Падший

      Джонатан соткан из темных, изящных лоскутов чужого страха и смерти, прошитых аспидно-чёрной нитью демонической отравы, составляющей все его естество, как в детских картинках-пазлах кусочки мозаики, вот только он давно не ребёнок, да и сюжет его жизни далеко не детский. И никогда не был.       Вся его жизнь — война. С миром, с собой, с демоном внутри, медленно пожирающим все, что еще не кануло в лету вместе с жизнью, которая могла у него быть. Где место покою — нет от слова совсем. Не про него все это. История не та, а жизнь и подавно. Ведь в страшных сказках нет счастливого конца, по канону не предусмотрен, лишь потери и страдания на потеху читателям, с упоением переворачивающих страницу за страницей, желая больше мучений с каждой новой строчкой. Но почему же тогда смертельно тянет к мальчишке Лайтвуду, чьи глаза — олицетворение дома и покоя, которых у него никогда не было, которых был лишён без права обжалования. Чьи руки — уют и сила в чистом виде, такие манящие и притягательные, дурманящие. Кого хочется переломить и подчинить, сломать и выстроить по своему образцу, сделать своим подобием, но со светлой душой, ангельской, какой его несправедливо обделили ещё до рождения.       Демон его рычит довольно в экстазе и льнется к Лайтвуду, тянется всеми темными нитями с неимоверной силой, желая ещё одну душу в свою коллекцию: такую светлую, девственно чистую, несмотря на кровь и ихор, впитавшиеся в его руки за все эти годы. Он убивал, кромсал демонов и нежить на части, но ни капли не пачкался — белоснежные крылья за спиной, незаметные обычным существам — но не Джонатану, нет — и голубые глаза не изменили своих оттенков, не поменяли блеск на темный, остались светлыми и неимоверно яркими, как начищенные клинки Серафимов, обжигающие руки с кучей шрамов — боевых и не очень.       Джонатан тянется к нему, смотрит внимательно, впитывает эмоции и движения, как хищник, выжидая момента нападения; выжидая, когда сможет завладеть им полностью и безоговорочно. Когда никакой чертов маг не сможет встать у него на пути. Когда дорогая сестричка будет не в состоянии спасти своими рунами ни то, что других — себя. Тогда он сможет забрать мальчишку Лайтвуда. Сможет сломать и из осколков сделать нового человека, безоговорочно любящего его нормальной, не извращённой, как у него самого, любовью.       Осталось только дождаться. Но ведь ждать он умеет, да? Умеет наслаждаться ожиданием, смаковать каждый момент, рисуя в голове картинки неминуемого будущего. Их будущего. Он представляет, как сломает мальчишку с удовольствием бывалого извращенца — завалит на кровать и оттрахает как последнюю шлюху, выбивая из его головы все мысли о чертовом маге; заставит молить о пощаде, а потом просить большего, умолять сделать его своим, оставить рядом, нанести эту чёртову руну Лилит, чтобы соединить навеки их души — демоническую и ангельскую. Инь и Ян, только разрушительнее в стократ. Но это неважно. Никогда не было и не будет. Не для Джонатана.       От этих мыслей в штанах лишь становится тесно. Он поднимается и незаметно уходит, пока Лайтвуд отвлечен другими делами. Время ещё есть. Сестра и маг слишком близко подобрались к разгадке тайны, но лишь подвели себя к краю, откуда выбраться смогут не скоро. Поэтому он может немного расслабиться. Время почти пришло. Даже если его раскроют — все необходимое он сделать сможет. Осталось дождаться. Место в первом ряду предстоящей драмы, без счастливого — для других, не для него — конца у него есть.       «Осталось не так много времени, Александр», — на губах расцветает опасная улыбка. Триумф скоро. И они падут. Вместе.