***
Оставлять Ию сейчас было не очень разумно. Аю не помнил, чтобы хоть раз видел друга в подобном состоянии, но ему нужна была информация. Не зная начала, невозможно разобраться с концом. Фаах Аю проигнорировал попытавшегося что-то сказать ему солдата и вошел в кабинет Лаар Исаю. Утруждать себя стуком он тоже не стал. — Ваша светлость, — осекшийся при его появлении Шессах Лею почтительно склонился, но тут же поправился: — Простите, господин иерарх. — Продолжайте, — Аю небрежно шевельнул пальцами под беззвучный фырк Лаар Исаю. Возмущаться по поводу вторжения он почему-то не стал. — Да, — Шессах Лею еще раз склонил голову и заговорил. Обращался он теперь исключительно к Фаах Аю. — После обнаружения свежих следов дикарей рыцарем Фалве Ию было принято решение о продолжении обследования города. Был использован боевой порядок с расчетом на возможную засаду и атаку лучников. До площади мы добрались, не встретив сопротивления, хотя мною был зафиксирован факт наблюдения. На площади же… — гладкая речь прервалась. Аю, до того с донельзя отрешенным видом созерцавший собственные ногти, поднял голову. Шессах Лею смотрел куда-то поверх его плеча, и взгляд у него был совершенно остекленевший. — Мы слушаем, — нетерпеливо напомнил Аю, когда пауза слишком уж затянулась. — Да, простите, — Шессах Лею встряхнулся и торопливо заговорил, будто надеялся, что если он произнесет слова достаточно быстро, они потеряют свое значение. — На площади мы обнаружили второго секретаря посольства — Шалве Таю. По его словам, он перешел на сторону дикарей. Он называл себя Юатом. Мне показалось, что он был совершенно не в себе. Не могу точно воспроизвести содержание диалога — с ним говорил рыцарь Фалве Ию. Мне поручили исследовать окружающие дома. Нас явно окружали, но невозможно было определить точный состав и количество. Диалог мог… дать время. Я не вслушивался. Но, кажется, он говорил о какой-то большой стычке с колдовским огнем, — Шессах Лею снова замолчал. Аю переглянулся с Лаар Исаю, и тот едва заметно кивнул. — Островитяне совершили вылазку на побережье. Блок-пост и находящийся там гарнизон уничтожен. Пострадала часть кораблей. Они использовали там колдовской огонь. — Вот как, — Шессах Лею прикусил губу и опустил голову, — мы не знали. — Что было дальше? — пока ничего в рассказе Шессах Лею не казалось Аю из ряда вон выходящим. Новость о Шалве Таю была… неприятна, но не более того. Окажись на его месте Илеше Лаю — все было намного хуже. Посол знал не в пример больше, чем любой из его секретарей. А так оставался хороший шанс, что островитяне не будут знать о карте до самого конца. — Они вытолкнули на площадь людей. В основном мирных жителей. Я не успел увидеть воинов. Возможно, они там и были, не знаю. Все произошло так быстро. Этот Юат что-то сказал, кажется, отдал какую-то команду, но никто не успел ничего сделать. Такой яркий свет… он вспыхнул и все было в нем. Не знаю, сколько это длилось. Просто вспышка — а потом на площади остались только мы. И никаких следов. Я… не чувствовал дикарей во всем городе. Как будто их тут никогда не было. — Что за свет? Какая-то очередная выходка дикарей? — Лаар Исаю нахмурился. Подавленное состояние подчиненного он явно не разделял. — Нет, — Шессах Лею вскинул голову и решительно повторил, — это не дикари. Я думаю, что… это рыцарь Фалве Ию. Свет вышел из его рук. И… там не было и следа колдовства дикарей. Кто-то говорит, что это был свет Тана, — последние слова Шессах Лею произнес совсем тихо. Фаах Аю потребовалось изрядное усилие, чтобы удержать рвущееся с языка ругательство. В висках тоскливо и очень обреченно заломило. Ию превосходно умел выделяться там, где этого делать не следовало. — Надеюсь, — холодно произнес он, — вы не поддержали эти глупые измышления. И не будете поддерживать или распространять их и впредь. Сложно было вспомнить благословение более опасное, чем свет Тана. Причем равно опасное как для тех, кто им обладал, так и для тех, кому не посчастливилось оказаться на пути обладателя. — Конечно, — Шессах Лею медленно поклонился, не отрывая взгляда от лица Аю, — никаких слухов не будет. — В таком случае — не задерживаю. — Ваша светлость, рыцарь-паладин, — Шессах Лею коротко отсалютовал и выскользнул за дверь. — И что это было? — Лаар Исаю едва дождался, когда за ним захлопнулась дверь. — Я чего-то не знаю, а, господин иерарх? — Вы знаете ровным счетом столько, сколько и я, — Аю пожал плечами, принимая самое равнодушное выражение из тех, на которые был способен. — Или вы предпочтете подобные слухи? — Нет, — пальцы Лаар Исаю сложились в отгоняющий зло символ, — вот чего-чего, а такого добра нам не надо, — он замолчал, а потом резко приблизился, почти нависая над Фаах Аю. — Вы знали? — Нет, — Аю чуть поморщился: такое близкое соседство с кем-либо ему совершенно не нравилось, но ответил он абсолютно искренне. — И я попросил бы… — Но вы не удивлены, — Лаар Исаю все-таки немного отступил. — И вы уверены в том, что это был именно святой свет и ничто иное. — А вы знаете еще одно благословение с таким эффектом? — Аю беззвучно вздохнул. Никаких следов. Как будто их никогда тут не было. Лаар Исаю замолчал, царапая ногтем угол столешницы, и Аю был благодарен этой передышке, позволяющей привести мысли в порядок. Любой семинарист знал, что существует десять благословений — десять подобий, в которых человек смог приблизиться к Тану. Три руки, пять чувств, слово и сердце. Десять благословений и бессчетное множество их проявлений, изрядно затрудняющих процесс их изучения любому, кто на это осмеливался. Деяния, совершенные с помощью благословений, фиксировались, обрастали легендами, и каждый, почувствовавший в себе силу Тана, стремился отыскать в хрониках и сказках себя самого. И только об одном благословении из десяти все наставники говорили в унисон — это сказки. Впервые столкнувшийся с порохом и взрывами мир принял достижение человеческой мысли за волю Тана. Тан звался Трехруким, но человека он наделил только двумя. Истории об обращенных в прах армиях, о Первых Иерархах, наделенных особым даром Тана, считались просто историями. Любой иерарх, обладающий доступом к архивам и желанием в них рыться, знал, что реальность совсем не похожа на сказку. Фаах Аю не имел доступа к архивам, зато был прекрасно знаком с семейными хрониками и точно помнил, за что в тридцать девятом году Рассветной эпохи. Фаах Ию Таннар получил третье имя. Он не знал, как с этим обстояли дела в Лья, но Иерархия впервые увидела Карающую Руку Тана на полях сражений с Несотворенными. Свидетели благоговейно назвали это Святым Светом, а его обладателя — Гадсатаном, Искоренителем Скверны. Таннар писал, что Гадсатана называли воплощением самого Тана, приписывали способность читать мысли и видеть скверну. Первое Таннар почитал форменной чушью, насчет последнего испытывал сомнения, но полагал, что что-то Гадсатан видел. Или думал, что видит. О том, что стало переломным моментом, в хрониках ничего не было: теоретизировать и строить догадки Таннар не любил, но Аю предполагал, что-то должно было быть. Если только святой свет не имел изъяна в самой своей сути. Факты же говорили, что после отступления Несотворенных Гадсатан обратил взор на тех, кто его окружал. Человек не идеален — свет, тень — в душе его находится место всему. Вопрос лишь в том, чему он решается следовать. В пути и заключается весь смысл. На свою беду, Гадсатан видел скверну во всех, кроме себя самого. Возможно, он просто не рискнул заглянуть в зеркало. О дальнейшем Таннар писал донельзя скупо, но за сухими строчками Аю отчетливо видел выжженный след от приграничья до самой столицы. Святой город тогда еще только строился, да и вряд ли ожидал штурма практически изнутри. У Дворца Иерархов Гадсатан смел всех, кто посмел «мешать ему вершить правосудие», то есть просто оказался на пути. В тот год Иерархия лишилась всех десяти Высших Иерархов. Фаах Ию Таннар ждал Гадсатана на выходе из дворца. Помня о печальном опыте своих предшественников, он выбрал крышу повыше и очень тщательно смазал ядом стрелы. Гадсатан слишком увлеченно сжигал пытавшийся задержать его отряд стражи, чтобы обратить внимание на такие мелочи. Таннар открыл главный изъян всех благословений Рук — ни одно из них не может быть использовано вместе с другим. Все же у человека лишь две руки, и только одной из них он может прикоснуться к богу. Две отравленных шансатским ядом стрелы принесли Фаах Ию имя Таннара — Руки Тана, а еще через два года — кресло Восьмого Иерарха Тан. Изучая хроники, Фаах Аю задавался вопросом — что могло помешать Таннару пустить свои стрелы до того, как Гадсатан вошел во Дворец Иерархов, но эту тему Таннар не осветил даже для семейного архива. Гадсатан напугал Канцелярию достаточно, чтобы она вымарала из официальных хроник и его имя, и его деяния, а само благословение попало в разряд крайне нежелательных. Аю не слышал ни одной реальной истории о его применении, а Таннар в своих записках сообщал, что лично сжег «еще троих одаренных, возомнивших себя Таном». Список Восьмой Канцелярии на этот счет мог быть намного обширнее. — Что вы собираетесь предпринять? — своим молчанием Лаар Исаю оставил Фаах Аю достаточно времени на мрачные мысли и предположения, но сейчас раздражающий стук пальцев о столешницу умолк, сигнализируя, что рыцарь-паладин принял какое-то решение. — Не знаю, господин иерарх, — Лаар Исаю ожесточенно потер переносицу, — вы же читали хроники? — Хуже, — Аю с трудом удержался, чтобы не повторить его жест, — я читал дневники Таннара. — Мало подходящая сказка на ночь, — Лаар Исаю нервно усмехнулся. — И что вы думаете? — Благословение — это только благословение. Выбор его использования всегда на нас самих, — нити вспыхнули под веками, и Аю растворил часть из них, оставляя лишь те исходы, что собирался превратить в реальность. — Этого я и опасаюсь, — Лаар Исаю совершенно не выглядел убежденным. Но все же Орден Паладинов давно обладал достаточной самостоятельностью от Канцелярии, чтобы иметь собственные тайны и не слишком тщательно следовать предписаниям. — Никто не пострадал, — напомнил Аю, внимательно посмотрев на паладина, — никого из своих не задело и краем. И не заденет никогда. — Ваша уверенность — поразительна, — Лаар Исаю смотрел на него со странно не вяжущейся с его обликом ироничной улыбкой. — Я знаю Фалве Ию, — Аю вскинул подбородок, гася мимолетную мысль — кто, кого и в чем убеждал тут. Или убеждался. — Этого вполне достаточно. — Воля ваша, — Лаар Исаю склонил голову, но произнес это таким невыносимым тоном, что Аю почувствовал, как к щекам прилила краска. — Доброй ночи, — кабинет Аю покинул настолько быстро, насколько возможно, чтобы это не сочли бегством. У него еще оставалось дело. Намного более важное, чем все разговоры с Лаар Исаю разом.***
Перелом уже вступил в свои права. Несколько часов между закатом и рассветом, когда мир — на единственную ночь в году — остается без взора Тана, открытый дыханию всех ветров. Фаах Аю чувствовал его — в слишком густой темноте коридоров, в ломком и неверном веере вероятностей, меняющихся с каждым ударом сердца. Причудливые, изломанные исходы, подсказывающие в равной мере невероятные вещи. Казалось, в эти часы действительно возможно все. Аю бессознательно коснулся колец: железо леденило кожу и несло ясность мыслям. Нет ничего, чему стоило бы верить в Перелом. Он прикрыл глаза, гася разом все нити. Теперь вокруг не было ничего, кроме густой темноты крепостных коридоров, которая вскоре сменилась приглушенным светом, льющимся из-под дверей. Дверь в его собственную комнату казалась островком темноты. Золотистый свет второй из лун едва проникал в комнату, но Аю хватило его, чтобы понять: с момента его ухода ничего не изменилось. Ию сидел у стены ровно так, как он его оставил, и даже не отреагировал на его возвращение. Плохо. Аю беззвучно прищелкнул языком и принялся на ощупь зажигать лампы. Искусственный свет разогнал темноту, но ее холодное присутствие не пропало. За дверью то и дело раздавались торопливые шаги, перекликались голоса, но чем выше поднимались луны, тем реже и тише они звучали, пока не прекратились совсем. Ию не заметил, когда в комнате стало больше света, только почувствовал, как вьющийся над курильницей дым заполняет все терпким запахом полыни. Наверное, если закрыть глаза, можно даже представить, что за стенами раскинулся большой сосновый лес, а холодный ветер с холмов вот-вот бросит в окна комья колючего снега. И ничего не было. Мысль отдавала кисловатым привкусом малодушия. И Ию не закрывал глаз, смотрел, не отрываясь, на мутную поверхность давно остывшего чая. В поле зрения возникли руки. Ию безропотно позволил забрать у себя чашку и подвинулся, освобождая нагретое место. Когда-то давно, сейчас казалось — совсем в другой жизни, они с Аю часто так сидели. Вернее, вначале сидел один Ию: стульев в семинарских спальнях не водилось, а сидеть на кровати, не сбивая каждый раз покрывало, он не умел. Проще было устроиться на полу, чем бессчетное количество раз поправлять несчастное покрывало: на любой попавшийся ему на глаза бардак Аю ругался почище кастеляна. Сам наследник Фаах умудрялся даже на кровати сидеть с идеально прямой спиной, как на троне, а злосчастное покрывало не иначе как приклеивал по утрам. Но разговаривать так было не слишком-то удобно, и к середине вечера Аю как-то очень естественно составлял ему компанию на полу. Ию украдкой посмотрел на Аю, но лицо того оставалось холодным и непроницаемым. Он знал. Ию не сомневался, что доклад у Шессах Лею получился подробный и обстоятельный. Но Аю все еще был здесь, почти невесомо касаясь плечом плеча, и этого хватало, чтобы тугой болезненный узел внутри самую чуточку распустился. — Знаешь, это всегда было так близко, — слова подбирались с трудом, но Ию чувствовал, что должен что-то сказать. Не для того, чтобы оправдаться, но чтобы Аю услышал его. Он всегда умел слышать его. Аю молчал, но тишина теперь не казалась неуютной, только успокаивающе-приглашающей. — Мне всегда казалось — произойдет нечто… неправильное, если я позволю себе… выпущу это на свободу. Ию глубоко вздохнул, ощущая, как из него будто вытекают последние силы, и привалился щекой к чужой макушке, подсознательно ожидая заслуженного тычка под ребра: лишней фамильярности и вторжений в свое личное пространство Аю не переносил. Но говорить, не глядя в лицо, сейчас было проще. — Я рассказывал, как на гербе Фаах появился красный? — Аю не шевельнулся и будто вообще не услышал его, но он говорил — и Ию вслушивался в тихий ровный голос, с некоторым усилием разбирая отдельные слова. — Это был тринадцатый год Рассветной Эпохи, разгар войны с Энаратской диктатурой. Столица упорно сопротивлялась, они отбили четыре штурма, прежде чем Фаах Аю Иссат сумел ее взять. Военную историю Святой Иерархии Фалве Ию знал очень хорошо и точно помнил, что четвертый штурм Иссата считался успешным, впрочем, он давно усвоил, что фаахская семейная хроника часто отличалась от официальной и была не в пример неприглядней. — Немного шантажа, немного золота и одно маленькое предательство — и в воротах Энараты обнаружилась лазейка, — Аю рассказывал дальше, почти отвечая на его невысказанные мысли. — Диктатор Энра с семьей уйти не успели. Иссат предложил ему принять Тана и подписать договор о конфедерации против Несотворенных, диктатор отказался и заявил, что никто из Энрах никогда не согласится на это, и что если Иерархия хочет получить Энр, придется вырезать всех, способных держать оружие, до последнего человека. Иссат чрезвычайно уважал свободу выбора и потому диктатора повесил на месте, а затем обратился с аналогичным вопросом к его сыну. Молодой Энрах согласился, а когда его отпустили, выхватил кинжал. Что он хотел сделать, никто не знает, потому что рыцари оказались немного быстрее. Кровь Энраха попала на щит, которым Иссат закрылся от удара. Последними словами Энрах проклял Фаах своей кровью. Договор подписывал младший брат диктатора уже после окончательного разгрома Энра в шестнадцатом. — В хрониках все было не так, — пробормотал Ию. Паладины числили Иссата первым гранд-рыцарем Ордена, а его переход через Сэнские болота и вовсе считался легендарным. — В хрониках и Энрскую кампанию называют Южным светом, тогда как энаратцы ее до сих пор иначе, как Кровавым дождем, не именуют, — Аю тихо фыркнул. — А герб? — фаахский герб Ию видел не раз и помнил достаточно отчетливо. Белая куница на сиреневом поле с красной чертой. Будто траурной лентой перевязали. — Иссат был человеком с прекрасным чувством момента, — Аю вздохнул и оперся затылком о стену, — он нарисовал проклявшей его кровью черту на своем щите и назвал ее своей победой. Первый Иерарх наградил его третьим именем и утвердил герб именно в таком виде. Без королевской короны, но с кровавой энрской лентой. — Дурной какой-то размен, — про короны Ию тоже был наслышан. Хотя ему всегда казалось, что если лорды Фаах и сняли корону с головы, то припрятали не слишком далеко. Во всяком случае, никому из северян не удавалось про них забыть уже почти три сотни лет. Фаах — это и есть север. — И что ты предлагаешь мне рисовать на своем щите? — горьковатый полынный аромат неприятно щекотал ноздри, но Ию лишь вдохнул его поглубже, не желая расставаться даже с крупинкой. От Аю всегда пахло полынью. — Все, что тебе захочется, — Аю откликнулся сразу, как будто ждал этого вопроса. — Главное, успей сделать это раньше, чем рисунок подберет кто-то другой. Ию мотнул головой, разом вспоминая всю слишком долгую дорогу обратно в форт. А еще был доклад, который Шессах Лею сделал Лаар Исаю. Он не представлял, что может услышать утром на построении. Как вообще сможет находиться рядом с людьми? Идти в бой? Ию поднес руки к лицу, вглядываясь в них, будто пытался отыскать оставленный выпущенным на свободу светом след. Он так долго рвался наружу. Сможет ли он удержать его снова? — Лишних разговоров не будет, — внимательный взгляд Аю ощущался прикосновением тонких иголочек к коже. — А остальное… я закончу здесь все так быстро, как только смогу, обещаю. — Ты знаешь, что это было? — в другое время Ию посмеялся бы такой самоуверенности, но сейчас слова Аю звучали почти успокаивающе. Закончить все здесь. Вернуться в приграничье. Несотворенные… это несотворенные. Намного опаснее людей, но сражаться с ними… естественно. — Святой Свет, — на этот раз Аю заговорил не сразу. Он молчал так долго, что Ию уже не рассчитывал услышать ответ. — Гадсатан, да? — он закрыл глаза, как никогда четко ощущая идущий от стен и половиц холод. Еще во время учебы в семинарии Ию прочел о войнах с Несотворенными все, до чего смог дотянуться. А у Аю всегда было специфическое мнение о степени секретности семейных хроник. — И что делать? — Благословение — это только благословение, — мягкое прикосновение, так не вяжущееся с острыми льдинками, звучащими в голосе, заставило Ию открыть глаза. Аю поднялся на колени, и их глаза теперь находились на одном уровне. — Но, если тебя это успокоит, Таннару понадобилось две стрелы. Я стреляю лучше. — Спасибо, — мутное ощущение зыбкости и неуверенности уходило. Теперь Ию почти был уверен — это все Перелом. Он путает мысли и внушает сомнения. Но все же чувство пустоты внутри так и не сменилось привычным теплом. — Аю… и все-таки. Что думаешь ты? — Я собираюсь это использовать, — Фаах Аю небрежно повел плечом. Этот спокойный и деловитый тон Ию уже почти привык слышать на всех обсуждениях тактики в форте. — Атака на побережье… островитяне думали, что получили преимущество. Теперь их уверенность должна дать трещину. Остался последний удар. Но для этого мне нужен ты, — Аю улыбнулся с тем легким спокойным торжеством, что Ию видел у него всякий раз, когда наследник Фаах завершал карточную партию неожиданным для противника удачным раскладом. — Я или святой свет? — Ию наклонил голову, исподлобья глядя на Аю. Чувствовать себя козырной картой в чужой руке оказалось… на редкость неприятно. — То, что в твоей голове, — Аю укоризненно взглянул на него и легко ткнул пальцами в лоб, а потом вытащил из рукава тонкий свиток рисовой бумаги. — Ты проложишь мне дорогу к святилищу? Ию медленно развернул свиток и замер, разглядывая карту сердца островов. Какая-то его часть рвалась напомнить, что в форте хватает опытных и знающих, но… Аю всегда выбирал лучший из возможных вариантов. — Да. Последние колебания рассеялись с заглянувшим в окно рассветным лучом.