Взлетать(и падать)

Раз. Дыхание Регины возле ее шеи горячее и быстрое, а маленькие пальцы крепко впиваются в чешую. Было бы больно, не будь драконья чешуя тверже любого метала и камня. Никому прежде Малефисента не позволяла оседлать ее. Регина об этом не знает, не знает, что шанс, дарованный ей, не выпадал прежде никому другому. Дрожа, она взобралась на спину Малефисенты, пока они были во внутреннем дворе замка, и руки ее неуверенно скользили по телу лучшей из форм Малефисенты. Любой, у кого был выбор, признавал ее лучшей: зачем говорить и быть слабым созданием из плоти, когда ты можешь летать, когда ты можешь позволить пламени разгораться в легких и выдыхать его огненными спиралями? Она в всегда считала нелепой саму идею о том, чтобы позволить кому-то оседлать ее. Постыдной. Людям не место на драконьей спине, любой, кто пытался, прожил не долго. Но Регина не такая. Эта честь дарована лишь Регине, девочке, что вернула ей огонь. Она вошла в ее жизнь и сумела собрать воедино, словно какой-то жалкий разбитый доспех, починить его, не насмехаясь, не позволяя зачахнуть от тоски, не отводя взгляда, какой бы жалкой не была Малефисента. Слово «друг» казалась одинаково странным, и когда она думала о нем драконом, и когда, будучи человеком, произносила вслух. «Ты мой друг, Регина». Конечно же, она никогда не произнесет эти слова вслух. И мысленно повторяет их так, чтобы Регина не смогла услышать. Девочка никогда бы не посмеялась над ней, над ее властно-слезливым признанием. Малефисента знает это, но по-прежнему молчит, и будет молчать. Конечно, Регина знает: теперь они связаны, в жизни и в смерти. Регина помогла ей, помогла дракону и человеку, и это создало связь, для которой нет преград — если только она захочет этого. Малефисента не вернется к ней, словно собака в поисках ласки. Возвращаться будет Регина. Не самая неприятная мысль. Под ней простирается бескрайний зеленый ковер леса, над ней — небо, синее, с белоснежными островками облаков, и она резко уходит вниз, слыша испуганный вскрик устроившейся на спине девушки. Малефисента усмехается. В драконьей форме это больше похоже на рык, но Регина ее понимает. — Перестань так делать, — шипит королева, но ее это абсолютно не пугает. (Она станет темнее, станут темнее ее глаза, и вещи, что она носит, и Малефисента поймет, что она скучает по той Регине, какой она ее впервые встретила, облаченной в красное и коричневое, мягкой и неуверенной, и немного сердитой.) Малефисента видит замок вдалеке. Сцепленные на шее руки Регины расслабляются и слегка касаются ее рогов. — Можешь ты… — она слышит, как девушка нервно сглатывает, — Ты можешь облететь вокруг замка раз или два? Мелефисента понимает, о чем ее просят, и что-то внутри нее теплеет при мысли о том, что ее считают более приятной компанией, чем этих микроскопических людишек в замке, больше похожем на муравейник, что Регина просит ее замедлиться, покружить над замком, потянуть время перед приземлением. Малефисента ныряет, значительно медленнее, чем в прошлый раз и, вняв просьбе, расправляет крылья. Ветер холодом обдает чешую. Уже почти стемнело, но она облетает вокруг замка, достаточно высоко, чтобы любой, кому пришло в голову взглянуть в небо, увидел лишь неясное темное пятнышко. Довольно крупное темное пятнышко, если быть честным. — Спасибо, — говорит Регина, слегка поглаживая пальцами чешую на ее шее. Из горла Малефисенты вырывается какой-то неясный звук, и Регина смеется. — Это было мурлыканье? — в ответ на такую дерзость Малефисента резко ныряет к земле, выравнивая полет лишь за несколько минут до столкновения. Регина вскрикивает, однако Малефисента слышит в этом крике нотки веселья. — Не делай так! Малефисента приземляется — достаточно близко, чтобы Регина без труда смогла добраться до замка, но не настолько близко, чтобы кто-нибудь увидел приземление, хотя, как ей кажется, это совсем неважно. Она позволяет Регине слезть с ее спины, а потом превращается, чувствуя, как меняются ее кости, сжимаясь и деформируясь. Когда-то это причиняло боль. Долгое время превращаться из человека в зверя было очень, очень больно, но не сейчас, настолько она привыкла, и Регина смотрит на нее горящими от восторга глазами, пока Малефисента разминает спину и плечи, привыкая к новой форме. — Вскоре ты навестишь меня снова, — говорит Малефисента, подходя ближе. Это не вопрос, но Регина кивает, краснея и переминаясь с ноги на ногу. Такая милая. Милая маленькая королева, без остатка принадлежащая Малефисенте. Лишь ее друг, ее, и ничей больше, и от этой мысли удовлетворение пламенем разгорается в груди, словно драконий огонь. А затем, Малефисента целует ее, укрывшись в тени двух деревьев. Всего лишь в щеку, но кажется, что даже поцелуй в губы не заставил бы щеки Регины гореть ярче. Малефисента смеется, и смех переходит в рык, когда она снова превращается в дракона, расправляя крылья. Она чувствует на себе взгляд Регины, пока поднимается все выше и выше, но не оглядывается.

Два. Круэлла кажется на удивление спокойной, когда забирается к Малефисенте на спину. — А знаешь, дорогая, я бы могла найти для тебя сед… Малефисента резко выгибается, и Круэлла вскрикивает, едва не свалившись вниз головой. — Ладно, ладно. Хорошо. Не надо так горячиться, — в отместку она чуть крепче сжимает один из ее рогов. Малефисента испускает тихий рык, и, по крайней мере, Круэлле хватает ума ослабить хватку прежде, чем дракон повернет голову, чтобы укусить. Она скользит руками по гибкой шее. — Мило, — произносит она, и голос ее звучит почти заворожено. Урсула недоверчиво разглядывает их обеих, щупальца воинственно извиваются, словно она готова отбиваться, если они вдруг попытаются заставит ее оседлать Малефисенту. — Нет, — произносит она спокойно, — Я не собираюсь забираться на тебя. Я просто не создана для этого. Я не летаю, особенно на драконьей спине. Малефисента слышит, как дрожит ее голос. Это страх. Морская ведьма боится. Вполне возможно, небезосновательно. Не каждому по силам оседлать дракона. Прокатиться на его спине среди ночи. Не каждый столь жаден до впечатлений, как Круэлла, которая уже вонзает пятки в бока Малефисенты, словно наездник, дающий шпоры лошади. Малефисента опускает голову и ждет, разглядывая Урсулу. Та смотрит на них очень и очень внимательно, и так долго, что Круэлла начинает нетерпеливо ерзать, и глубоко вздыхает, словно скука давит на нее непосильным бременем. — Это всего лишь полет, дорогая. Уверенна, она сможет найти дорогу к своему замку от этого моря. В ответ на эти слова Урсула презрительно щурится. Выпустив дым из ноздрей, Малефисента начинает подниматься. Урсула вздыхает, крепче сжимая пальцами ее плечо, словно опору, и залезает ей на спину. Малефисента чувствует странную липкость щупалец Урсулы, когда они обвиваются вокруг ее тела, пока та наконец не хватается за нее всеми конечностями. Дрожа от страха. «Бедняжка», — думает Малефисента, не чувствуя особой жалости. Это почти забавно, но она и единым звуком не выражает это чувство, поднимаясь и расправляя крылья. Руки Круэллы все еще движутся по ее шее, нежно касаясь чешуи — Малефисента не раз видела, как та так же ласкала мех любимой шубы. — Не помню, чтобы подписывалась на это, когда вступала в ваш союз, — обреченно вздыхает Урсула, пока Малефисента поднимает их в воздух. — Не волнуйся, дорогая, — утешает ее Круэлла. В прочем, в голосе ее не слышно особого беспокойства о состоянии Урсулы, или о том, что та умрет от страха быстрее, чем замок Малефисенты покажется на горизонте среди далеких скал. — Она нас не уронит. — Это ты сейчас так говоришь, но стоит ей это сделать, и ты будешь вопить, думать о том, как ты была не права и наперебой сожалеть обо всем, что тебе пришлось сделать этой жизни, — резко отвечает Урсула. — Примерно так же, как я сейчас. Малефисента жестока, и ей слишком нравится это доказывать, поэтому она складывает крылья и падает. На ней раздаются два крика. Одни — полный неподдельного страха и такой громкий, что она сомневается, действительно ли Урсула способна так кричать. Второй — восторженный, полный смеха, задыхающийся после того, как Малефисента выпрямляет полет. — О да! Дорогая, это было чертовски весело, — Круэлла всегда любила острые ощущения. — Сделай так снова, — приказывает она пару минут спустя. — Ты не посмеешь, — шипит Урсула, с удивительной для человека силой впиваясь пальцами в чешую, однако этого все же не достаточно, что проникнуть под ее железную броню. Нет силы, способной на это, и возня Урсулы больше похожа на щекотку где-то в затылке, но все же ее достаточно, чтобы понять, что это именно Урсула, и что ей чертовски страшно. И все же жестокость Малефисенты не беспредельна, и она не имеет особого желания выполнять чьи-то приказы, особенно приказы Круэллы, поэтому продолжает лететь ровно. (К тому же Урсула нравится ей гораздо больше Круэллы.) Пока они летят на лесами и океанами, все приближаясь и приближаясь к горам, восторг Круэллы, так же, как и страх Урсулы, сходит на нет, по крайней мере отчасти. Все чувства Малефисенты куда острее в драконьей форме, и она чувствует запах страха, окружающего Урсулу — резкий и густой, как мед, но и он начинает рассеиваться, кода Малефисента отказывается повторить свой нырок (к огромному разочарованию Круэллы, которая сильнее впивается пятками ей в бока, словно пытая заставить дрессированную лошадь повторить новый трюк). — Это было ужасно, — жалуется Урсула, с несчастным видом слезая со спины Малефисенты, ухитрившись запутаться в собственных конечностях. Это жалоба, в которой куда больше облегчения, чем обвинения, но все же — жалоба. — Это было невероятно, — протягивает Круэлла с удовлетворенным вздохом, слезая со спины Малефисенты с куда большей грацией. Малефиснта снова превращается в человека, и знакомая дрожь пробегает через все ее тело. Когда-то менять форму снова и снова было больно — в самом начале, так мучительно больно, что ей не хотелось проходить через это опять. Но она превращалась раз за разом, слишком упорная, чтобы отступать, и теперь это стало так же естественно, как дышать. Осталось лишь легкое, чуть щекочущее ощущение где-то под кожей, когда она меняла облик, превращаясь из человека в дракона и наоборот. Слишком горячо при превращении дракона, слишком холодно при возвращении в человеческую форму. Но это был лишь минутный дискомфорт, а затем исчез и он. — Наслаждайтесь, пока можете, — холодно отвечает она, направляясь к своему замку по протоптанной в снегу извилистой тропинке. — Оседлать меня снова вам не удастся. — Слава морям, — шепчет Урсула. И, конечно же, Круэлла не упускает выпавшего ей шанса. — Ты так в этом уверена, дорогуша? — томно шепчет она, покачивая бедрами. — Это может быть весьма приятно для нас обеих. Единственным ответом ей служит звук, явно выражающий отвращение. Урсула смеется, и смех ее эхом отдается среди деревьев. (Ей нравится это звук, но Малефисента подумает об этом позже.)

Три. В Сторибруке слишком мало места для дракона. В лесу слишком много людей, слишком много деревьев и слишком мало достаточно широких полян, чтобы вместить ее в драконьей форме, и даже если бы она смогла найти подходящее место в самом городе, вокруг нее тут же собралась бы толпа с самым необходимым (вилы, факелы, а во главе всего этого милая старушка, что держит кафе, с арбалетом наперевес), чтобы выгнать ее из города как можно быстрее. Однако проблема не людях. Только в свободном пространстве. В небе его предостаточно: широкие, бескрайние небеса всех оттенков голубого и синего, в которых можно путешествовать, смотреть сверху вниз на здания, что все уменьшаются и уменьшаются, пока она взлетает, и на людишек, которым никогда не познать истиной свободы полета. Наконец она находит подходящее место в лесу, чтобы превратиться, не задев Регину и ее ребенка, который смотрит на нее широко раскрытыми глазами, а потом восторженно выдыхает: — Вот это круто! Она не совсем уверена, как на это стоит реагировать, и лишь слегка покачивает крыльями, прижимаясь к траве, чувствуя себя все менее уверенно на земле, а не в воздухе. Именно это она, с некоторым колебанием, пообещала им. Одному из них, по крайней мере, и все, что нужно было ребенку, это посмотреть на Регину взглядом, под тяжестью которого она сдалась с хорошо-но-ты-не-сделаешь-этого-в-одиночку вздохом. Малефисента держит свои обещания. (По крайней мере, она делает все возможное чтобы сдержать их все. Порой, она оступается, но все же пытается, особенно ради Регины, пусть она старается не думать об этом слишком долго, не думать о том, как ускоряется стук слабого человеческого органа в ее груди, когда Регина улыбается ей, и она словно превращается в одного из эти влюбленных по уши человечков, готовых закрыть глаза на то, что настоящей любви не существует, и поверить в нее. Но это и есть любовь. Просто любовь. Она так же реальна, как реально все, что думают об истинной любви. Нет, она гораздо реальнее.) Позволить ребенку прокатится на ее спине, словно она какой-то пони, доставленный на ярмарку специально для того, чтобы порадовать детишек, — от одной этой мысли ей становится тошно, но Генри Миллс — это совсем другое. Генри Миллс — это Генри Миллс, сын Регины, тот, кого она любит больше в этом мире и любом другом, и… И Малефисента обещает. И Генри взбирается — очень аккуратно, словно он может случайно ранить ее — ей на спину, мягко касаясь руками чешуи, пока Регина помогает ему, а затем забирается следом. Тяжесть Регины на ее спине кажется знакомой, до странности успокаивающей, и руки ее привычно обвивают шею Малефисенты, нежно, почти лениво, поглаживая. Будь они лишь вдвоем, она бы игриво нырнула вниз, на такой скорости, что любой бы поклялся, что они вот-вот разобьются, лишь для того, чтобы сбивая дыхание ринуться вверх в самый последний момент. Но на ее спине не одна лишь Регина, рядом сидит ее сын, и Малефисента взлетает медленно, аккуратно, и с каждым взмахом крыльев напряжение в ней исчезает и вскоре от него не остается и следа. Набирает ли она высоту или планирует ниже — это лишь плавные, изящные движения, нисколько не похожие на те кульбиты, от которых желудок выворачивает наизнанку. Она делает это ради сына Регины. Она делает это ради Регины. (Людям не место на драконьей спине, ни одному из них, даже той, кого она любит, любила и будет любить и ее сыну, это неправильно. Это знание темным камнем оседает где-то желудке, но так было всегда. Ради Регины она будет нарушать эти негласные правила снова и снова.) Она заставляла страдать целые деревни, она сжигала их дотла, обращала в прах вместе с крестьянами, их населявшими. Она сжигала, испепелял и обращала в пыль, изводила, убивала и уничтожала, позволяя страшным сказкам превратиться легенды, что одновременно ужасали и повергали в благоговейный трепет. Ее имя произносили шепотом, словно табу, словно она могла появиться из неоткуда и покарать безрассудного смельчака. А теперь она исполняет детские желания. (Все было бы иначе, не будь он сыном Регины, отмечает она про себя.) — Как в старые добрые времена, — мягко шепчет Регина прижавшись к ее шее, пока они кружат над Сторибруком, поднимаясь все выше. Что-то пробуждается в ее душе, и, не в силах ответить словами, Малефисента тихонько фыркает в ответ. Как в старые добрые времена.