Песок

Песок повсюду. Он между пальцев и на зубах, под одеждой и в волосах, он обжигает и он царапает. Хёкдже чувствует, как песчинки, осыпавшись с ладони Донхэ, оседают на мокрой шее, забиваются в звенья цепочки и ложатся под воротник рубашки. Донхэ целуется сладко-жадно, прижимается к Хёкдже и привычно дергает кончики его сухих, выбеленных волос. Хёкдже не знает, куда деть руки. Ему хочется потрогать колени Донхэ, израненные песком, и бедра, хочется слегка оцарапать живот и спину, но он ничего не делает. Только сам подставляется, и от горячих прикосновений Донхэ его, кажется, лихорадит. В ЭлЭй жарко. Хотя может, это уже не ЭлЭй, а какой-то пригород. Хёкдже не знает, как далеко они уехали от самого города. Они заправляли корвет четырежды. Ночью останавливались у обочины на короткий сон, утром трахались в тесном салоне и сидели на крыше авто, завтракая вчерашними сэндвичами из магазина с убогой заправки. Донхэ, забыв про еду, настраивал свою камеру, чтобы сделать очередной шедевральный снимок, а редкие машины, мчась по хайвею, сигналили им, двум придуркам на крыше тачки, и еще увереннее набирали скорость. Хёкдже чувствовал себя до предела странно. Кем-то другим, незнакомцем с хипарскими дредами и чудной повязкой. Кем-то без планов на жизнь, без четко определенного будущего. Кем-то, кто может колесить по Америке, не имея цели, трахаться на переднем сидении взятой напрокат машины, жить доро́гой и ни о чем не думать, не чувствовать на плечах груз ответственности. С момента, как они сели в корвет, намертво обрубив телефоны, прошли уже сутки, кажется. Донхэ все это время был за рулем, Донхэ был хранителем времени, как ни странно, а Хёкдже, наблюдая один лишь песок и идеальное полотно дороги, утратил ощущение реальности, перестал следить за вывесками и указателями, и ожил только на берегу океана. Он давно не испытывал ничего подобного. Диссонанс. Острейшее внутреннее противоречие и контраст эмоций. Сомнение в правильности выбора и легкое сожаление. Донхэ, прервав поцелуй, слегка отстраняется, с мягкой улыбкой смотрит на Хёкдже, поглаживает большим пальцем его висок. У него мечтательный, непонятный взгляд, и Хёкдже не знает, о чем он думает, но знает, что это безумно, безумно приятно – вот так лежать на горячем песке в богом забытом месте и целовать Донхэ, не боясь быть увиденными. – Мы все бросили, Хёкдже. Ты в это веришь? Хёкдже вытягивает руку и проводит по волосам Донхэ, поправляет его топорщащуюся от воды челку. – Мы наконец-то можем пожить для самих себя, не для агентства, не для фанатов. Только ты и я. Веришь? Хёкдже хотел бы верить. Он сам предложил Донхэ эту идею, когда они получили посадочные билеты на рейс в Лос-Анджелес. «Давай все бросим. Только ты и я. Рванем подальше, исчезнем так, чтобы про нас забыли». От этой мысли, от того, что озвучил ее Донхэ, у Хёкдже скручивало живот, учащалось сердцебиение. Ему было сложно вернуться в ритм сразу же после армии, и временами он задавался вопросом – а надо ли? Может, хватит? И когда разгоряченный Донхэ, в расстегнутой рубашке, с мечтательным взглядом, вот так смотрит на него сверху вниз – с нежностью и обожанием, ему жаль, что все это – здесь и сейчас – короткое путешествие, а не повседневность. Он знает, что Донхэ, очарованному эстетикой заправок, бескрайних дорог и неоновых вывесок придорожных мотелей, жаль не меньше. Хёкдже вздыхает и приподнимается на локте, а Донхэ, не услышав ответа, откидывается на спину, смотрит на фигурные облака, плывущие мимо. Солнце нещадно палит, заставляет щуриться. Ветер такой горячий, что почти не чувствуется. – Сколько у нас бензина? На этом куске пляжа почти никого нет. Только серферы вдалеке умело скользят по волнам. Хёкдже смотрит на них, сожалея, что они с Донхэ не обладают такой свободой. Донхэ молчит. Хёкдже, чуть сдвинувшись, обхватывает пальцами его запястье, ложится на спину рядом. – Мы могли бы не возвращаться. Действительно. – Могли бы, – говорит Донхэ, по-прежнему глядя в небо. – Ехать всегда вперед, жить в мотелях и зависать с местными, – продолжает Хёкдже. – Покуривать иногда травку, держаться за руки, при этом не привлекая к себе внимания, и громко трахаться – когда угодно и где угодно. Американцы одержимы публичным сексом, знаешь? А я всегда хотел попробовать на капоте. Донхэ усмехается. Поворачивает голову к Хёкдже, ловит его темный взгляд. – Ты представил? Донхэ кивает. Поворачивает руку и сжимает в ответ кисть Хёкдже, а потом резко садится и вытряхивает из волос песок. – Здесь есть заправка неподалеку. После нее придется разворачиваться назад. Он поднимается на ноги и идет к воде, подбирает пару ракушек и складывает в карман. Хёкдже решает дать ему небольшую паузу, но когда Донхэ возвращается, он встает рядом, ободряюще толкает его плечом и обнимает рукой за шею. Мальчишка серфер выходит на берег, не обращая на них внимания. Донхэ наводит на него объектив камеры. Побережье тянется вперед на многие километры. Хёкдже почти забыл, где они припарковали корвет, Донхэ помнит. Он идет по песку, держа кеды в руке за шнурки, и смотрит себе под ноги. Хёкдже не нравится, что Донхэ молчит. Не нравится то, что им предстоит путь назад – к былой неопределенности и тонне стресса. Хёкдже оглядывает побережье и видит впереди старую кабинку для смены одежды с покосившейся дверью, с которой облезла краска. Он подталкивает Донхэ туда и, не дав опомниться, целует, забирается рукой в его шорты, стягивает их с Донхэ, обнажая член и бедра. В этой кабинке на пустом и безлюдном пляже нет необходимости, Хёкдже мог бы сделать тоже самое и до этого, но все же они привыкли так – за закрытыми дверьми, наедине, разделяя на двоих одну тайну. Донхэ удивленно смотрит на Хёкдже, когда он разрывает поцелуй, а потом закрывает глаза и, положив ладонь на его шею, впечатывается лбом в лоб Хёкдже. Он понимает и без того, но Хёкдже все равно тихо озвучивает: – Мы вернемся на этот раз. Вернемся и будем работать еще тяжелее прежнего. Донхэ кивает и облизывает губы, не открывая глаз. Хёкдже проводит пальцами по его члену. – Но когда-нибудь останемся только ты и я. Мы будем вместе, мы уедем и будем счастливы, веришь? Донхэ молчит. Хёкдже чувствует, как к горлу поднимается ком отчаяния. Он хочет опуститься на колени, чтобы заставить Донхэ стонать, но тот не позволяет. Почувствовав движение Хёкдже, он сильнее сжимает его шею пальцами и тянет к себе, целует, а потом, наконец-то открыв глаза, отвечает: – Верю.