Carefully

Джерард просыпается от того, что-то тяжело и громкое падает на него сверху и пробирается ледяными руками под его пижаму. Он стонет и вертится на кровати, цепляясь за одеяло, но даже и не надеется, что это сработает, поэтому через пару мгновений он лежит на своей кровати, сонный и с головной болью, одеяло скомкано в его ногах, а на подушку рядом ложится чужая голова. — С Рождеством, — тихо говорит Фрэнк абсолютно счастливо и смеется в его плечо. — Сегодня первое ноября, — отвечает Джерард. Он отказывается открывать глаза. Фрэнк тяжело дышит в его щеку, и его холодные руки все еще греются у Джерарда на животе. — Ага, да, но Хэллоуин кончился, значит, начались два месяца Рождества. Пошли пить какао. Черт бы его побрал. Семь часов утра первого ноября это определенно не Рождество. Это не Рождество, это не время для какао, это не время для того, чтобы вламываться в чужой дом и занимать чужую подушку, но именно все это и сделал Фрэнк, и что Джерард может сделать с этим? Он открывает глаза и поворачивает голову. Фрэнк разрумянившийся с холода, дышит глубоко через приоткрытые губы, потому что, наверное, бежал до дома Джерарда, его волосы в беспорядке, и вряд ли он позаботился о том, чтобы расчесать их сегодня, и он завалился на чистую постель в одежде, не потрудившись снять хотя бы куртку. Фрэнк — личная катастрофа Джерарда. Фрэнк улыбается. Тянет губы в ухмылке, всегда уверенный в себе и в том, что ему невозможно отказать. Улыбается, немного щурясь, срывает маленький смешок и спрашивает: — Какао? Поэтому они пьют какао на кухне Джерарда в начале восьмого утра. Он сидит босой и завернутый в одеяло на барном стуле, пока Фрэнк бегает по кухне и готовит тосты с шоколадной пастой к какао, и болтает, болтает. У Фрэнка миллион планов, Рождество ведь длится всего два месяца — этого мало, чтобы успеть все, но нужно постараться. Джерарду плевать. Фрэнк думает, что может делать, что угодно, и это абсолютно справедливо большую часть времени, но только не с ним. Потому что Фрэнку только дай волю, и он завоюет все твое личное пространство, украдет все твое время, весь кофе в твоем доме, займет твою кровать, компьютер и заставит твоего пса любить его сильнее, он понравится твоим родителям и коллегам по работе; стоит потерять бдительность, и он оккупирует твою жизнь. Упусти его из виду на мгновение, и он заберет твое сердце. Джерард не отдаст ему свое сердце. Поэтому он хмуро пьет какао, отказывается от тостов, не говорит, не отвечает на вопросы и не собирается обсуждать подарки. Никакого Рождества в ноябре. Он не будет потакать Фрэнку. — Все хорошо? — спрашивает Фрэнк, глядя на него через плечо, пока размазывает пасту по тосту и столу. Но он, наверное, не ждет ответа, потому что не оборачивается, когда Джерард ничего не отвечает. У него нет проблем, чтобы влюбляться, вступать в отношения и пить с кем-то какао на кухне в семь утра, дело в том, что с этим проблемы у Фрэнка. Черт знает, где он был всю ночь, что он делал и чью жизнь переворачивал с ног на голову, прежде чем прийти к Джерарду, разбудить его непозволительно рано, спрятать свои ледяные руки у него под рубашкой и выпить его какао. Фрэнк прекрасный, очаровательный и кокетливый; он нестабильный, деструктивный и сокрушительный. Влюбиться в него — разбить себе сердце, Джерард не допустит этого. Он не отвечает на глупый, но обезоруживающий флирт Фрэнка, притворяется, что не волнуется, когда Фрэнк пропадает на недели, и не разрешает себе показывать свое облегчение, когда он, наконец, возвращается. Держит расстояние, делает вид, что не понимает всех намеков, что не замечает его рук, его взглядов, и того, что Фрэнк в очередной раз надевает его футболку, забрав ее без разрешения. Потому что Фрэнк никогда не останется надолго и никогда не даст общения, что вернется назад. Когда в очередной раз за ним захлопывается дверь, Джерард всегда готов к тому, что это было в последний раз. Джерард готов отдать ему все: вломись в мою квартиру в семь утра, в шесть, посреди ночи, вломись пьяным, накуренным или трезвым, разгроми мою кухню, испачкай все в арахисовой пасте, ставь музыку, которую любишь ты и ненавидят мои соседи, забери мои свитера, мои сигареты, мое пространство, половину моей кровати, перетяни на себя одеяло, но не тронь мое сердце. Он часто задается вопросом, знает ли Фрэнк вообще, что он делает. Замечает ли, как просто в него влюбиться, привыкнуть, как он становится важным для людей; знает ли он, как легко очаровывает, привлекает, как больно, когда он уходит в итоге, всегда уходит? Может, он не знает. Может, он знает, но не понимает, как перестать, разрушая себя, разрушать и других, может, он случайно, может, он ненавидит себя за это. Может, он делает это специально. У Джерарда нет идей. Но люди отдают ему свои сердца, а Фрэнк легкомысленный и необязательный, ему такое доверять нельзя. Он не хочет думать о Фрэнке как о монстре, этот парень в нелепом рождественском свитере на его кухне сейчас не может быть монстром. Джерард думает об этом слишком долго, что какао в его чашке остывает, а он не замечает, как Фрэнк подкрадывается сзади и кладет голову на его плечо. От него пахнет парфюмом и сладостями. — Давай ты не пойдешь сегодня никуда. Останемся здесь, — тихо говорит он. — Ты постоянно ошиваешься на моей кухне и съедаешь всю мою еду, так что мне нужно пойти и заработать денег на новую, — отвечает Джерард, его голос звучит почти мягко, поэтому он добавляет, заставляя себя быть тверже, — нет. Нет, Фрэнк. Чужие ладони аккуратно, осторожно и тепло, ложатся на его плечи. Фрэнк стоит позади него притихший, и теперь, когда он больше не носится по всей кухне и перестал болтать, кажется сонным и уставшим, дышит в затылок глубоко и ровно, и, наверное, у него слипаются глаза. Джерард в своей голове умоляет его не просить об этом снова, потому что он не сможет отказать во второй раз, его голос не подчиниться, не будет звучать твердо и убедительно, его губы откажутся говорить «нет», когда Фрэнк просит так мягко и выглядит таким нуждающимся, и бог знает, куда это приведет Джерарда. — Ты не спал ночью? Что ты делал? Фрэнк делает непозволительное — он оборачивает свои руки вокруг шеи Джерарда и прижимается к его спине, горячо, сонно и уютно, опускает голову на его плечо и прикрывает глаза. Его кофейно-арахисовое дыхание греет Джерарду щеку. — Не знаю, — он говорит почти шепотом. — У меня бессонница, наверное. Может быть. Я не смог уснуть и вышел из дома в пять. Просто гулял и ждал, пока время станет достаточно приличным, чтобы завалиться к тебе. Джерард больше чувствует, чем слышит, тихий смешок. — Семь утра — это все еще неприличное время. Фрэнк игнорирует это, как всегда игнорирует все, что для него неважно, мягко трется носом о его висок и снова просит: — Останься дома. — Тебе нужно поспать, — сипит Джерард. — Да. Тебе тоже. Тебя разбудили в семь утра. Пошли спать. Ему нельзя отказать, когда он так тепло прижимается сзади и просит провести с ним в кровати весь день. Джерард не отвечает, напряженно молчит и не знает, куда деть себя. — Перестань бояться меня, — вдруг говорит Фрэнк. — Я тебя не сломаю. Я попытаюсь. Джерард закрывает глаза и выдыхает. Ему нужно другое. Он не знает, как объяснить, что ему нужно знать, что это все серьезно, но-настоящему, не только на сегодня. Он не знает, как спросить, будет ли Фрэнк здесь завтра. Не знает, как сказать, что ему нужно обещание, поэтому бесполезно и беспокойно молчит. Наверное, у Фрэнка получается понять его, потому что он говорит: — Я обещаю, что буду вламываться в семь утра только на твою кухню и не буду есть чужую арахисовую пасту. — Обещаешь? — глупо переспрашивает Джерард. Сухие губы прижимаются к его щеке, Фрэнк задерживает это мгновение на несколько секунд, а потом тихо выдыхает: — Обещаю. — Хорошо. Боже, хорошо. Что, в конце концов, Джерард может сделать с этим? Фрэнк разбрасывает свою одежду по его квартире, пока они возвращаются в спальню, и крадет один из его теплых свитеров. Занимает правую половину кровати и немного левой, так что его острые коленки сталкиваются с коленями Джерарда, когда они ложатся в постель. Он устало улыбается, сонно трет глаза и не убирает свои ноги, поэтому Джерард надеется, что это разрешение, и кладет свою ладонь на его теплое бедро. Фрэнк усмехается, закрывает глаза и ничего не говорит. Джерард оглаживает мягкую кожу, медленно ведет ладонью выше, забирается под собственный свитер, и Фрэнк не сопротивляется, не запрещает ему, и Джерард обхватывает его талию, тянет на себя, и через секунду Фрэнк в его руках, тяжело и горячо дышит ему в шею, и его ледяные ступни греются о теплые ноги Джерарда. Они лежат здесь под общим одеялом в семь тридцать восемь утра, тесно прижавшись друг к другу, и молчат. Джерард молчит, потому что боится, что любой шорох может разрушить этот момент. Фрэнк рядом, в его свитере, оставляет небольшой поцелуй на его ключице и затихает. Он выглядит спокойным и умиротворенным, будто здесь, в руках Джерарда, ему самое место, и, самое главное, он не выглядит так, будто потом собирается сбежать. Он будет здесь, когда Джерард проснется, и не уйдет после. Все всегда лечит к черту, когда дело касается Фрэнка. Джерард пропускает работу, не сообщив об этом боссу, не говоря уже о том, что Рождество началось в ноябре. Все лечит к черту там, где появляется Фрэнк, и Джерард не против, лишь бы одно осталось в порядке — его сердце. Но Фрэнк дал ему обещание.