Кофе с утра

Федька вытирает барную стойку, когда колокольчик на двери звонко вспугивает мысли в голове. Бариста поднимает голову, смахивая выбившиеся из хвоста пряди за плечо. — Здравствуйте, — приятно улыбается вошедшему мужчине. — Здрасти, — хмуро отвечает тот, стягивая пальто и кидая на спинку пластикового стула, — двойной эспрессо. — Со сливками? — Федор засыпает гладкие, блестящие зерна кофе в машину, тыкает программу эспрессо. — Без, — отрезает мужчина. Достает смартфон из кармана, опускает глаза в экран. Басманов вытягивает стаканчик из держателя, цапает из подставки черный фломастер: — Как вас назвать? — Грозный, — не отвлекаясь от переписки. Федор позволяет себе смешок: — Может, лучше «Крутой»? Или «Суровый»? Мужчина недоуменно поднимает голову: — Это. Фамилия. Грозный. Как Петров или Сидоров. Или… — приглядывается к бейджику, — Федор Басманов. Только Грозный. Иван. Федор, опустив глаза, как нашкодивший ребенок, поставил стаканчик на стойку, рядом пакетик сахара и пластиковую ложку. Сахар Грозный проигнорировал. Забрал кофе, зыркнув напоследок на алеющего парня, и вышел, не громко, но ощутимо хлопнув дверью. Федька вздохнул, протер тряпочкой кофемашину, проверил почту, открыл новую пачку печенья к капучино, вскинулся на открывающуюся дверь — и тут же разулыбался посетителю. Искренности в улыбке было несоизмеримо меньше. *** С тех пор Грозный приходил каждый день, портил настроение и уходил, цедя раздраженно кофе. Фамилия у него действительно была такая странная, Федька в паспорт заглядывал. Паспорт пришлось украсть, благо, Иван педантично приходил в без пяти восемь, и подготовка много времени не заняла. Цапнул документы, пока Грозный мыл руки, коротко оглядел личные данные, вернул на место. Стало стыдно. Нет, стыдно было с самого начала, но Басманов до последнего надеялся, что Иван пошутил, и что фамилия у него простая, типа Петров/Сидоров. — Это что? — вопрошает Грозный, кивая на пышный панкейк, стоявший рядом с привычным двойным эспрессо без сливок. — За счет заведения, — буркнул Федька, отворачиваясь к мойке. Иван хмыкает: — Не люблю сладкое. Оставь себе. Худой, как щепка. Совсем не ешь что ли? Басманов обернулся, возмущаясь издевке, но понял, что его постоянный клиент не издевается, а вполне миролюбиво подталкивает в его сторону угощение. — Мне пора, — Грозный встал с места, взял за ручку портфель, — До свидания, Фёдор. — Пока-пока, — улыбнулся бариста. Постоянный клиент улыбнулся заговорщески напоследок и вышел. *** — Мы не делаем эспрессо с коньяком, простите! У нас нет лицензии на продажу алкоголя. Иван недовольно глянул со своего столика на барную стойку. На ней висел встрепанный, потный мужик, требующий эспрессо с коньяком вот-прям-сейчас-же. Федька, отгородившись, как щитом, подносом, старательно втолковывал, что они такого не делают, нельзя, если хотите, могу позвать администратора. — Кофе, блядь, мне налей! Просто. Кофе! С коньяком! — шумный посетитель рванулся вперед через стойку, пытаясь схватить бариста за рубашку. Побледневший Федька отпрянул, отмахнувшись подносом: — Выйдите, пожалуйста, наша компания отказывает вам в оказании услуг. Мужик взревел и кинулся вперед, растопырив пальцы и сбивая с полок банки с корицей и специями. Иван подорвался с места, перехватывая дебошира за поясницу и отшвыривая от стойки вбок. Грузное тело врезалось в столик и тяжело осело на пол. — Я… на вас… в суд подам! Тебя и твоего хозяина! — Ты сначала за порчу имущества и моральную компенсацию выплати! — рыкнул Грозный, наступая темной волной на съежившегося мужчину. Яростью от постоянного клиента так и веяло. Проблемный посетитель метнулся вон из кофешопа. Иван тряхнул плечами, сбрасывая остаточную злость. Обернулся к стойке: — Нормально? Рубашка порвана на плече, волосы встрепанные, резинка слетела, освобождая хвост. — Нормально, — выдавил бариста, — спасибо. Иван кивнул. Пододвинул столик, как было, поставил рядом стулья. Басманов в это время убирался за стойкой. Одна из банок, с сухими листочками мелиссы, разбилась, усыпав пол ароматным хрустящим покровом. Его Федя метелочкой смел в мусорку. Спасти специю никак нельзя было. Иван перегнулся через стойку и коснулся чужого плеча рукой: — Федь! Точно все нормально? Басманов ответил, лишь секунду помедлив. Поднялся, прижимая к груди чудом уцелевшую банку корицы: — Да, спасибо большое. Ты спас меня. Я не знал, что делать. — Он мешал мне пить твой дивный эспрессо, — улыбнулся Грозный, вырывая из цепкой хватки банку и ставя её на место. Басманов проводил корицу потерянным взглядом, опустил глаза, смахнул волосы с лица: — Может, кофе? — спрятал руки в рукавах. Из-под разорванной рубашки просматривалась белая кожа ключиц. Иван с трудом оторвал от них взгляд: — Нет, у меня еще остался. Спасибо. Я вообще-то пойду. Надеюсь, ничего больше не случится… — замявшись, неуверенно положил на стойку визитку. — Номер мой. Если что — звони. Я не хочу лишаться восхитительного завтрака. Басманов поднял голову, сверкнув озёрной прозрачностью глаз: — Это не завтрак. Это просто кофе. Завтрак — это по-другому. Иван задумчиво кивнул, выходя из кофешопа. — Я готовить умею! — донеслось вслед. *** Федьку Иван видел разным. Под масками и без них, злобно-радостным, печально-веселым, возвышенно-культурным и преувеличенно-развязным. Но откровенно влюбленным… Феденька с него глаз не сводит, сердечко на пенке его руки, кажется, сами нарисовали. Басманов смущенно подталкивает к Грозному кофе, краснеет, улыбается, смахивает случайно подставку под фломастеры, ойкает, заливается румянцем еще больше, кидается поднимать письменные принадлежности, стукается головой о полку, раздраженно шипит… Грозный торопливо прощается и уходит, опасаясь за здоровье бариста. Федька тоскливо провывает: «Приходите ещё!» *** Восхищенные взгляды прекращаться и не думали, но Федька, видимо, уже справился с собой и так явно свое восхищение не показывал. Готовил Грозному кофе, иногда на пенке прорывались сердечки, но они оба этого предпочли не замечать. Иван вообще не знал, что ему с парнем делать. Это продолжалось бы ещё долго, если бы однажды Грозного не завалили работой, и он не решил бы, что прийти на час раньше установленного, привычного обоим времени — неплохая идея. Сквозь стекло окон виден одинокий кружок света и мелькающую туда-сюда тень. Федька, сонный, зевающий, в своей извечной белой рубашке, приводит кофейню в порядок. Рукава по-рабочему закатаны, волосы рассыпались по спине в прическе «взрыв на макаронной фабрике». Оборачивается на взбряк колокольчика: — Мы еще не рабо… Иван? Грозный кивает: — Здравствуй. Капучино со сливками сделаешь? Федька торопливо включает весь свет и убирает тряпки за стойку: — Ты не пьешь капучино со сливками… — краснеет, — То есть… Да, сейчас, секунду. Грозный устраивается за своим любимым столиком. Наблюдает за кипишующим Федором. Тот включает аппарат в сеть, готовит чашку, сливки. Иван, наверное, выпадает из реальности, засмотревшись на шею и ключицы под марлей рубашки, потому что в следующую секунду перед ним приземляется чашка с кофе. На сливочной пенке красуется игривое изящное сердечко. Федька краснеет и дергается, намереваясь уйти, но застывает под многозначительным взглядом постоянного клиента. — Федь, ничего мне сказать не хочешь? Басманов опускает взгляд, как нашкодивший кот. — Сядь. Аккуратно примостился на краешек стула напротив. — Пей. Я капучино не пью, зато ты — да. Угощаю. — Ну если вы… ты… вы настаивайте, — разулыбавшись и покраснев, смутился бариста, — а можно зефирки добавлю? За мой счёт! — Не думаю, что зефирки меня разорят. Добавляй, что хочешь. Федька кивнул, метнулся к стойке, вернулся через пять минут со стаканчиком эспрессо и банкой маршмеллоу: — Тогда это — за мой счет, — улыбается бариста. Делает глоток, смахивает рукавом с губы пенку. Они так и допивают кофе: не разговаривая особо, не отвлекаясь от кофе и друг от друга. Встает Иван, потом Басманов зеркально поднимается со стула. Федька провожает Грозного до выхода, замирает, придерживая дверь. Свет отрезает Басманова от постоянного клиента, и Фёдор ступает в темное, рассветное утро. За спиной Ивана разгорается фиолето-розовая заря. Он смотрит, как полоска света медленно ползет по чёрным кудрям, по светлой коже, глазам, высветляя радужку до небесно-голубого. И… решается: — Федь… Ты до скольки работаешь? — До десяти, — завороженно отвечает Федька. — Я за тобой заеду, — и утвержденье, и вопрос. Глаза напротив вспыхнули золотистым солнцем. *** Иван просыпается утром поздно — выходной все же. Потягивается на родных черных простынях. Разминает затекшие ото сна мышцы. Шелк приятно холодит кожу. Резко накатываются воспоминание о вчерашнем вечере. На лице появляется улыбка довольного кота. Федька, страстный, гибкий, поддатливый Федька в четыре ночи вырубился, будто марафон пробежал. Иван повернулся. Место рядом пустовало, но с кухни доносится легкий шум. Не ушел. Иван выходит из спальни, обернувшись простыней на манер тоги. В залитой солнцем кухне шуршит Басманов. Полотенце на бедрах, засосы на шее, мокрые волосы собраны в хвост. Перед ним на сковородке что-то шуршало, обжариваясь в масле. Басманов вздрогнул, полуобернулся на шум — в его, Ивана, засосах и отпечатках пальцев. В его полотенце, его кухне и его квартире. — Я обещал тебе завтрак, помнишь? Весь целиком и полностью — его.