Послушайте, как колокольчики, Мелодичные серебряные колокольчики, Поют хором, Унося заботы прочь.
Зима такая чудна́я. Вместе с холодом и леденящим ветром дарит что-то такое… теплое и мягкое. Дарит ощущение, словно изнеженное тело окунулось в теплое сладкое молоко, окрасив бархатную кожу в такой же молочно-розовый. Шерстяная пряжа обвязалась вокруг артерий, а ее длинные ватно-пушистые волокна вплелись вдоль вен. Веки не в силах подняться под зефирной тяжестью, а во рту не сходило приторное мятное послевкусие от леденцов. — Ты так и не рассказала историю, Лекс. Высокий гибкий голос раздался над самым ухом, словно звон тысячи колокольчиков. Лекс обернулась. — Боже, Мэй… Ты меня напугала, — она отозвалась тихо, не отрывая взгляда от зеленой лиственной связки. — Извини, — улыбнулась Мэй, присев рядом. Лекс умело и ловко перебирала тонкими длинными пальцами эластичные красно-зеленые ленты, на ладонях еще осталась золотая пыль от елочных игрушек. В мягком желтоватом свете ламп заискрились жемчужины омелы. Сочные матово-белые ягоды, видневшиеся из-под мясистых зеленых листьев, отражали синие отблески мерцающих гирлянд. Курчавые волосы Мэй, как и ее домашняя сорочка, пропахлись шоколадом и свежей выпечкой, на руках снежилась миндальная мука. — Тебе так хочется послушать историю? — Лекс ласково улыбнулась, когда рука Мэй легла на ее плечо, приобняв. — Да, наверное, — неуверенно ответила Мэй. — Мне хочется, чтобы ты ее рассказала. За окном почти ничего не было видно: из-под рамы поднимались ввысь мудреные узоры, ледяные змеи сплетались в тугой клубок, а их языки распускались пазушными соцветиями омелы. — Думаю, все легенды и мифы, связанные с омелой, пошли из-за того, что еще много веков назад люди поняли, какими свойствами она обладает, — Лекс говорила спокойно и внятно, ее ровный тихий голос ослаб из-за простуды. Мэй засмеялась. — Что? — Лекс обернулась, отложила ленты в сторону. — Когда ты что-то рассказываешь, становишься похожей на мою первую учительницу. — Ты только ради этого попросила рассказать? — Лекс прокашлялась и вместе с тем почувствовала на своей груди теплую руку. — Конечно нет, — протянулась Мэй, подбираясь ближе. — Расскажешь дальше? Какими свойствами? — Лечебными. Хоть это растение и считается паразитом и, вроде как, даже ядовито, его издавна применяли для лечения сердечных заболеваний, хотя во многих культурах больше склонялись к тому, что омела спасает от чудовищ, злых духов, ну и так далее. Мэй поежилась от внезапного холода и подтянула к себе махровую подушку, запустила руки в праздничную мишуру, которую прежде они с Лекс разбросали по полу. — Как по мне, самая интересная легенда — скандинавская. В Скандинавии омела служила символом мира. — Поцелуи под омелой обычно мирные, это правда, — усмехнулась Мэй, пропуская тонкую искристую золотую мишуру между пальцев. — Существует легенда, согласно которой богу летнего солнца Бальдару, сыну верховного бога Одина и богини любви Фреи, приснился сон. В этом сне ему пришло видение, говорящее о том, что он скоро погибнет. В отчаянии Фрея стала молить всех животных и все растения о том, чтобы они пощадили ее сына Бальдара. Мэй глубоко вздохнула, положила голову Лекс на плечо, так и не опустив руку с ее ровно вздымающейся груди. Лекс увлеченно продолжала: — Но Фрея забыла про растущую высоко над небом одинокую омелу. — Кажется, я знаю, к чему это приведет, — Мэй взяла руку Лекс в свою, вместе с ней оглаживала желто-зеленые листья и жемчужные ягоды. — Локи давно точил зуб на Бальдара и придумал ужасный план. Он сделал прочную гибкую стрелу и смазал ее стальной наконечник ядом омелы. От жала этой стрелы и упал Бальдар. Фрея не могла простить себе проступок, она молила богов, молила омелу о помощи. Лекс посмотрела на Мэй, оглаживая мягким долгим взглядом ее светлую бархатную кожу, светящие контуры рук. — И боги сжалились над безутешной матерью, не дали Бальдару погибнуть. Лекс взяла мягкие бледные пальцы Мэй в свою ладонь. За ее спиной танцевали на елочных игрушках отблески света, слышалось шипение угля за решеткой камина. — Фрея стала целовать каждого, над чьей головой оказывалась веточка омелы, а кто-то говорит, что ее слезы стали ягодами омелы. Мэй взяла из рук Лекс маленький зеленый букет, обрамленный шелковыми лентами, вознесла его над головами и прикрыла глаза. В следующий миг они с Лекс целовались. На губах остался сладковатый привкус мятных леденцов. — История была интересной, — улыбнулась Мэй. — Ты не в первый раз ее слышишь…Рождество пришло, Принесло хорошее настроение, Молодому и старому, Слабому и сильному.
Зима такая чудна́я… Вместе с запахом домашней выпечки и еловых иголок дарит что-то такое холодное и безжизненное. Дарит возможность поверить в чудо, отбросить мысли о плохом конце. Ведь в сказках не бывает плохих концов. В одиночной палате как всегда мрачно и тоскливо. Теплее, чем в обвешанном мишурой коридоре, но недостаточно тепло, чтоб разогнуть пальцы. Сочельник. По радио, игнорируя хрипы старого приемника, играет «Звон колокольчиков», местами искажая радостную мелодию в «Танго смерти». Но смерти здесь не место. — Помнишь, ты рассказывала мне историю?.. Мэй укуталась в колючий плед, накинутого поверх мятого белого халата. В ее глазах отражались красные огоньки аппарата ИВЛ. — Легенду про Бальдара, который чуть не погиб от яда омелы. В ритм «Колокольчикам» сжимался и разжимался баллон с газовой смесью. — Ты говорила, что омелу называли ветвью исцеления. Снег за окном напоминал рассыпчатую манную крупу, ветер подхватывал витиеватые снежинки, кружил их в воздухе, подбрасывал вверх и вновь ловил ледяным языком. — Почему омела не исцелила… тебя? Ответом стало гудящее молчание. Кофе из автомата давно остыл, бумажный стаканчик, украшенный рождественским рисунком, сжался. Мэй взяла едва теплый стакан в руки, пытаясь согреть ладони. Сделав глоток, она оставила кофе в сторону, сильнее натянула на руки вязаный свитер. Узелки шерстяной пряжи запутались, стянулись, намереваясь освободиться из узора. — Знаешь, я украсила наш дом. Вчера. Нарядила елку. Знаю, что ты не любишь искусственные ели, но… Мэй поникла. — Только ты умеешь выбирать ели. Самые пахнущие, вечнозеленые. Не знаю, как. Песня, играющая по радио смолкла, вместо нее раздался низкий хриплый голос ведущего. — Прошел уже год, а я никак не осмелюсь признать, что ты больше не будешь со мной. Мэй сжала губы, закрыла глаза. — Я знаю, что должна отпустить тебя, но… Я не могу. И надеяться на чудо тоже… не могу. Одновременно все здание оказалось во мраке. Датчик аппарата ИВЛ погас. Мэй не успела заплакать, осталась сидеть в том же положении, устремив взгляд в окно. Решение было принято за нее.О, как колокольчики звонят, Разнося звуки, По холму и долине, Рассказывают свои сказки.