Немного хаоса

      У него красивый профиль: идеально прямой нос, высокий лоб. Красиво изогнутые, четко обрисованные губы. Длинные ресницы — не каждой девушке такие достаются. Сейчас он спит, ресницы опущены, лицо разглажено, и идеальность нарушает только трехдневная щетина да упавшая на лоб прядь отрастающих волос.       Прядь Эмори осторожно отвела правой рукой, не потревожив Джона, а вот с щетиной было сложнее.              Когда-то ей казалось, что настоящий мужчина должен непременно носить бороду, без волос на лице — неполноценность. Ее брат всегда закрывал лицо, потому что у него даже щетина не росла из-за поврежденной мутацией кожи.       Но когда Эмори встретила Джона, она почему-то не задумалась об этой такой важной детали внешности, а когда задумалась — было уже поздно, он уже подкупил ее своими огромными ясными глазищами и тем, как вел себя с ней, как говорил, как улыбался, как пытался ее защищать и поддерживать, хотя первое время сам почти ничего не умел, и ей приходилось его учить. Но Джон учился быстро, всему, и скоро занял в ее жизни место даже более важное, чем когда-то занимал Отан. Он заполнил пустоту, образовавшуюся в ее сердце, когда ушел брат, и Эмори не могла больше представить себя без своего Джона, который любил ее так же, как она его, и это было прекрасно, как ничто другое в ее жизни.       Ей как-то было неважно — есть у него борода или нет. Но вот теперь хотелось заставить его сделать лицо снова гладким. На Земле он при любой возможности брился острым ножом, говорил, что ненавидит ощущение волос на лице. А спустя полгода на Кольце почему-то почти перестал. Беллами сказал: «Ну вот, обленился: заарканил всех, кого хотел, и успокоился», — на что Джон только фыркнул. «А, значит, еще не всех, но там щетину ценят», — сделал вывод Беллами, и Джон фыркнул еще раз, но как-то неуверенно. Эмори предпочла не выяснять, о чем он фыркал. Ей самой, сверх привычной жизни вдвоем, пока хватало переглядок с Харпер и невинно-нежного флирта со стороны Беллами, на который она пока не знала, как отвечать. Сперва ей все-таки было трудно со всем этим, и голова кругом шла, но Хари сама ничего особенного не хотела, им обеим достаточно было знать, что они друг у друга есть, а Беллами никуда не спешил, ни к чему не принуждал, и вообще старался быть как можно менее навязчивым.              Эмори все чаще ловила себя на том, что он ей действительно нравится, не просто как хороший человек, который сделал счастливым ее парня, но и сам по себе. Ей нравилась его улыбка — солнечная, как говорил Джон, — его голос, большие сильные руки, кудри, в которые ей все чаще хотелось запустить пальцы и растрепать, как иногда шутливо делал Джон, и даже непривычные для нее пятнышки на лице и плечах, которые ребята называли «веснушками». Сперва ей казалось, что это мутация, болезнь, как у нее, но потом она поняла, что нет, это нормальное явление для скайкру, да и для землян нормальное, просто в пустыне, где Эмори прожила большую часть жизни, на лицах местных жителей такого не встречалось.       «Для землян». Странно было думать так, но это слово оказалось удобнее, чем перечисление названий кланов. «Земляне» — общее слово, для всех, кто жил на поверхности до прихода Пламени. И для фрикдрен тоже. Скайкру не видели разницы между ними и нормальными людьми и дали им общее название. Впрочем, она сейчас сама вошла в клан скайкру. И слово «земляне» стало для нее привычным и удобным, но оно не относилось ни к ней, ни к ребятам на Кольце. И почему-то это было приятно. Она становилась совсем одной из них. Еще когда они только обосновались тут, Беллами сказал, что они теперь все — один клан. И здесь больше нет врагов и чужих, есть только «свои». И теперь они будут не просто стараться вместе выжить; они будут вместе жить. Вместе работать, вместе отдыхать, вместе справляться со всеми проблемами, вместе радоваться и плакать... «Вместе трахаться», — одними губами продолжил Джон, сбивая торжественность, и Эмори беззвучно прыснула, тогда это показалось забавным.              А теперь это не забавляло ни капли, потому что было реально. И жили они вместе, и помогали друг другу, и спасали, и работали, и ели вместе, и отдыхали... и теперь Джон иногда вечером мог посмотреть вопросительно, а она уже знала, о чем он спрашивает, и, конечно, отпускала. И почему-то ей больше не было ни обидно, ни одиноко, ни тоскливо, как в первые пару раз, до того ее «побега» с Харпер. Особой радости тоже не испытывалось, просто теперь ей было спокойно и совсем не жалко делиться своим мужчиной с Беллами. Потому что тот тоже его любил, так же сильно, как сама Эмори: она видела это в его глазах, слышала в голосе, ощущала в каждом его движении, направленном в сторону Джона. А еще потому, что Беллами боялся ее обидеть, чувствовал себя виноватым и ей обязанным. Наверное, это ей больше всего и помогло примириться с его появлением в ее жизни — то, что он входил в эти отношения так осторожно, всерьез боясь что-то поломать. А потом, как-то незаметно, она совсем привыкла и уже с трудом себе представляла, как они жили раньше, когда Джон и Белл были по отдельности, когда пытались делать вид, что у них все хорошо и так, и они друг другу не нужны, когда Белл не приходил к ним иногда вечерами — просто поговорить, просто помочь, просто посидеть: он как-то сказал, что у них уютно и он тут душой отдыхает. После этих слов Эмори сама стала его звать, чтобы их командир мог спокойно отдыхать хоть иногда.              Однажды Джон привел Беллами к ним, чтобы вдвоем повесить новую большую полку на стену, и, после работы, уже собравшись уходить, тот зачем-то сказал, что если бы у них в оранжерее могли расти цветы, то Эмори непременно доставалось бы по букету каждое утро после любой ночи, когда она позволяла им быть вместе. Джон тихонько застонал и закрыл глаза ладонью, будто неяркий свет ему мешал, а Эмори глупо спросила — «что такое букет и зачем». Беллами неожиданно смутился и тут же вспомнил, что у него есть срочное дело в мастерских, скомкано попрощался и выскочил за дверь. А Джон ей рассказал, что раньше, до Пламени, было принято дарить женщинам цветы. Когда много цветов собиралось в пучок, это называлось «букет». Иногда его дарили просто так, для красоты, иногда — в подарок на праздник, а иногда — в качестве извинений. Эмори резонно спросила — в качестве чего получала бы букеты от Беллами она? Джон задумался, пожал плечами и ответил, что их совместные ночи, конечно, Беллами может считать за праздники, но тогда букеты должен был бы получать он, Джон, а никак не Эмори. Так что ей цветы доставались бы в виде извинений, потому что «чувство долга и вины у этого осла сдохнет только после него самого», в благодарность за то, что она его не гонит, и просто так — потому что она красивая и Беллу тоже нравится, как и самому Джону.       Эмори тогда поулыбалась смущенно, а через пару дней, за общим завтраком, вдруг обратила внимание, что Беллами тоже перестал бриться, и с его черными волосами это бросалось в глаза куда ярче, чем мягкая русая щетина Джона. Не то чтобы ей было до этого дело, но вот Беллами с бородой она вообще себе не представляла и, кажется, не хотела представлять, потому что борода непременно скроет эту забавную ямочку у него на подбородке, а она ее еще ни разу не... коснулась даже. Эти соображения она зачем-то высказала вслух, умолчав только о «ни разу не». Джон привычно фыркнул, Харпер и Рейвен хором прыснули, Монти с улыбкой покачал головой, Эхо сказала, что воин и должен носить бороду, но прозвучало это как-то неубедительно, словно она это сказала не потому, что так думала, а потому, что так надо было сказать. А Беллами внезапно вспыхнул до корней волос, как девчонка, так что даже веснушки пропали... и к обеду пришел чисто выбритым. Эмори не знала, как на это реагировать, но улыбку не сдержала, и Беллами просиял в ответ так, что ей даже стало неловко — кто она такая, чтобы он ждал ее одобрения?              ***              Джон пошевелился и перевернулся на бок, лицом к Эмори, не просыпаясь.       Эту ночь он провел дома, и им, как всегда, было очень хорошо вместе. Но после всего, когда он заснул, не разжав объятий, ей как-то некстати подумалось, что Эхо сейчас дежурит вместе с Рейвен, у них там что-то важное запускается или отключается, и наблюдение должно вестись круглосуточно. Беллами дежурил днем с Монти, девочки ночью... И сейчас Беллами был один. Засыпала Эмори с тем самым чувством вины, которое, по идее, не должна была бы испытывать, ведь Джон — ее мужчина, она его ни у кого не отнимала. Но почему-то казалось, что Беллами этой ночью одиноко и тоскливо именно из-за того, что Джон — ее, а ей не хотелось, чтобы ему было одиноко. Последней связной мыслью Эмори перед тем, как она провалилась в сон, было осторожно вывернуться из объятий своего первого мужчины и пойти ко второму.       Проснулась она с продолжением этой мысли, почти без удивления осознавая, что и правда считает Беллами своим вторым мужчиной, хотя даже за руку он ее всего один раз держал — когда они нашли их с Хари в ничейной каюте, и Белл говорил ей о Джоне и о ней самой...              ***              Он тогда волновался, говорил сбивчиво и терял мысль, но она ему почему-то сразу поверила. Потому что он сжимал ее руки — обе! — в своих, слегка поглаживая, как это делал и Джон, у него вздрагивал от волнения голос, смотрел он Эмори прямо в глаза и сказал, что если она захочет, то он больше даже не посмотрит на Джона иначе, как на друга, и никогда больше им не помешает... И всегда будет другом и ей тоже.       Конечно, она тогда не смогла сказать «нет». И из-за счастья в глазах Джона накануне, и из-за отчаянной готовности уйти во взгляде Беллами, когда он говорил все это, и еще оттого, как Хари заставила ее всерьез задуматься, что втроем им может быть совсем не плохо. Самой Эмори с ними может быть не плохо. Уж точно будет лучше, чем остаться одной или чем видеть, как Белл и Джон стараются быть чужими ради нее.       Она больше не задумывалась о том, чем они там ночами занимаются, но уже понимала, что секс — это только маленькая часть того, что их связывает; однако если эту маленькую часть отобрать, им будет трудно находиться рядом... после того, как они попробовали и осознали, что им нужно и это тоже. Секс, когда любишь, — это совсем не то, что просто переспать с первым приятным встречным и разбежаться. Уж Эмори-то знала.       Решение ей подсказала, сама того не желая, Эхо. Она хотела задеть, из ревности, которую сама не признавала, но сказала вещь, которая примирила Эмори с происходящим окончательно. Она сказала, что у нее, Эмори, теперь большая семья. Семья. Она, Джон и Белл. Неважно, где иногда ночует Джон, важно, что он не забывает о том, что у него есть любимая женщина и их дом. Неважно, дарит ей Беллами цветы или нет, важно, что он хочет их дарить. Неважно, что она не представляет, как мужчины могут спать друг с другом, важно, что они вместе, что они счастливы, и она тоже. Потому что они — семья.       Когда Эмори заговорила об этом с Хари, та серьезно сказала, что наконец-то она правильно все поняла, хоть и не до конца приняла.              А потом все стало еще сложнее и проще одновременно. Потому что у Беллами появилась Эхо. Когда она заблудилась на нижних уровнях, Эмори так боялась сперва за нее, потом за Беллами, рвущегося в шахту лифта, и немножко — за Джона, а потом — за впадающую в тоску Рейвен, что не сразу задумалась, почему Эхо позволила Беллами нести себя на руках, хотя у нее была только рука порезана, почему обнимала его за шею и прятала лицо у него на плече, почему потом, когда Эмори забежала в медотсек за Джоном, Эхо с Беллами сидели на кушетке в обнимку, и почему в ту ночь он остался в ее каюте. Обо всем этом она подумала потом, когда собрала ужин и отправила Джона его отнести Рейвен, сама не решаясь больше ее тревожить. И вспомнила, как по дороге к лифту Рейвен спросила — готова ли она принять в свою семью Эхо?       Да она уже всех была готова принять, лишь бы больше никто не падал в лифтовую шахту, не рыдал перед мониторами и не чувствовал себя одиноко там, где все должны быть вместе.       Правда, Эхо не надо было никуда принимать. С ней почти ни для кого ничего не изменилось. Разве что шутка Джона насчет «пора расписание составлять» перестала быть шуткой. При том, что Эхо спокойно согласилась на уже имеющийся расклад — Джон и Эмори, Джон и Белл, Белл и она, но было понятно, что лично пересекаться в постели Беллами она ни с кем, кроме него самого, не намерена. Да Джон и не стремился.       Джон стремился немного в другую сторону.       Эмори уже начала привыкать к положению «старшей жены», как ее окрестил Монти, сочувственно наблюдавший за всеми этими сложностями со стороны. Когда-то она сказала Хари, что боится Рейвен, потому что если та захочет, то сможет увести Джона. Сейчас она понимала, что то был очень глупый страх. За время, что вокруг них собиралась эта самая странная на свете семья, Эмори твердо уверилась в одном: Джон никуда от нее не уйдет. И никогда Рейвен его не уведет, даже если захочет. Потому что он не жеребенок, его за повод не потянешь. А сам он никуда не собирается, да и зачем, если Эмори его не держит, он и так волен идти, куда хочет? Тем более, ходить было почти уже некуда: Монти от брачных церемоний отстранился, Хари дальше дружеских посиделок в обнимку с Эмори не заходила, Эхо дала понять, что их уважение с Джоном взаимное, но и секс друг с другом их обоих не интересует так же взаимно.       А вот его чувства к Рейвен Эмори не могла до конца понять — может, потому, что он сам их не понимал, и никогда об этом с ней не говорил... Но некоторые вещи не нужно говорить вслух, особенно когда их ждешь и даже на них рассчитываешь, как на должное.              ***              — Доброе утро.       Джон, оказывается, уже проснулся и смотрел на нее, сонно и нежно.       — Доброе.       — Что-то случилось? У тебя лицо... задумчивое. — Он коснулся пальцами ее щеки, заправил за ухо волосы. — Все хорошо?       — Конечно. Как всегда, — улыбнулась Эмори.       Конечно, все хорошо. И с Рейвен все будет хорошо. И Беллами сегодня ночью просто наконец выспался. Ему-то точно не с чего чувствовать себя одиноким. Все идет так, как должно.              Но, легок на помине, Беллами неожиданно пришел перед завтраком, едва поздоровался, сел на любимый коврик у стены, посмотрел на них каким-то шальным взглядом и сообщил, что «немного хаоса здорово оживляет обстановку». Джон молча протянул руку и погладил его по голове, а Эмори вздохнула. Все-таки что-то с ним не так.       — Меня сегодня в зале Рейвен завалила, — так же сумасшедше блестя глазами, продолжил Беллами и вывернулся из-под руки Джона, которую тот сам не торопился убирать. — Врезала прямо по... в общем, хорошо врезала. Теперь я точно за нее спокоен, на Земле ее разве что пристрелить можно будет. Очень издалека. Из пулемета. Может быть. Но лучше ракетой сразу. А то никаких гарантий. Загрызет же, если руками не достанет...       — Белл, ты чего? — обеспокоенно спросил Джон, опускаясь на пол рядом. Эмори подумала и присела с другой стороны. Ей тоже стало тревожно, потому что, судя по виду и сбивчивой речи Беллами, хаос оживил обстановку как-то уж очень буйно.       — Эхо в зал не пришла. А Рейвен пришла, прямо со своей ночной смены. Мы вот... размялись слегка. — Он передернул плечами. — Я разогнуться не успел, а она уже ушла, молча.       — Замечательная тренировка, — заметил Джон. — Она что, забежала на минутку специально, чтобы тебе... эээ... морду набить?       Беллами растерянно пожал плечами.       — Я потом к Эхо пошел...       — Поплакаться?       Эмори шлепнула Джона по руке, чтобы прекратил язвить на пустом месте.       — Она даже дверь не открыла, сказала, чтобы убирался. — Беллами поднял взгляд сперва на Джона, потом на Эмори, и спросил уже не сумасшедше, а почти жалобно, отчего ей стало совсем не по себе: — Что я опять сделал не так, а?       Джон вздохнул, снова протянул руку и провел ладонью по щеке, виску, волосам Беллами тем же ласковым жестом, каким успокаивал и Эмори.       — Ничего ты не сделал, утихни. Разберемся. — Он поднялся на ноги. — Пойду поговорю с Рейвен. А ты посиди тут, Белл. Не надо тебе сейчас никуда больше ходить.       — Монти ждет...       — Подождет.       Джон решительно вышел, закрыв за собой дверь. Эмори немного подумала, придвинулась ближе, приобняла левой рукой Беллами за плечи — осторожно, но уверенно, а правую положила поверх его ладони.       — Джон разберется. Все будет хорошо, — сказала она, а Беллами вдруг уткнулся лицом ей в волосы и сжал ее пальцы своими.       — Я так устал, — тихо сказал он, не поднимая головы, и от его дыхания в волосах Эмори стало жарко, а от отчаяния в голосе захотелось то ли немедленно обнять покрепче и гладить, пока не успокоится, то ли найти Эхо с Рейвен и наорать на них обеих, то ли догнать и вернуть Джона. Потому что только он, наверное, сможет Беллу помочь.       — Не ходи сегодня никуда, — Эмори постаралась сказать это мягко, как Харпер говорила ей, когда она плакала в чужой каюте. — Отдохни тут. Джон тебя подменит. Или я, если смогу.       Беллами помотал головой, все так же, не отстраняясь.       — Я больше не могу так. Все, что я делаю, причиняет боль.       Что за чушь?       — Это я виноват, что Рейвен плохо, потому что я был с ней, а потом, получается, бросил, но я же к ней хоть сейчас... Просто она не такая, как ты, она так не может, и Эхо тоже... Делает вид, что все хорошо, а сама сказала, чтобы я убирался и не приходил больше. Ей тоже плохо.       Им обеим плохо потому, что они не понимают того, что поняла Эмори, которая ведь раньше думала так же. Впрочем, Онтари она и сейчас не приняла бы в свою семью. Может, Рейвен с Эхо так же не могут принять друг друга? Или ее...       — Ты не можешь быть с ними одновременно, если они так не хотят, — задумчиво сказала она, поглаживая ладонь Беллами. — И ты не можешь выбрать одну, чтобы не бросить другую. Кому-то обязательно будет плохо, если они не согласны быть вместе. Но ты же в этом не виноват.       — Я могу никого не выбирать, — вздохнул он и выпрямился, так что Эмори теперь смотрела ему в лицо. — Я могу просто быть один. Тогда я никому не причиню...       — Тогда ты сделаешь больно всем сразу. Девочкам. Себе. Джону. Мне.       Джону будет очень плохо. А Беллу еще хуже.       — Тебе? — тот горько усмехнулся. — Твой парень будет только твоим. Я больше не буду отнимать у тебя его время, силы... и твои тоже. Не буду больше ныть тут. Всем будет лучше, если я уйду.       — Я не хочу, чтобы ты уходил, — вырвалось у нее раньше, чем она подумала, почему ей самой не нравится то, что он говорил. И почему его «нытье» ей сейчас так дорого. — Я хочу, чтобы ты был с нами. С Джоном. — Она подумала и все-таки добавила, совсем тихо: — Со мной.       Ей действительно не хотелось, чтобы Беллами отстранился и ушел. Особенно сейчас, когда она наконец почувствовала, что и сама по себе может быть ему нужна. Хотя бы для того, чтобы вывернуть пальцы из его, коснуться его лица, а когда он не отшатнулся, осмелеть и погладить по гладко выбритой щеке. Под лаской Беллами закрыл глаза и, наоборот, чуть прижался к ее ладони. Похоже, его это и правда успокаивало.       — Спасибо, — сказала она, стараясь не улыбаться, — спасибо, что не зарастаешь, как некоторые.       Беллами тут же распахнул глаза и совсем чуть-чуть — рот, наверное, от неожиданности. Тогда Эмори потянулась и поцеловала его приоткрытые губы, наконец-то зарывшись пальцами в шелковисто-упругие кудри, притянула к себе. А он ответил, обняв ее обеими руками, и это было действительно здорово, как она и думала: целовал он жарко, а обнимал нежно и сильно, как и Джон.       Может, Беллу все это оказалось тоже не плохо, раз он так льнул к ней и целовал бережно, но совсем по-настоящему. Так, как было нужно им обоим.              ***              — Ты же не спишь! Дверь открой, разговор есть.       Да пожалуйста. Она и правда еще не успела прилечь, никак не могла успокоиться, и короткий злой спарринг в зале не сильно помог, скорее наоборот. Рейвен распахнула дверь и застыла на пороге, уперевшись ладонью в косяк, чтобы Мерфи не вздумал ввалиться в каюту. Судя по голосу, он был немного на взводе.       — Что, Эхо его послала, так он к тебе жаловаться пришел? — прищурилась она. Ей было довольно паршиво, но она не собиралась этого показывать. Не сейчас и не ему. А Беллу она потом сама все скажет, когда успокоится и перестанет сгорать от злости на саму себя.       — Вы с Эхо сцепились, что ли? — спросил Мерфи, против ожиданий проигнорировав наезд на Беллами. — Из-за него? Вам заняться нечем?       Завод у него еще не закончился, но уже перетек из злости в изумление. Да, Рейвен сама изумлялась бы на его месте: вот уж правда, было бы из-за чего так разосраться с единственной подругой. Только все было не так. А Белл просто под горячую руку не вовремя подвернулся. Потому она и злилась. Что отыгралась на нем и сбежала, а потом не нашла в себе сил вернуться и извиниться.       — Не твое дело.       — Мое, — упрямо мотнул головой Мерфи, — если вы нашего главного миротворца довели. Кто-то должен это разрулить, вы ведь сами не в состоянии.       — Иди ты, Мерфи, — привычно поморщилась Рейвен. — Не в нас дело, а в том, что твой мальчик к тебе плакать прибежал, и теперь надо кого-то за это наказать...       Она сама не поняла, зачем это сказала, но поняла, что зря — Мерфи шагнул вплотную, глянул в упор сузившимися глазами:       — Мой мальчик из шкуры вон лезет, чтобы всем тут угодить, — тихо и зло сказал он. — У моего мальчика крыша скоро поедет, он на себя каждый день по какой-нибудь фигне навешивает дополнительно, я вообще не знаю, как он еще ползает со всем этим на шее. Вы вот с подружкой пособачились, даже не из-за него, как выясняется, потом ты его вместо груши использовала, Эхо нахрен послала, а у Белла первый вопрос «что я сделал не так?» и руки трясутся. Ну вот и что он сделал не так, кроме того, что не может себя на кусочки разрезать, чтобы каждой достаться по отдельности?       — Тебе-то он целиком достался, — не менее зло отозвалась Рейвен, не удержавшись.       Мерфи отступил и, как ни странно, успокоился.       — Рейвен, что случилось? Честное слово, он бы давно к тебе пришел, и Эхо бы не возражала, ты же знаешь, а мы с Эмори вообще с самого начала его уговариваем забить на условности, он и сам хочет давно того же, просто тут интерес к процессу должен двусторонний быть. Тебя-то тоже надо уговорить на них забить... И ты это прекрасно понимаешь. Так что не в этом же дело, да?       Она вздохнула, сдаваясь. Мерфи и правда не ругаться пришел. И сейчас Рейвен просто не могла его прогнать. Потому что только с ним и можно нормально поговорить... Она шагнула в сторону, пропуская его внутрь. Надоело держать в коридоре, как чужого.       Махнула рукой в сторону табуретки у маленького стола, а сама села на койку. Вроде и рядом, но на расстоянии.       — Мы запустили новый генератор кислорода. Тот, что вы из двадцать четвертого принесли. Монти с Беллом вчера днем его довели до ума и прогнали полный цикл, а мы ночью запустили и протестировали систему контроля. Успели все к ней подключить, понаблюдали... Я в нее даже не влезала, просто попробовала — она и заработала, как спецом под этот генератор писалась.              ***              Рейвен толком сама не поняла, что случилось в Центре.       Сначала все было как всегда: она следила за ходом выполнения новой программы — та работала как часы, хоть Рейвен и запустила ее без дополнительного тестирования. Эхо сперва помогала создавать проблемы генератору извне — чтобы проверить, как программа контроля сможет стабилизировать его работу; они перекидывались обычными репликами, даже посмеялись немножко. А потом Рейвен решила, что Эхо можно и отпустить.       — Спасибо. Дальше я сама справлюсь, тут только сидеть и смотреть осталось. Надеюсь, даже кнопочек нажимать не придется. Иди-ка ты спать, а то завтра утром до зала обе не дойдем.       — Я-то дойду, — выпрямилась Эхо и медленно развернулась к Рейвен. — А вот тебе там делать больше нечего.       Рейвен решила, что ей послышалось.       — Что? — переспросила она. Эхо шутит? Чувство юмора у нее почти отсутствовало, но, может, она начала это исправлять... неуклюже как-то.       — Ты правда уверена, что мне доставляет удовольствие копошиться на матах с калекой, неспособной дать мне настоящий отпор?       Рейвен впервые за долгое время ощутила себя полной дурой, не способной ни понять то, что ей говорят, ни, тем более, придумать достойный ответ. Что можно ответить на такое?       А Эхо не остановилась, каждым словом, каждым непонятно-холодным взглядом убивая ее дурацкую надежду на то, что это глупая шутка, розыгрыш, или вообще послышалось.       — У меня снова есть достойный противник. Я думала, когда дохляк Мерфи бросил попытки составить тебе конкуренцию, что до тебя дойдет, насколько ты теперь лишняя в зале. Но до тебя не дошло. Приходится об этом говорить.       — Эхо...       — Тратить на тебя время совершенно бесполезное занятие. Ты не ученик воина, ты всего лишь неповоротливая безногая скайкру. Я просто хотела попробовать свои силы, как учителя. Попробовала и больше не хочу.       — Я что, обидела тебя? — Рейвен, наконец, справилась с шоком и сделала попытку хоть что-то прояснить. — Так я не хотела, прости, если...       Она не сразу поняла, что Эхо улыбается. Насмешливо и холодно.       — Тебе нечем меня обидеть.       — Вот как, — как можно спокойнее сказала Рейвен. Она с трудом поймала крутящийся на языке вопрос «что, сперма Беллами в голову ударила?», чтобы не давать Эхо повод еще и по этому проехаться. — Убирайся. Просто уходи. Мне больше не нужна твоя помощь.       — Ты же не думаешь, что мне правда все это интересно? — пожала плечами Эхо и вышла, бросив с порога «спокойной ночи», как ни в чем не бывало.              ***              — Дохляк? — уточнил Мерфи после паузы, когда Рейвен закончила свой короткий рассказ.       — Тебя только это обеспокоило? — устало вздохнула она. — Ну да, конечно.       — Да брось, — мотнул Мерфи головой. — Я просто пытаюсь переварить, что ты тут наболтала, а это пока единственное понятное. И правдивое.       Рейвен хотела было бросить «не веришь — вали отсюда», но его серьезное лицо ее притормозило.       — Я не в твоем рассказе сомневаюсь, — подтвердил он. — Просто это же все фигня. Эхо так не думает. Ну разве что про меня.       — Ты телепат, что ли? — фыркнула Рейвен. — Звучало вполне разумно. Я просто занимала ей мозг и руки, пока она была в раздрае из-за того, что наш король ее бросил. А потом он ее снова подобрал, и я стала не нужна.       Как и ему, — не добавила она.       — Эхо тебя уважает. И за твою голову, и за твои руки и за то, как ты у нее учишься. — Он не позволил себя перебить, подняв руку в жесте «погоди ты!»: — Я видел. И раньше, и когда в зал к вам пришел. Так играть нельзя, даже будь она трижды королевским шпионом. И — на секундочку — Белл уже был там. А она все равно занималась с тобой, а не с ним, и не потому, что его наказать хотела. Просто потому, что ты ее ученица, которой она гордится. А еще я видел, что ты ей друг. Не меньше, чем Беллами. А может и больше. Брось, Рейвен, ты же знаешь, что я льстить тебе не буду, и утешать враньем тоже.       Это правда. Мерфи не из тех, кто способен лгать и приукрашивать ради чьего-то спокойствия, даже своего собственного. Зато Мерфи может ошибаться.       — Тогда зачем вот это все было? — спросила она, сама скривившись от беспомощности, прозвучавшей в этом вопросе.       — Этого-то я и не понимаю, — пожал он плечами. — Эхо не стала бы так мстить за какую-то мелкую обиду. Во всяком случае, никому из нас. А за крупную она бы скорее врезала или наорала, но ты бы запомнила, если бы крупно ее задела. Да?       — Все было хорошо, — сказала Рейвен. Вот в чем дело. Все было слишком хорошо. У нее так не бывает.       Один раз досталось случайно, и то… Она не уберегла Финна. Он принес в ее жизнь любовь и тепло, а когда она не смогла его спасти, и он ушел, то забрал все это с собой. И с тех пор счастье от Рейвен отвернулось. Не она не хотела любви и дружбы — они не хотели ее.       — Все так и должно быть, — сказала она, удивляясь, почему не дрожит голос: ведь она почти плачет, несмотря на то, что Мерфи вот тут, напротив, сидит и пялится. — Странно еще, что она так долго продержалась и терпела меня. Наверное, я все-таки чуточку лучше одиночества. Это утешает.       — Рейвен.       Как он умудрился оказаться так близко? Она не приглашала его пересесть на койку!       — Так быть не должно. Ну-ка, посмотри на меня!       Надо его оттолкнуть. Как там Эхо учила? Если к тебе тянут руки, если пытаются схватить, а ты этого не хочешь, нужно всего лишь...       А если хочешь?       Черт. Рейвен уставилась на Мерфи, вздернув подбородок повыше, уперлась руками в его грудь, удерживая на расстоянии, надеясь, что сил хватит, но он и не стремился ее побороть. Просто дотянулся и положил ладони ей на плечи, легонько сжимая пальцы.       — Так не должно быть, уж точно не с тобой, — сказал он, не сводя с нее серьезного взгляда. — Даже со мной все оказалось не так. А уж если я... если ко мне... — Сжал губы, качнул головой, словно слова подбирал, и закончил: — Если даже я стою любви и дружбы, как выяснилось, то ты стоишь их втройне. Потому что ты гораздо лучше. Но знаешь что... Тебе надо немного понизить уровень упрямства.       Рейвен всхлипнула неожиданно для себя самой и надавила еще сильнее, хотя вообще ей было достаточно просто тряхнуть плечами и вывернуться из его рук.       — Понизить — это перестать так упираться, — пояснил Мерфи, не шевелясь. — Ты на мне синяки оставишь. Придется потом объяснять моим, с кем это я так интересно подрался. Они любопытные. Но если скажу, что с тобой, Белл меня убьет. А врать ему я не буду... Иди-ка сюда, хватит уже.       Рейвен не было дела ни до его синяков, ни до их с Беллом семейных разборок, ни до любопытства Эмори, плевать на них всех, пусть живут как хотят, только не надо играть с ней!       Дура ты, Рейвен Рейес. Когда ты научишься решать свои проблемы иначе, чем позволять кому-то оказываться рядом?       — Разберемся мы с Эхо. И в зал я еще приду. Я не дохляк, — говорил ей куда-то в макушку Мерфи — макушкой она чувствовала его дыхание, а звук шел из груди, к которой она прижималась щекой и ухом. — Все будет хорошо, и ты точно лучше одиночества. Ты вообще лучше.       — Не для него и не для нее, — снова всхлипнула Рейвен, стараясь не реветь совсем уж откровенно. — А ты не дохляк, но я тебя все равно завалю!       — Главное, не сейчас, обстановка не располагает. Хотя, как я уже замечал, я-то всегда готов, — он говорил серьезно, но улыбку Рейвен все равно чувствовала. — Насчет Эхо я тебе уже сказал. Я не знаю, что на нее нашло, но разберусь. А Белла ты сама отпихиваешь, вот как меня только что пихала. Попробуй уровень упрямства понизить еще чуточку и с ним тоже.       — Я не хочу быть запасным вариантом!       — У нас нет запасных. Тут все единственные и неповторимые. А ты особенно. И прекрасно это знаешь. Тебе нравится, когда я это говорю, да? Так мне не сложно. Правду всегда говорить легко. Особенно если знать, какая правда в какой момент нужна.              Особенно если знать, какая правда сейчас нужна. Особенно если знать, какая правда бьет сильнее. Особенно если знать, когда и как ее сказать. Особенно если тебе плевать на то, как больно будет человеку, но нужно, чтобы ему было больно... Вот только зачем.              — Рейвен? Эй, ты чего?       Она вывернулась из рук Мерфи, поправила сбившийся хвост волос на затылке, поднялась на ноги.       — Спасибо, Джон. Дальше я сама. Ты иди. И прости за синяки, если что, вали все на меня. Мне пора.       — Куда? — изумления и, кажется, разочарования в его голосе было явно больше, чем он хотел показать. — Тебе выспаться надо!       Рейвен подошла к двери, открыла и стояла неподвижно, пока он не вышел и не застыл в коридоре.       — Не бери в голову, — сказала Рейвен. Хоть ее сейчас и занимало совсем другое, и оно было важнее всего, но не важнее этого его недоумевающего взгляда, поэтому она коснулась его руки и заглянула в глаза: — Ты был тут очень вовремя и очень нужен. Но у меня правда дело.       Рейвен пошла к Центру, не оглядываясь, но на повороте остановилась и все-таки обернулась. Мерфи все так же стоял у ее каюты и смотрел вслед.       — Скажи Беллами, что я была дура! В следующий раз я разрешаю ему врезать мне посильнее...              Если он сумеет с ней справиться, конечно.