Ведьмина ночь

      Алин отчаянно старался не заплакать. Не зарыдать. Слезы и без того уже катились. Крупные, детские. Холодили побелевшие ледяные щеки. Губы щипало и противно щекотало. Редкие снежинки нахлобучили целую шапку поверх старой и дырявой, стянутой у старшего брата, под шумок. Темная громада леса, подступившая близко-близко к ограде, такой хлипкой ненадежной по сравнению с мохнатыми еловыми исполинами, дышала сырым холодом, промозглым ноябрьским окоченением. Еще не смертельным, но мальчишке, улизнувшему тайком от родителей из дому, в самый раз, чтобы замерзнуть. Или попасть на зуб к местным волкам, расплодившимся в это лето, и, порой, не гнушавшимся подзакусить в деревенском стаде. А Алин едва ли крупнее приличной овцы. Барана. Или осла… упрямого, упертого и очень самонадеянного.       На дворе разлилась, растеклась ведьмина ночь. Пригнула верхушки яблонь и слив, припорошила первым колючим, не липким, не мокрым, снегом дворы и крыши, припугнула людей. Неверным светом вычертила косые полосы на дороге, слизала тепло. Свивавшаяся поземка цепляла за ноги, норовила поставить ножку, уронить, запутать, увести прочь от жилья.       Алин думал отсидеться в хлеву, но вспомнил рассказы мальчишек, что, мол, в самую эту ночь, ведьмы пугают скотину, киснут молоко и играют с животиной. А назад в дом не попросишься. Уши надерут. Если пустят. Наверняка, нет. Не положено в такую пору пускать со двора. Пусть и зовет этот кто-то знакомым сыновьим голосом. Свои дети все давно спят по лавкам. Не видел никто, как он сбежал. Через маленькое чердачное окошко, по скользкой крыше, на старую яблоню. Добежал до забора, отодвинул одну доску, еще прошлым летом снятую с гвоздя. Ребятня скрывала дыру, чтоб отец не заделал, исправно сбегала, чудом не попадаясь на окрик и тяжелую родительскую длань.       Алин тихонько заскулил – от соседнего двора, аккурат поперек дороги лежала густая тень. Живая, дышащая. Она дремала, иногда сонно поглядывая на мальчишку светлыми росчерками глаз-щелей. Ее пасть была широко раскрыта – казалось, под ней нет дороги, нет ничего, только бесконечный колодец прямиком на адскую сковородку.       За деревней глухо зарокотало. Так похоже падали деревья. С гулом, с тяжелым вздохом и мощным ударом. Заскулили псы, и следом сразу ночной холод пронзил волчий вой. Тоскливый, гибкий, уносящийся ввысь. Алин припал к земле, так страшно вывернуло душу, заморозило внутренности. Даже слезы разом просохли. Густая тень вдруг вздрогнула и стала подниматься, оформляясь большущими черными крыльями. Алин опрометью бросился вперед, не разбирая дороги. Ноги несли, несли, куда-то в сторону от родного дома, через сугробы двора дядьки Михася, прочь, почему-то в распахнутые ворота. Не иначе ведьмы попутали. Иначе с чего бы домашнему мальчишке искать убежище за охранным кругом забора, в мутной страшной чащобе. Алин бы не ответил. Он бежал, выпучив глаза, распахнув рот в немом крике, даже не спотыкаясь там, где еще днем переломался бы от колена до шеи. Перепрыгнув через раскатившиеся бревна, он все же оступился, поскользнулся и, рухнув, проехал на пузе в распахнутом кожухе. Из-за ворота выпал нательный крестик. Алин, как умалишенный, схватился за холодную крестовину, зажмурился что было сил и забормотал молитву, путая слова и покровителей.       - Интересно, - равнодушно-спокойно произнес незнакомый мужской голос, и Алин заскулил, глотая снова полившиеся слезы. – Мальчик, встань, простудишься.       Алин затрясся, замотал головой, возя губами по стылой земле и царапая щеки. Неведомая сила сгребла воротник кожуха и потянула вверх. Мальчишка судорожно икнул, когда ноги оторвались. И замер, отвесив челюсть.       За шкирку его держала вовсе не ведьма, не бес и даже не леший. Статный суровый мужчина в тяжелом кожаном костюме, в каких ходят благородные. Без знаков отличия... мальчишка их и не искал. Он застыл, как пойманная мышь, пытаясь впихнуть в затуманенный ужасом рассудок картину человеческого лица.       Осознать, что крупно вылепленное, скуластое, с резко выступающими крыльями носа лицо напрочь лишено чешуи, отвалившейся плоти, язв… что там еще бывает у ведьминого отродья? Ясным днем Алин и от такого бы шарахнулся, но сейчас все отступило перед страхом.       - Дяденька, - заголосил мальчишка, силясь достать держащую руку. – Господин... дяденька, домой бы.       - Так и шел бы, - ответили сбоку.       Алин пискнул и снова повис. Рука в перчатке разжалась, он плюхнулся на зад и попытался отползти. Второй мужчина смотрел на него из-под капюшона плаща, и лица его Алин не видел. Просто знал, что на него смотрят. Жутко так, изучающе.       - Не пустят, - пискнул мальчик еще тише. – В ведьмину ночь дверь не отопрут…       - Давай попробуем, - они переглянулись, и первый кивнул на приоткрытую створку ворот.       Алин только сейчас заметил, что тяжелый брус снят, а он бы ни в жизни его не приподнял бы. Кишки размотались бы раньше. Кто-то намерено снял? Ведьмины происки!       - Веди.       - К-куда? – заикаясь, спросил Алин, снова загребая прочь.       - Домой, - господин указал вперед, в ворота. – Уговорим тебя пустить.       Мальчишка представил, что будет дальше. Но сам не понял, как встал, даже отряхнулся, хоть снег уже промочил штаны, набился под поясницу, и на животе расползалось противное мокрое пятно. Шли в молчании. Пришлые не оглядывались, не смотрели по сторонам. Ступали след в след.       Алин вел и думал, как он сумел проскочить пол деревни?! Их-то дом в самом центре, как и положено голове. Калитка осталась заперта, но господин просунул в щелку нож и подцепил простую петлю. Глухо заворчал кобель в будке, загремел цепью. Но тут же заскулил, затих.       Рука в перчатке уверенно стукнула в дверь. Дерево глухо отозвалось. Алину показалось, что под крышей что-то хрупнуло, скатилось нежной порошей, прикрываясь от улицы белой шторкой. Пес в будке заскулил, и снова, наперекор ему, слабому жалкому, разлился вой. Второй пришлый, тот, что в плаще, шагнул с крыльца обратно на землю, скинул капюшон. Приманил ветер. Порыв взметнул не скрепленные длинные волосы, показав лишь часть лица. Алин с жадностью, позабыв про страх, всматривался. Похожи… но разные.       Внутри дома завозились; слышно было, как открывается дверь из сеней, как скрипят половицы. Сквозь крохотные щели дохнуло теплом, просочился запах жилья, сна… настороженного внимания. Шаги замерли. Отец, небось, стоял и прислушивался, пытаясь угадать, кого ведьмы принесли. Алин очень надеялся, что не в прямом смысле слова. Пусть быть ему поротым, как сидоровой козе, но лишь бы все обошлось.       - Хозяин, именем князя, пустите на постой в ночь холодную, - не дожидаясь вопроса охотник, как про себя его почему-то назвал Алин, заговорил громко и четко, снял перчатку, подняв напротив приличного размера щели, оставленной специально для сугляду, руку с блеснувшим перстнем.       В сенях громко упала колотушка, за ней старый ухват – мальчик втянул голову в плечи – а там и кадушка, им же поставленная, хотя обещал вчера убрать. Думал, успеет с утра. Отец помянул черта, помолчал и глухо спросил:       - Княжеские люди без свиты? Зачем пожаловали?       - Мальчонку своего пусти на ночлег домой.       Алин спиной ощутил, как за ним встал второй охотник. От него пахло пеплом. Холодным пеплом очага. И тонким, сладким…       - Мои все дома, - заупрямился голова.       - Отец, - осмелился подать голос мальчишка. – Это я…       - Алин! - вскрикнул женский голос; значит, мать тоже вышла.       - Вертайся в дом, - грубо прикрикнул отец.       - Почем мне знать, что это он? Мой спал, когда я ложился.       - Он проспорил и вышел, - едва начавший ломаться юношеский голос, следом отцовская ругань.       - Открывай, хозяин, - вдруг ласково промолвил длинноволосый в плаще. – Простынет мальчик… тебе же будет лучше, если пустишь.       У Алина волосы встали дыбом. На шее словно паук закопошился, тонкими лапками перебирая по вмиг заледеневшему загривку.       Отец больше не отвечал. Топтался, сопел рассерженно. Алин уже понуро свесил голову, но заскрипели пазы, зашуршал засов. Дверь приоткрылась на ширину в пол ладони. Пришлый отступил, давая себя разглядеть, не скрывая ни тяжелого палаша при поясе, ни благородной осанки.       - Перекрестись, - сурово потребовал отец.       Алин расслышал отчетливый, очень тихий смешок за спиной. Рука с перстнем спокойно сотворила крестное знаменье, небрежно наметив щепоть. С таким видом крестятся люди давно не верящие ни в бога, ни в дьявола. Рассчитывающие только на себя. Откуда это знал мальчишка из глухой деревни? Он и не знал, просто в это мгновение понял, что быть ему выдранным отцовским ремнем назавтра. Пустит. Пустит обратно под родную крышу.       - Заходите, - отец потянул дверь, шире раскрывая темный зев.       Свеча трепала пламенем, едва не затухая в руке у Штефана, самого старшего из братьев. Бледный, как полотно, он крепко сжимал во второй древко от лопаты, заточенное под кол. И снова тихий смешок вздыбил волосы.       Алин получил затрещину, едва переступил порог. Но даже не ойкнул. Потер затылок, юркнув через сени в комнату, в живительное тепло. Мелочь, проснувшаяся с матерью, прыснула вон. Да и сама женщина поспешила уйти, Алин видел только край нижней рубашки да длинную неубранную косу.       Отец проводил гостей в горницу и теперь разглядывал пристально, пытаясь прочесть мысли или, хотя бы, что этим двум господам понадобилось в такую ночь. Без лошадей, без провизии… по лесу пешком пришли? Первый охотник вытащил из поясного кошеля свернутый лист, разложил на столе. Отец беззвучно ахнул.       - Ты писал господарю про волков и смуту. Волков я видел. Чем тебя напугали люди?       Алину отказали ноги. Он осел на согретые от теплившегося очага доски, меленько крестясь. Это что же получается… этот охотник?..       - Я по его приказу, - сощурился мужчина, доставая вторую бумагу, заверенную гербовой печатью и росписью самого Влада Цепеша.       Алин читать не умел, знал пару букв, дядька Михась научил имя свое писать, а не крестик ставить, как другие, но подпись господаря видел на грамотах, которые иной раз доставляли курьеры и воины. От сердца малость отлегло. Не мог же сам князь прийти разбираться с опасениями простого деревенского головы.       - Раз так, присаживайся, - отец указал на лавку. – Я Григор, голова местный, ну да вы знаете. Как тебя называть?       Штефан вернул засов на место, подвинул ветошь, скрученную и в ней завернутую старую шкуру к порогу, чтоб не садило по ногам, закрыл вторую дверь и, оставив свечу на столе, бесшумно испарился, повинуясь кивку отца. Алин остался сидеть. Его никто не гнал, а встать не получалось. Ноги растопило теплом и облегчением, размягчило восковые колени. Не собрать, не подняться.       - Мы с князем одного имени, - спокойно ответил охотник… или воин? посланник князя? присаживаясь.       Его спутник замер у дверей, разглядывая горницу. Отстраненная улыбка притаилась в углах рта, но глаза были цепки и внимательны. Холодны. Отметили каждый закоулок, мебель, рдеющие угли и оставленную рядом кочергу – кто-то из старших детей в эту ночь всегда дежурил у очага, гасить не решались. Нечистая сила она не войдет, покуда живо пламя. Угли сворует, а оранжевые обжигающие цветы ей не по зубам.       - Пропадать стали люди, - Григор затеплил еще свечу, сам опустился напротив, не спеша предлагать гостям еду или питье. – И не просто так. А находятся в канавах, оврагах, изуродованные, искусанные.       - Это ты про волков? – уточнил Влад.       - Нет, - голова выразительно поднял брови. – Волки так не кусают и не жрут. Животы чистые и целые, а хищники ливер подчистую выедают. И шеи растерзаны. У кого-то в лохмотья, у кого-то аккуратные две дырки.       - Хм? – темная густая бровь вздернулась, первый признак интереса.       - Я придерживаю сведенья эти, господин, не зачем людям-то знать. Но не долго. Пока находили трупы дальше от деревни, а последний - у самой стены. Успели спрятать, я и мой старшой только видели.       - Что думаешь?       - Не знаю, господин, - Григор отвел глаза впервые за короткую беседу. – Но узнают, пойдут слухи. И без того на дворе время нечисти, а если еще станет известно, что не волки лютуют, а кровососы проклятые, несдобровать. Поднимут бунт, а там у страха глаза велики.       - А ты, выходит, не боишься? – уточнил Влад, едва заметно наклоняясь вперед и прошивая голову насквозь тяжелым, как его палаш, взглядом.       - Боюсь, но я повидал всякого и на войне был, - Григор указал на посеченное лицо. – Бунт страшнее, чем ночные чудовища.       - Вот как, - ухмыльнулся пришлый, откидываясь назад, ответ старосты его явно позабавил. – Хорошо. Чужие есть в деревне?       - В деревне самой нету, господин. А вот недалеко стоит небольшой брошенный замок, да вы знаете, наверняка. Развалился почти. Но видели там, людей. Кто такие, зачем пришли - спрашивать не стали. Ни к нам не суются, почти не показываются, следы не оставляют, ни к себе не пускают, щетинятся, отмалчиваются, прячутся.       Григор замолчал. Алин вздохнул и привлек внимание. Плащ шевельнулся, когда его обладатель беззвучно сделал шаг. Ни досочка не скрипнула. А сапог-то верховой, железом подбит. Но не звенит шпорой. С бархатным шорохом пришлый присел на корточки перед мальчишкой:       - Что говорили твои приятели на улице? – с той же жутковатой лаской спросил безымянный. – Наверняка, бегали, смотрели. Что видели?       Григор вскинулся, встал, но Влад поднял ладонь, успокаивая. Да и что волноваться-то, поздно. Дверь заперта, а чужаки вот они. Оставалось только надеяться, что бумаги подлинные и странности спишутся на нежелание князя оглашать события, как и просил голова.       Алин кивнул. Под кожухом он вспотел, рубаха к спине прилипла. Ноздри мужчины дрогнули, втягивая островатый пряный запах мальчишеского тела.       - Все говорят, они нечисть или еще кто, кто кровью питается, - выпалил мальчик на одном дыхании. – И взрослые так считают, просто стараются вслух не произносить. У Иона отец поговаривал о том, чтобы перебраться поближе к замку, к обжитым защищенным землям. А у Дора, что молитвами не поможешь, спалить надо бесовское гнездо. Покудова худо не стало.       - Значит, скрыли правду от людей, - лукаво улыбнулся длинноволосый, обернувшись к Григору.       - Я не волен слухи сдержать, потому и писал.       - Я понял, - Влад поднялся. – Почему деревенские ворота открыты сегодня? Ночь ведьм же.       - Открыты?! – голова бросился к окну, но коварный снежок, хоть и был редким, наметал с усердием, запорошив окно. Да и не разглядеть, темень-то ночная, предзимняя, в полной силе. – Не должно быть этого…       Словно отвечая словам Григора, полетел волчий вой. Полился, впился в уши, растерзал тишину и шепот леса. Затравленно залаяли псы, истошно и зло. Почуяли вечных врагов.       Влад поднялся, а его спутник небрежно сбросил плащ, оставшись в таком же костюме, разве что куртка была удлинена и закрывала ноги по колено тяжелыми прошитыми полами. Ножны с коротким прямым клинком и высокий глухой ворот, по плечам вкруг лежала широкая цепь благородного. Алина поразили его тонкие изящные руки, лишенные перчаток. Рукава закрывали половину ладони, но сами пальцы – тонкие, длинные с острыми отпущенными ногтями. И такой же, как у второго, перстень крупного камня. Не один, несколько, но с красным был точной копией.       - Люди останутся в домах? – спросил Влад, натягивая перчатку и проверяя, как ходит клинок.       - Сегодня, да. Не обессудьте, но на помощь никто не выйдет. Да и вам не советую, волкам-то, поди, чхать на княжеские грамоты.       Влад кивнул. То ли услышал, то ли принял к сведенью, пропустив половину мимо. На лице не дрогнуло ничего. Только тяжело и высоко взошла грудная клетка, опустилась под плотной курткой, замерла. Ветром-стужей, легким крылом проникшим от распахнутой двери, задуло разом свечи, угли притихли, прикрылись темным пеплом. Алин юркнул вперед, в ногах, по-собачьи пригибаясь. Кой черт надоумил мальчишку?! Все то же, любопытство, от которого сладко замирало внутри, уже не помнился страх, начисто вытертый предвкушением. Не зря мать говорила, что непутевый младшенький получился, ох, непутевый… путь из сеней наощупь нашел, никем не замеченный. Выкатился на крыльцо и спрятался под приставленные доски.       Пришлые стояли у калитки, несколько ударов сердца стояли. Прислушиваясь, одинаково склонив головы, как птицы хищные. Вой раздался ближе и чище. А за ним лай, обычный, злой лай псов. Длинноволосый вдруг обернулся. Алина к доскам прибило. Мужчина оскалился, не улыбнулся, мальчишке почудились длинные зубы. Хлопнула дверь, вошел в пазы засов. Влад первым шагнул за калитку, вышел на середину дороги. Следом и второй, но остался в тени забора, чуть дальше отойдя, оставляя четкие следы на свежей пороше, уже оборачивающейся пушистым покрывалом, пока еще слишком тонким, чтобы закрыть грязь и черную вытоптанную землю с неопрятными драными пучками травы. Алин подкрался ближе, забрался на поленницу, дальнюю, некрытую, разлегся плашмя и задержал дыхание. Луна, как назло, именно сейчас пробралась сквозь облачную прореху, поднатужилась, плеснув света. Через ворота просачивались упругие мохнатые тела волков. Серо-белые, с подпалинами и без, они по одному проходили внутрь деревни, останавливались, чутко принюхиваясь и выискивая неосторожные следы. Алину почудилось что-то неправильное. То выли, рычали, а теперь молчаливо озирались, как хорошо обученные гончие. Псы… псы! У волков нет такой осанки, они сплошь сутуловатые, с жесткими худыми лапами. Эти, явно полукровки, более мощные, приземистые. С собачьими глазами. Без серой стали лесного хищника. Вожак, матерый белоснежный зверь, первым углядел добычу. Коротко тявкнул, подзывая собратьев, и легкими скачками бросился вперед, развивая скорость, намереваясь сбить и вцепиться в беззащитное горло ничего непонимающего человека.       Влад спокойно продолжал стоять, только небрежно положил кисть на рукоять палаша. Алин чуть не закричал, понукая вытащить оружие. Пес взвился в мощном броске. Мелькнула рука в черной коже, открытая, не усиленная металлом. Простая человеческая рука. Она легко ухватила пса под оскаленную пасть и отшвырнула. Жалобно вякнув, вожак свалился на землю, силился подняться, но не сумел, затих. Еще трое полуволков бросились вперед, не осознав произошедшего. Палаш все же покинул ножны, снег окрасился бахромчатыми красными полосами. С перерубленными лапами, шеями и брюхом псы свалились под ноги Владу, запачкав его сапоги и штаны. Стая остановилась, заволновалась. Одни рычали, но слабо и неуверенно, другие уже скулили, поджав хвосты, и порывались припасть на живот, согнуться, подставив шею в надежде, что их не разорвут. Тот, кто имеет право сильного. Алин впервые видел, чтобы человек так влиял на полукровок.       Из-за ворот со стороны леса гавкнуло, потом свистнуло. Свистулька. Из кусочка коры. Очень похоже на ночную птицу, но любой деревенский мальчишка заметит разницу. Люди? Стая развернулась по команде извне и медленно отступила за ворота, опасливо оглядываясь. Точно шелудивые псы, отозванные хозяином. На смену пришли другие. Плотные, серые, как тени. Массивные, с высокими мощными костяками, выше любого серого хищника леса. Волкодавы… только опять какие-то неправильные. Спокойные, молчаливые. В металлических ошейниках-горжетах, шипами наружу. Блестящими серебристыми начищенными шипами. Алин насчитал десять, крупноголовых, сосредоточенных. Влад оценил ширину улицы и отошел от напарника дальше, давая ему, в случае чего, место для маневра.       - Надо же, - усмехнулся длинноволосый – ветер срывал слова с его губ, мальчишка хорошо слышал, - вывели новую породу. Интересно. Может, нам тоже следом за лошадьми попробовать? Не люблю собак, разве что.       Влад не ответил. Палаш нацелился окровавленным клинком в землю. Задержавшиеся капли тяжело и неохотно сползали на самую кромку, на снег. Клюквенные ягоды на белом фоне. Волкодавы не спешили с атакой. Ждали. Команды? Новый свист, и Алин подскочил, как ужаленный. Хорошо ударился локтем и рухнул, так и не дав себя увидеть. С другой стороны выступил из тьмы, разбавленной молочно-серым светом, еще десяток псов. Грудь собак пересекали широкие ременные полосы, все в шипах и клепках. Длинноволосый ухмыльнулся, отделившись от тени, спиной к Владу. Собаки напали слаженно, почти одновременно, не боясь, не нарываясь. Атакуя не прямо, стараясь сбить, но заходя в бок, обманывая, отвлекая на одного, пока другие подбирались к открытым участкам тела. Не тут-то было. Влад крутился с такой скоростью, что Алин за ним глазами не поспевал. Движения клинка не улавливал совсем. Только валились туши. Но и псы были опаснее простых шавок. Отбегали, даже если хромали, снова кружили. Лезвие не с первого раза прорубало толстые вощеные ремни, рукав дрался о шипы. Длинноволосый тоже обнажил клинок. Вился волчком.       Алин с ужасом зажмурился на миг, когда понял, что рычат не всегда волкодавы. Собачьи когти и зубы, шипы, оставляли на одежде людей длинные полосы-шрамы, но кровь, орошающая снег, была только животной. Пока.       Безымянный замешкался на мгновение, разворачиваясь, наклонился ниже, чем следовало, и получил по лицу. Алин уткнулся в рукав. Изуродованная щека покрылась красным, веко залило кровью. Волкодав тут же поплатился, лишившись глаза, а потом и жизни. Влад с коротким «хех» разрубил последнего и встал, страшный, испачканный и всклокоченный. Тут же обернулся к осевшему на колено напарнику. Ухватил за запястье, потянул руку, сквозь которую текло тонкими ручейками. Алин затаил дыхание. Жалко. Красивый был… длинноволосый ухмыльнулся, слизнув с губы потеки. Легко поднялся, что-то негромко говоря. Влад упрямо сжал губы, нахмурился. Несогласный, но не имеющий возможности спорить. Алин видел такое выражение лица у Штефана, бодающегося с отцом. Вроде и прав, но не может возразить, уступает. Истерзанная перчатка сжала в кулаке длинные волосы… Алин только сейчас увидел, что часть была под заколкой, на деле хвост сходил до самого копчика. Влад запрокинул мужчине голову, внимательно осмотрел рану. Верхняя губа дернулась.       - … запру, если не будешь осторожнее! - донеслось до Алина сочащееся яростью. – Запомни, Раду.       И знакомый смешок ответом. Свист прорезал ночь. Бессильно, зло, высоко. Перешел в визг и оборвался. Псы больше не слышали команд хозяев.       Влад с силой отпихнул Раду, пнул с дороги тело пса. Алин успел испугаться, что вернулась стая собак, но, увидев, что ворота раскрылись шире, а в них входят люди, запаниковал. Люди ли? Темные безликие фигуры, одинаковые, уверенные. Те самые, или нет? Алин приподнял голову. Сам он не бегал к замку, не видел, а мальчишки не описывали. Все больше пугали, мол, странные, обряды проводят, молятся, но тоже странно. Не верилось Алину, ох, не верилось.       Да сколько же их! Мальчик насчитал три раза по десять, потом сбился. Как будто полдеревни разом высыпало на улицу. Суровые лица с той странной печатью, какая бывала у дядьки Михася, когда тот крестился на образа. Истово, истерично, размашисто. Пустота в глазах. Как у давешних волкодавов: их спустили с поводка, указав цель. Добычу. Высокие кожаные вороты с полосками металла закрывали пришедшим шею и нижнюю часть лица до носа. Так же нечем дышать! Точно не люди. Мальчишка сжался, забормотал молитву, понял, что не поможет, беспомощно оглянулся на близкий дом. Нет, не прятаться, сказать отцу, чтоб помог. Он же воевал. Не копьем, так факелом, маслом горящим – нежить завсегда огня боится!        Первые двое чужаков, в широких черных капюшонах, дали знак остановиться. Собравшись хищным полукругом, они ощетинились мечами и кинжалами. Из-за спин выглядывали другие, светлые, испуганные. Они держали факелы, масло и пучки сухой соломы. Влад поморщился, увидев короткие арбалеты. Не став ждать, пока дадут команду стрелять, он поднял голову вверх и завыл. Не подражая вою, а так, как мог бы настоящий волк. Алин понял, что больше в его маленькой жизни бояться нечего. Серые хищники отозвались сразу. Возмущенным рыком, громким перекликом, словно ждали прямо под стенами, сразу за еловыми плащами леса. Хлынули волной, напав со спины на не ожидавших воинов. Коротко и сухо щелкнули крючки затворов. Толстые серебристые болты сорвались в полет. Влад свечой взвился вверх, размытый неверный силуэт. Алин вскрикнул и отвернулся. Луна закатилась за тучу, хлынула темнота. Мальчик силой заставил себя смотреть. На улице не было ни одного охотника, ни второго. Арбалетные болты застряли в досках, в поленнице.       Заскрипела дверь дома, на пороге показался Григор, облаченный в свою старую защиту, с тяжелым зазубренным копьем. Алин заорал, бросаясь к отцу. Оскользнулся, расквасив нос о шершавый обрезок бревна. Упал голове в ноги, вцепился в колени, не в силах выдавить из себя связного слова, только мешал, не пускал, не давал пойти туда, где слышались человеческие крики. Обернулся с высокого крыльца.       Неведомая сила косила чужаков изнутри их собранного отряда. Въедалась, расползалась, вскипая очагами боли и проклятий. Волки кружили, нападали. Мешались им дома и заборы, мешали развернуться, нападать слаженными двойками. Григор пытался оторвать сына от себя, но потом разглядел, глаза попривыкли к ночной темени, подхватили небрежного сияние белого снега. Рука сама потянулась от ворота кожуха ко лбу ограждающим жестом.       Пламя вспенилось у ворот, взвилось языком, облизало мерзлые бревна. Звери испуганно прянули прочь, наскакивая друг на друга, оставляя раненных и убитых. Темной массой промчались по улице прочь. Вожак тоскливо провыл, извиняясь и прощаясь. Голова все-таки рискнул выйти за ворота. Он видел, сколько тел, изувеченных, просто со сломанными шеями или оторванными разгрызенными конечностями, валялось на снегу. И видел, сколько осталось в живых. Едва ли десяток. Видел кружащуюся тень. Одну, вторая безмолвно стояла у пламени, выхваченная его нервным перебором.       Григор считал себя не робким, но сейчас примерз к стежке, замер, застыл, став частью забора. Не мог шевельнуть рукой-ногой и только слышал скулящий плач младшего сына, протащившегося за ним через двор и сидевшего на коленях на стылой, покрытой перемешанной с грязно-окровавленным снегом земле. Трупов волкодавов он даже не заметил. Люди валились подкошенными деревьями. Пятеро. Четверо. Трое. Двое… обреченно пятившиеся к огню, выставив нелепо смешные перед ликом обличенной красным смерти, что стояла напротив них, и ветер играл с распущенными черными, как смоль, волосами, игриво лаская две седые пряди у висков. Профиль Влада четко вырисовывался огнем и мраком.       - Князь! - уверенно промолвил Григор, узнав, наконец, поверив. – Спаси нас Господь!       - Что же раньше не спас? – ласково легло из тени.       Раду повернулся разорванной половиной лица, мокрые и слипшиеся ресницы прикрывали уродливую борозду, тянувшую теперь веко вниз.       - Господин, - голова рухнул на колени. – Пощадите, я никому не скажу… никто не видел! Вы нас спасли, вечно в долгу…       Алин с ужасом увидел, что острые клыки во рту Раду ему не померещились.       - Так же, как никто не видел трупов в оврагах? Не болтал, не распространял слухи? – младший брат князя сдвинулся относительно тени, бледный, ни кровинки в лице.       - Господин…       - Раду! – низкий окрик Влада, и он, оставив не успевшее осесть тело последнего чужака, стремительно двинулся к ним.       По сапогам и штанам катились ручьи, красноватыми щупальцами обрамляя каждый след в снегу. Тянулась кровавая дорожка за тем, кто славился своей жестокостью и непреклонностью. Но тот, кто защищал своих людей до последней капли жизни. Не крови. Или крови. Только не своей. Своих врагов. Алина замутило, от запаха и вида. До издерганного сознания, наконец, дошло, что произошло и что могло произойти. С ним, с деревней, с отцом, с его семьей, мамкой и родными.       - Возьмите меня, - пролепетал он, давя связавший горло спазм. – Оставьте отца! Господарь, прошу вас!       - Раду, - не обращая внимания на людей, снова позвал Цепеш, не сводя с брата тяжелого, отливающего алым карбункулом взгляда. – Отойди.       Княжич наклонился к мальчишке, жадно втянул воздух, как зверь, показал клыки во всей красе. Алин сжался, пытаясь утереть измазавшую лицо кровь пополам со слезами и соплями. Григор потянул сына к себе, защитить, закрыть. И Раду улыбнулся, отступая. Изуродованное лицо застыло равнодушной маской.       Эту улыбку Алин запомнит на всю оставшуюся жизнь. Она будет стоять перед глазами, когда он, преклонив колени, будет давать клятву верности князю, обязуясь хранить тайну ведьминой ночи. Она будет мерещиться, когда невредимый Раду через несколько часов войдет в горницу и спокойно усядется у стола, с пренебрежением заглядывая в кружку с простой водой, забытой на столе. На дне лежал серебряный крестик – оберег материнский. Алин будет смотреть на красивое равнодушное лицо, без следов страшной рваной раны и про себя не сможет даже молиться. Страх смешается, перерастет в другое. Чувство благодарности, замешанное на ужасе перед непреодолимым восхищением и желанием быть полезным. Потому что сохранили жизнь, не взяли плату. Потому что князь, про которого шептались ночью, рассказывая страшилки, просто пришел помочь. Рисковал, доверившись, рисковал, встав против неизвестного противника.       Много позже до деревни дойдут слухи о сожженных селениях дальше по реке. Григор тихонько перекрестится, не на образ, в ту сторону, куда уходила лесная дорога к замку князя, глянет на младшего сына и вздохнет. И снова Алину примерещится клыкастая улыбка хищника, нехотя пощадившего его ноябрьской ночью, в Романо-Платонов день, когда люди оказались куда страшнее монстров ведьминой ночи.