гули, чем вот так, сгорая от стыда и боли, сидеть перед Намджуном, который смотрит на него удавом. Напряженная тишина повисла над ними.
— Если я напишу заявление на увольнение, ты подпишешь его? — тихо спросил Юнги, не смея поднять взгляд на альфу.
— Да, — холодно ответил Намджун, а у Юнги внутри все оборвалось. Конец.
— Тогда… я только ручку и лист возьму… — сдерживая слезы, сказал омега и встал с кресла.
Намджун обошел стол, вставая перед Юнги непроходимой горой. Он подходит все ближе, крадется тигром, а Юнги отступает, пока не упирается поясницей в стол. Юнги ощущает жар его груди, раскаленное дыхание где-то сверху и чужое возбуждение, упирающееся ему в живот. Омегу прошиб холодный пот, когда широкие ладони скользнули по его бедрам вверх, очерчивая тазовые косточки и выпирающие ребра. Намджун склонился над ним, касаясь теплыми губами бешено бьющейся жилки. Кажется, юнгиево сердце тысячу ударов в минуту отсчитывает, и Намджун это чувствует. Он ведет носом по его виску и слегка кусает за хрящик. Намджун из последних сил сдерживается, чтобы не сожрать его прямо на своем столе.
— Это был ты, — хрипло прошептал Намджун в его ухо. — Тебя я трахал той ночью.
— Мне жаль, — так же тихо ответил Юнги, цепляясь пальцами за его плечи и ища опору, иначе упадет, разобьется, расколется на миллионы осколков. — Мне… мне так… жаль… — выдавил из себя омега.
Намджун поднял его за подбородок, заглядывая в слезящиеся глаза. Всего лишь одна секунда, и весь мир взрывается. Альфа рычит диким животным, подхватывая Юнги под бедра и усаживая на стол. Он этим телом бредил, хотел коснуться еще хотя бы раз, и вот оно, перед ним, открытое и готовое его принять. Юнги тянется за поцелуем, но Намджун не позволяет себя целовать. Он не хочет целоваться со шлюхами. Альфа вгрызся зубами в его шею, метя, оставляя россыпь фиолетовых засосов и бордовых укусов. Он разорвал минову рубашку, и все пуговицы разлетелись с громким стуком в разные стороны. Этим телом нужно любоваться, как редкий экспонат держать под куполом, чтобы руками не трогали. А Намджун трогает. Каждую острую неровность руками исследует, чтобы в мозгу отпечатать.
— Этого ты хотел? — прорычал Намджун, хватая Юнги за горло. — Шлюшка хочет быть выебанной, да, малыш? — ядовито ухмыльнулся альфа.
— Пожалуйста, — заскулил Юнги, нетерпеливо ерзая попкой по столу. Юнги вцепился пальцами в ремень Намджуна, расстегивая его брюки дрожащими пальцами.
Если завтра его позорно вышвырнут из CCG, то пусть. Это будет завтра, а сегодня Намджун вновь разделает его душу на мелкие составляющие и сожрет, обгладывая каждую косточку. Пусть. От Юнги и так одна лишь оболочка остается, ему не жалко. Он приподнимается, помогая стаскивать с себя облегающие брюки. Лакированный стол тут же испачкался грузными каплями смазки и пота. Намджун уложил его спиной на стол, скинув все книги, подставки с канцелярией, документы — все к черту, пусть горит синим пламенем. Перед ним есть только Юнги, разводящий худые ноги в стороны и просящийся попкой на член. Намджун провел большим пальцем по розоватой влажной дырочке, размазывая смазку. Юнги захлебнулся своим стоном, двигаясь навстречу, прося о большем, а Намджун играет, изводит. Он слегка надавливает, но не вводит пальцы, хотя собственное возбуждение уже давно больно упирается в ширинку. Сегодняшней ночью он сойдет с ума вместе с Юнги.
Намджун ввел в омегу два пальца, заставляя Юнги выгибаться дугой и стонать то ли от боли, то ли от удовольствия. Тогда, той холодной ночью, Намджун был слишком пьян, чтобы видеть каждую эмоцию, что сменяет это кукольное лицо. И почему Намджун раньше не замечал, насколько Юнги красивый? Как этот омега с ума сводит? Почему раньше в вену не запустил? Альфа склонился над ним, вылизывая его покрасневшие соски, кусая до боли. Юнги вплел пальцы в его волосы, шире разводя ноги и насаживаясь на чужие пальцы. Его изнутри разрывает от эмоций. Намджун ластится к его груди, как ласковый зверь, лижет, прикусывает слегка, чтобы не было больно. Пальцы его изнутри растягивают, на манер ножниц расходятся в стороны. Воздух пропитался жаром, потом и Юнги. Сумасшедший коктейль, который Намджун хочет испить до дна.
Альфа с тихим хлюпаньем вытащил пальцы и с наслаждением облизал, смотря прямо Мину в глаза. Омега почувствовал, как щеки уколол румянец, но ему хотелось с Намджуном собой поделиться целиком, взамен хотелось брать ровно столько же. Хотелось вкус Намджуна на своих губах, слизывать капли его спермы, вылизать его, как самую вкусную в мире конфету. Намджун взял Юнги под колено, приподнимая его ногу, а второй рукой взял свой напряженный член, упираясь головкой в истекающую смазкой дырочку. Юнги задержал дыхание, готовясь принять его, но Намджун лишь ухмыльнулся, склонив голову.
— Если я трахну тебя без резинки, я заражусь чем-нибудь? — с ухмылкой спросил Намджун.
У Юнги сердце от боли сжалось в беспомощный обугленный комок. Он поднял на альфу взгляд, и Намджун отчетливо увидел на дне его глаз боль. Ему и самому больно от своих слов, но Юнги почему-то хочется сделать больнее. Выместить свою злость. Юнги знал обо всем и молчал, выставляя альфу дураком. Вел свою игру, водил Намджуна за нос, а потом бессовестно смотрел в его глаза. Пощечина обожгла кожу, заставляя Намджуна скалиться. Он крепко взял Мина за бедра и толкнулся в него наполовину, вырывая из его горла крик. Намджун не хотел останавливаться, давать омеге привыкнуть. Он заслужил это. Альфа притянул Юнги ближе к себе, сильнее толкаясь в его тело. Юнги вновь вскрикнул, хватаясь пальцами за край стола. Его рвет от ненависти, жгучих слез и желания, но он только сильнее насаживается, игнорирует боль. Он хочет, чтобы Намджун заполнил его полностью. До краев. Чтобы между телами не было и миллиметра.
Намджун стиснул зубы, впиваясь пальцами в его бедра до синяков. В нем так узко, так жарко и так влажно, что крышу сносит. Альфа двигается на пробу, и Мин болезненно стонет, впиваясь ногтями в его плечи, царапает в отместку до алых полос. Они друг другу больно делают, но легче никому не становится. Намджун резко подхватил Юнги за талию, прижимая к себе, и вжал его спиной в панорамное окно за своим столом. На улице включились фонари, что как звезды сияют где-то внизу. Эти звезды у Намджуна в глазах отражаются, а Юнги тонет. В звездах. В Намджуне. Мин обхватил ногами его талию, а руками обвил шею. Намджун покрепче перехватил его, вжимая спиной в холодное стекло. С уголка его губ стекает слюна, которую Намджун слизал языком. И возобновил толчки в хрупкое тело.
Юнги с протяжным стоном откинул голову назад, ударяясь затылком. Стекло неприятно скрипит от трения потного тела. Намджун увеличивает толчки, грубее насаживает омегу на свой член, вбивается в него до упора, срывая с губ стон, что перетекает в крик. Юнги ему кожу на спине ногтями сдирает, распаляет зверя, заставляет глубже трахать. Юнги глотку срывает и благодарит господа, что в офисе почти и людей не осталось. Намджун его шею своими следами полосует, губами к месту, на котором метка его стоит, припадает, лижет, кусает. Минова смазка течет по его бедрам, по намджунову члену. Юнги с громким криком кончает, пачкая спермой их животы, а Намджун делает еще несколько толчков и покидает его тело, изливаясь на внутреннюю сторону бедер.
Омега хрипло дышит, перебирая пальцами волосы на чужом затылке и уткнувшись лбом в его лоб. Намджун шумно выдохнул через рот и слегка коснулся губами его носа. Поцеловал в закрытое веко, чувствуя трепет ресниц, под бровью, вдоль скул. Юнги устало улыбнулся. Намджун опустил его на дрожащие ноги и накинул на плечи рубашку, что болталась у Мина на запястьях.
— Одевайся, — хрипло сказал Намджун, застегивая брюки. Он стер сперму Юнги со своего живота салфеткой и выкинул ее в мусорное ведро. Юнги посмотрел на него с горечью. Трахнул и выбросил. Обида засела в груди, сорняком разрослась. Мин натянул свои брюки и запахнул порванную рубашку. И вновь после Намджуна он возвращается, подобно шлюхе в рваной одежде и пятнами спермы и смазки.
— До свидания, следователь Ким, — сухо сказал Юнги, не пытаясь даже поклониться. — Завтра заявление будет у вас на столе.
Юнги не успел выйти из кабинета, потому что Намджун схватил его за запястье, резко дергая на себя. В его глазах — холод и непоколебимость.
— Мы поедем ко мне, — резко ответил альфа, заставляя какую-то часть внутри Юнги сломаться.
Мин ожидал, что его выкинут, но никак не ожидал оказаться в машине Ким Намджуна, который везет его к себе домой. Юнги непонимающе смотрел на альфу, сосредоточившегося на дороге. В этом городе ночью никто не спит. Ночью монстры вылезают из своего логова и объявляют охоту. Но самый главный монстр свою добычу уже заполучил и сомкнул зубы на ее плоти. Намджун хочет, чтобы Юнги играл по его правилам, чтобы подчинился. Но омегу заебало подчиняться. Он хочет взять от этой ночи все, что только сможет. Юнги встал коленями на сидение и потянулся пальцами к чужой ширинке, расстегивая ее.
— Какого черта ты делаешь? — прошипел альфа, глянув на макушку над своим пахом. — Я за рулем. Прекрати.
— Я не отвлекаю тебя от руля, — ухмыльнулся Мин, облизывая губы. — Мне просто хочется свою конфетку.
Намджун вцепился мертвой хваткой в кожаную обивку, резко нажимая на тормоз у светофора, загоревшегося красным. Ширинка вжикнула, и Юнги сжал возбужденный член через тонкую ткань боксеров. Он наклонился, проведя языком по всей длине и оставляя на ткани влажный след. Намджун сверху рвано выдохнул, и Юнги самодовольно улыбнулся. Светофор загорелся зеленым. Мин вытащил из боксеров его член, проглатывая скопившуюся во рту слюну. Омега с наслаждением припал языком к сочащейся головке, вылизывая уретру и проглатывая солоноватые капли вытекающего предэякулята, оглаживал длинными пальцами ствол с выступающими венками. Он каждую из них хочет языком очертить, попробовать на вкус, что он и делает, кончиком языка растирая слюну и предэякулят по раскрасневшейся головке и стволу.
— Я от тебя живого места не оставлю, — рычит Намджун, двигая бедрами навстречу. — Маленькая сука.
Юнги ухмыльнулся, обхватывая головку губами. Альфе словно весь воздух выбили из легких и накачали вакуумом, что рвет легкие изнутри. Омега сосет пошло, причмокивает, вылизывает головку языком, смачивает своей слюной. Юнги слегка отстранился, и ниточка слюны протянулась от его губ к головке. Намджун едва не врезался в впереди едущую машину. Юнги упивается своей властью. Он взял толстый член в рот, чувствуя, как уголки губ тянет, болят. Он втянул щеки и плотно сомкнул губы, двигая головой, насаживаясь на его член, вылизывая выступающие вены языком. Намджун рычит, до скрипа сжимает руль, но дернуться не смеет, получить наслаждение в полной мере не может. Не на дороге. Не в этой игре, которую Юнги затеял. Демон, искуситель, падший ангел.
Мин с довольной ухмылкой отстранился, вытирая губы тыльной стороной ладони. Он оставил Намджуна напряженным со вставшим ноющим членом, по которому медленно стекали капли слюны и спермы. Раздразнил зверя и бросил, смотрит с вызовом и улыбается. Намджун горит в адском огне, варится в похоти и ярости. Мин Юнги не доживет до утра.
Когда они переступают порог намджуновой квартиры, альфу трясет — от злости и желания. Он с Юнги одежду сдирает, рвет на клочки, ненужными тряпками оставляет под ногами. Юнги рвет его рубашку в ответ, кусается, царапается, оставляет засосы на его шее, груди, плечах. Мина хочется наказать. Выпороть. Он играет грязно, нечестно, и Намджун это не оставит просто так. Он сел на кровать, насильно укладывая Юнги на свои колени попкой кверху. Из сжимающейся дырочки плавно вытекает смазка, которую альфа ловит пальцами, а после слизывает, наслаждаясь вкусом Юнги. Мина потряхивает от возбуждения, он трется возбужденным членом о его бедро и беспомощно скулит. Намджун вытащил из своих брюк ремень и сложил вдвое, поглаживая натуральной кожей округлые половинки.
— Ты очень плохо себя ведешь, Мин Юнги, — сглотнув ярость, что обожгла горло, сказал Намджун. — Мне надоело с тобой бороться.
— С-следователь Ким, ах… пожалуйста, — захныкал Юнги, выпячивая попку.
— Шлюха, — прорычал Намджун, оставляя первый удар на его ягодице.
Место удара тут же покраснело. Юнги вскрикнул и выгнулся, дергаясь в его руках, но Намджун лишь сильнее заломал его руки, крепко сжимая запястья. Не вырвется. Плохих мальчиков нужно наказывать, и Намджун наказывает. Бьет ремнем по ягодицам, не верит слезам и не слушает, о чем там он просит. Кожа на его ягодицах раскраснелась, кое-где появились капельки крови. Такое тело портить — грех, но Намджун и так грешен. Его грехов хватит на несколько жизней, а этот мальчишка только подольет масла в огонь. Намджуну уже почти тридцать два, а Юнги едва больше двадцати. Практически разные поколения, Намджун не должен сейчас пороть этого мальчишку, не должен хотеть его, но, блять, хочется. Хочется до звона в ушах. Альфа откинул ремень в сторону. Юнги стиснул зубы, с трудом вставая с чужих колен. Руки затекли, кожа на ягодицах горит, а в груди у него ненависть полыхает. Он толкнул альфу на спину, заставляя лечь, а сам навис сверху, седлая его крепкие бедра.
Намджун смотрит с улыбкой, позволяет Юнги взять ситуацию в свои руки. Мин завел руку за спину, взяв намджунов член в ладонь и направил головку в себя. Намджун внимательно смотрел на омегу, каждую эмоцию запоминает, отпечатывает. Его ладони созданы для того, чтобы лежать на этих молочных бедрах, которые альфа сегодня ночью искусает, оставит на них свой след, который Юнги не выведет, не сотрет. Юнги долбит лед, которым намджуново сердце покрылось. Омега заламывает брови, приоткрывает губы в букву «о», пока насаживается на его член. Медленно, чувственно, давая себе привыкнуть. А Намджун сжимает его бедра в пальцах и чувствует, как совсем иное грызет его ребра изнутри.
Юнги хочется в своем доме оставить. Хочется смотреть, как он спит и как просыпается, хочется целовать его алые губы, хочется обнимать, хочется возвращаться. Но для Намджуна это — несбыточная мечта, потому сейчас он Юнги здесь сожрет, чтобы хотя бы воспоминания о Юнги жили в нем всегда. Омега двигается на его члене плавно, неспешно, растягивает удовольствие, губы алые приоткрывает, судорожно ловя необходимый кислород. Намджун им любуется, позволяет себя седлать. Постепенно омега нарастил скорость, быстрее двигая бедрами. Чужой член скользкий от смазки и спермы. Намджун хмыкнул и сжал пальцами молочные бедра, резко насаживая Юнги на свой член и вырывая из его груди протяжный стон.
Альфа зарычал, подминая омегу под себя и разворачивая спиной к себе. Его член с хлюпаньем вышел из покрасневшей дырочки. Юнги встал на четвереньки, изгибаясь в спине подобно грациозной кошке, и глянул через плечо на Намджуна, ухмыляясь Дьяволу подобный. В этом омеге бесы пляшут, костер для Намджуна разжигают — альфа, черт возьми, в этом уверен, только кидаться в омут с головой боится. Рифов и острых осколков, что в душе чужой скрываются, боится. Потому ставит Юнги раком, заставляя поднять попку кверху. Юнги развел ладонями ягодицы в стороны, поскуливая и вертя попой, вновь просясь на член и демонстрируя растраханную дырочку, из которой по его бедрам стекала смазка. Намджун звонко шлепнул его по красной ягодице.
Юнги захлебнулся собственным стоном, чувствуя, как по бедру вверх скользит теплый язык. Намджун с наслаждением слизал капельку смазки, припадая губами к колечку мышц. Омега задрожал в его руках, выпячивая попку, двигая бедрами навстречу. Намджун широко прошелся языком по дырочке, жадно слизывая смазку. Он ввел два пальца в Юнги, медленно двигая ими, пока вылизывал его попку, оставляя болезненные укусы и поцелуи. Юнги стиснул зубами простыню, глухо скуля и внутренне умирая. Но Намджун отстранился так же быстро, как и начал его вылизывать, и намотал миновы волосы на кулак, резко оттягивая, а второй рукой взял свой член в ладонь, медленно вводя в Юнги головку.
— Намджун-а-а-а… — протяжно застонал Юнги, стискивая между пальцев белоснежную простынь.
— Я не хочу тебя слышать, — прорычал альфа, делая резкий толчок и входя в Мина по основание.
Юнги закричал, выгибаясь до хруста позвонков. Намджун тут же начал наращивать темп, вдалбливаясь в его тело. Мин кричал и гортанно стонал, ему, шлюхе, всегда будет мало. Его колени предательски разъезжались, а Намджун то замедлял толчки, полностью выходя и вновь резко заполняя собой, то трахал так агрессивно, что у Юнги весь кислород из легких вышибало. Намджун смотрел на свой член, что пропадал в Юнги и с удовольствием отмечал, как красиво Мин смотрится на нем. У Юнги кожа бледная, почти белая, а у Намджуна — песочная, загорелая, они друг с другом контрастируют. Юнги так плотно сжимает его внутри себя, что у Намджуна перед глазами звезды взрываются. Он не контролирует себя больше, кончая в его тело. Альфа вытащил член из его попки, вытирая его о миновы ягодицы. Омега упал на кровать, глубоко и жадно дыша. Простынь, испачканная собственной спермой, неприятно прилипла к телу.
Намджун опустился рядом, прикрывая глаза и заведя руку за голову. Беспощадно хочется курить. Юнги аккуратно, точно котенок, пододвинулся ближе. Боится, что его оттолкнут, но Намджун и глаз не открывает. Мин провел ладонью по его груди, наслаждаясь рельефностью. Намджун потный, пропахший сексом, и его лишь больше хочется. Юнги только оттрахали, а ему снова хочется залезть на этот член. Но Юнги сел на его ноги и взял вновь налившийся кровью член в ладонь, слыша судорожный вздох сверху. Юркий язычок скользнул по стволу.
Альфа стиснул зубы, откидывая голову назад. Он думал, что, трахнув Юнги один раз, успокоится. Наестся. Но нет. Он свой голод только распалил, сильнее сделал. Юнги принял, как наркотик, и, кажется, теперь плотно подсел. Юнги глубоко заглатывает, а Намджун рычит, вплетает пальцы в его волосы и думает, что сходит с ума.
А, может, уже давно сошел.
✖
От Чимина приятно пахнет гелем для душа. Хосок лежит на его груди, перебирает пальцами его пальцы, а Чимин, прикрыв глаза, поглаживает его по влажным волосам. Под ухом у Хосока бьется чиминово сердце. Ровно, медленно, для Хосока. Свет во всей квартире выключен, только приглушенное свечение настольной лампы разгоняет полумрак. Чимин прижался губами к его лбу, оставляя аккуратный, нежный поцелуй. Он провел большим пальцем по его брови, по заостренному носу, по разбитой губе.
— Прости меня, — тихо прошептал Чимин.
— Ты ни в чем не виноват, — прошептал Хосок в ответ.
Когда Чимин не принимает наркотики, не пьет и не терзает душу Хосока, он становится совсем иным. Под оболочкой злости и агрессии спрятан он настоящий. Нежный. Любящий. Хосок слегка поглаживает костяшками пальцев его плечо и руку. Чимин дышит ровно, спокойно. За окном протяжно завыла собака. Хосок коснулся своими губами его, утягивая в неторопливый поцелуй. За это он Чимина и любит. Он — зверь, монстр, который Хосоку душу наизнанку выворачивает.
Но потом он становится таким, что Хосок сам ему душу отдает и говорит: «Держи, мне не жалко. Все, что только попросишь». Чимин его сердце в своих пальцах держит аккуратно, как самую хрупкую вещь во всем мире — так и есть, но потом сжимает, сдавливает, превращает его в кровоточащий комок и сжирает. Хосоку не жалко. Он залатает себя, выстроит по новой, только бы Чимин, настоящий Чимин, рядом с ним был.
Это — любовь, и Хосок нисколько ею не гордится. На самом-то деле Чимин просто несчастен. Ему личное солнце нужно, которое его ледяными ночами согревать будет, утешать, прижимать к себе и говорить, как сильно любит. Только Чимин боится обжечься, потому и обжигает сам. А Хосок искренне убеждает себя, что ему вовсе не больно. Не страшно. Не холодно. Только бы Чимину было хорошо. Ведь это — любовь.
Они переплели пальцы. Чимин аккуратно сжал его ладонь, переведя сонный взгляд на Хосока. В его глазах любовь и преданность. Чимин знает, что только ему одному он может довериться. Только Хосок его не предаст, весь мир предаст, а его — нет. Чимин его любит. По-больному, неправильно, как умеет. Его никто не учил любить. Его никто не любил. У него есть Чонгук, которому он предан, как собака - хозяину, но и Чонгук его не любит. Они — братья. Чимин попросту не знает, что с чувствами своими делать, а потому реагирует на них агрессивно. На Хосока кидается, сжирает, избивает, а Хосок потом по кусочкам себя собирает.
Чимину жаль. Правда. Искренне. Он просто… не умеет иначе. И Хосок это знает. Не злится. Принимает его таким, какой он есть — неправильный, переломанный, не пытающийся стать лучше, но такой любимый и родной. Хосок, наверное, уже никогда не представит себя с другим альфой. Только Чимин ему нужен. Только он имеет значение.
— Хосок-а? — позвал Чимин.
— М-м-м? — промычал в ответ Хосок, лениво поднимая голову.
— Выходи за меня, — предложил альфа.
— Что? — улыбнулся Хосок, приподнимая брови. — О чем ты?
— Замуж. Ну, возьмешь мою фамилию, родишь детей, как это бывает, — пожал плечами Чимин. — У меня нет кольца, но… — Чимин оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы заменить кольцо, и наткнулся взглядом на торчащую красную ниточку. Он вырвал ее и обмотал вокруг безымянного пальца Хосока. — Но есть вот это.
Хосок счастливо улыбнулся, рассматривая ниточку вокруг пальца. И не нужны ему никакие кольца и драгоценности, когда эту ниточку Чимин вокруг пальца обвязал, говоря чувства свои искренние, правдивые. Хосок ему верит. Он душой чувствует, что Чимин серьезен, как никогда, что действительно хочет, чтобы Хосок стал его мужем. А Хосок только рад. У него слезы в уголках глаз скапливаются.
— Хорошо, — ответил Хосок, переведя взгляд на Чимина. — Я согласен, — на чиминовых пухлых губах появилась улыбка.
— Я люблю тебя, — прошептал Чимин, обхватив его лицо ладонями и припав губами к его губам.
«Я тоже тебя люблю», отвечает Хосок мысленно, позволяя чужому языку ворваться в его рот. Хосок залез на бедра Чимина, трясь ягодицами о его пах. Чимин промычал в поцелуй, кусая его сладкие персиковые губы. Альфа приподнял бедра, увеличивая трение между их телами. Он потянул резинку домашних хосоковых шорт вниз, заставляя его остаться обнаженным. Он этим телом готов любоваться вечность, кожу эту сахарную целовать до скончания веков, пока губы не сотрутся в кровь, эти острые коленки нужно гладить аккуратно, нежно, на них оставлять синяки нельзя.
Хосок — искусство для Чимина. Он готов рисовать его портреты, чтобы увековечить хосокову красоту. Его волосы циннвальдитово-розовые упали на лицо. Чимин заправил нежные локоны за уши, чтобы глаза, наполненные желанием и любовью, видеть. Они не трахаются дико, как это обычно происходит. Они занимаются любовью.
Нежно. Чувственно. Медленно. Наслаждаясь каждым моментом в руках друг друга. Губы сплетаются, тела воедино сливаются, они атомами обмениваются, организмом единым становятся. Чимин его целует, целует, целует, чтобы губы болели, чтобы помнил о той нежности, которую они дарят безвозмездно.
— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, — сбивчиво шепчет Чимин, пока Хосок на его член насаживается, аккуратные ноги в стороны разводя.
Хосок ничего не отвечает, только слезы бегут по его щекам, а Чимин их губами ловит, сцеловывает. Пальцы переплетаются, Хосок прижимает чиминовы запястья к постели. Его слезы раскаленные разбиваются о грудь, в которой сердце так больно и безжалостно сжимается. Хосоковы слезы — все равно что тупым ножом по сердцу. Чимин его к себе прижимает, целует горячо, глубоко, шепчет какую-то глупую ерунду, но Хосоку и этого достаточно.
У них есть сегодняшняя ночь, но завтра наступит новый день, и настоящий Чимин скроется под толстым слоем льда, который Хосок вновь будет пытаться разбить.
✖
Чонгук прижался губами к тыльной стороне тэхеновой ладони, оставляя мягкий невесомый поцелуй. Омега спокойно спит. Температура отступила, и опасения Джесока была напрасны — Тэхен принял его RC-клетки, а Чонгук в нем и не сомневался. Тэхен — сильный мальчик. Его мальчик. Чонгук сидит рядом с его постелью, аккуратно, боясь разбудить, держит его ладонь в своих, перебирает его длинные пальцы, а Тэхен неосознанно сквозь сон сжимает его ладонь в ответ.
Альфе так интересно знать, что же он видит в своих снах. Есть ли там место Чонгуку? Думает ли Тэхен о нем на бессознательном уровне? Страшится ли он? Простит ли его когда-нибудь? Чонгук сидит рядом с его койкой на стуле, а должен на коленях. Он бы так просидел всю жизнь, все жизни, которые ему отведены, он провел бы рядом со спящим Тэхеном, слушая его размеренное дыхание, наблюдая за ресничками, впитавшими черноту ночи, за бледно-розовыми приоткрытыми губами. Тэхен во сне дернулся, как от чего-то страшного, и Чонгук успокаивающе погладил его по волосам. С Тэхеном он не разговаривает, боится, что услышит, испугается. Боится во второй раз увидеть в его глазах страх, какой испытывают жертвы перед броском хищника.
Он сидит рядом с Тэхеном, как верный пес, который от постели хозяина не отойдет, даже если за окном война. Умирать, так рядом с ним. Но Чонгук умереть Тэхену не позволит. Ни от своих рук, ни от чужих. Раньше Чонгука, зверя, успокаивала лишь кровь. Ее вкус, запах, капли на пальцах. А сейчас — одно дыхание. Человеческое дыхание. Чонгук слегка сжал тэхенову ладонь своей, оставляя очередной поцелуй на длинных пальцах.
Красивый. Какой же Тэхен красивый. На него смотреть нужно до скончания веков, им любоваться, впитывать в себя образ ангельский, волосы пшеничные и пахнущие — пшеницей; губы, лепесткам роз подобные — нежные, хрупкие; кожу его медовую, сладкую. Чонгук погладил костяшками пальцев его впалую щеку. Совсем исхудал. Он прикусил губу, ведь знает, что вина эта лежит лишь на нем одном. Чонгук опустил голову, переведя взгляд на их переплетенные руки.
За окном уже давно глубокая ночь, ветер гудит в вышине, рвется через толстое оконное стекло, но Чонгук его к Тэхену не подпустит. Альфа подоткнул больничное одеяло, теплее укрывая омегу. Тэхен спит на спине, положив одну ладонь на свой живот, а второй сжимая руку Чонгука. Ужаснулся бы он, зная, что его убийца сам приползал к нему каждую ночь на коленях, охранял его сон бешеным псом и готов был лежать в ногах, греть своим теплом, чтобы только Тэхену стало лучше? Наверное, да. И от этого так щемит в груди, что впору разрыдаться. Но Чонгук не будет. Он раскрыл ладонь Тэхена, мягко водя большим пальцем по изрезанным линиям.
Чонгук мечтает, чтобы ночь длилась всю жизнь, ведь только ночью он может сидеть рядом с Тэхеном, гладить его, целовать его руки, в которые воткнуты иглы. И все по вине Чонгука. Он понимает, что хуже будет, если он продолжит приходить сюда, оставаться рядом с ним, чувства свои подпитывает, а отступать некуда. И с той, и с другой стороны пропасть. Добить Тэхена — умереть самому. Остаться с Тэхеном — умереть, но вместе с ним.
Из двух зол Чонгук выберет меньшее. А Тэхен? Чонгук себя этими мыслями заживо сжирает. Странно, ведь у Тэхена в руках сейчас чонгукова жизнь. Он может легко раскрыть следователям Кииоши, и тогда начнется ожесточенная охота на него. Но… Чонгук почему-то не боится. Не потому, что настолько уверен в себе, а потому, что уверен в Тэхене. Если он будет барахтаться, эта трясина засосет его глубже. А если не будет… все равно пойдет ко дну. Чонгук тихо рассмеялся, потирая лицо ладонями. Безвыходная ситуация, из этого лабиринта двери наружу нет.
Чонгук склонился над Тэхеном, закрывая лунный свет. Тэхен слегка дернулся, но через несколько мгновений дыхание вновь выровнялось. Спит. Чонгук приблизился к его лицу, боясь вдохнуть, словно его дыхание способно Тэхена разбудить. Едва ощутимое касание губ. Тэхен не отреагировал. Чонгук вспоминает вкус его губ, прикрытый пленкой медикаментов. Он провел кончиком языка по его губам, прося разрешения, на которое не получит ответ.
Но Тэхен слегка приоткрыл губы, и чонгуково сердце пропустило несколько ударов. Его глаза прикрыты, кардиомонитор по-прежнему тихо отстукивает удары его сердца. Спит. Чонгук оставил поцелуй на его нижней губе и отстранился, возвращаясь на свое место — неудобный жесткий стул возле его койки.
— Почему он еще жив? — грубо спросил Енгук, прислонившись плечом к дверному косяку. — Почему ты его не добил?
— Он будет жить, сколько ему отведено, — не отрывая взгляд от тэхенова лица, ответил Чонгук. — Я его не трону.
— Тогда его убью я.
— Я тебе глотку перегрызу, если ты коснешься его, — ответил альфа. — Его
никто не тронет. Мое.
— Против братьев пойдешь ради…
этого? — с ухмылкой сказал Енгук, кидая насмешливый взгляд на спящего Тэхена. — Ради
еды.
— Всех уничтожу, — кивнул Чонгук, вновь беря ладонь Тэхена в свои руки. — Ни перед кем не остановлюсь. Даже перед тобой.
— Ты понимаешь, что он тебя может убить? — хмыкнул Енгук, склонив голову. — Твоя жизнь зависит от него. Умрет он — твоя жизнь спасена. Останется жив — и тебе придет конец.
— Умрет он — следом лягу, одну могилу вырою, — прорычал Чонгук, переведя взгляд на Енгука. — Мое. Он —
мое. Я ради него буду крошить, рвать и сжигать, хоть весь ебаный мир, если это потребуется. Ни ты, ни кто бы то ни было еще, ничто не остановит меня. А если попробуете — похороню заживо.
— Ты безумец, Чонгук, — ответил Енгук, покачивая головой. — Тебя это убьет.
Он тебя убьет.
— Значит, я сам вложу клинок в его руки, — холодно ответил Чонгук.
Енгук ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Палата погрузилась в тишину, которую разрушал только кардиомонитор. И только сейчас Чонгук заметил, что полоска пульса участилась, кардиомонитор запищал громче, а тэхеновы ресницы беспокойно трепещут, отбрасывая танцующие тени на острые скулы.
я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
у всех золотых знамен, у всех мечей,
я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
оттого что в земной ночи я вернее пса.
