Венский вальс

Как мы по тоненькой льдине ходили, И я утонул, А ты на подмостки Берлина На Вену подал мокрый снег, и нельзя было найти более не располагающего к прогулке вечера, чем сегодняшний, но Виктор все равно вышел из гостиничного номера, понадеявшись, что свитер и теплая зимняя куртка его спасут. Да и можно ли напугать снегом и дождем человека, который всю свою жизнь прожил в Санкт-Петербурге? Оставаться в этой каморке, которую кто-то придумал называть номером, не хотелось ни минуты, несмотря на продуктивный день и усталость. Виктор все равно был недоволен. Дело продвигалось медленно, страницы больше не становилось. Он слово за слово вычеркивал слова на листе, жирно зачеркивал, чтобы не получилось разобрать ни строчки. Один раз надавил с такой силой, что порвал бумагу. Нервничать нужно было меньше. Какой город мог больше дарить вдохновения, чем Вена? Пропитанный музыкой, что звучала здесь веками. Не музыкальная столица — столица музыки! В этом и была магия слов. Стоит переставить порядок, чтобы придать выражению новый смысл. Вена была именно столицей музыки, куда устремлялись композиторы в надежде обрести признание и славу. У кого-то это получилось, других же, как Амадея Моцарта, Вена не приняла и не любила. Виктор ходил по городу осторожно, будто действительно боясь навлечь на себя гнев. Вена не прощает ошибок. Слишком много шрамов было нанесено, слишком много потеряно и разрушено. Вена светилась, украшенная к Рождеству. Магазины заманивали своими витринами тех, кто не успел купить подарки близким, туристов, что никогда не отказывают себе в удовольствии купить то, что им совсем не нужно, но надо же привезти что-нибудь из поездки. Виктор дошел до улицы Шпильгельгассе, чтобы еще раз взглянуть на здание, которое уже совсем не походило на то, где жил и творил несколько веков назад один композитор. Тот, кого строгая, с тяжелым характером, Вена, приняла в свои объятия и одарила славой, денежным достатком, семьей и работой. А спустя много лет все это отняла, прихватив напоследок остатки рассудка. Мокрые снежинки начали падать за шиворот, оказывается, Виктор плохо замотал шею шарфом, однако заметил это только когда ощутил, что замерзает. Накидывать капюшон смысла уже не было, не поможет согреться. Однако и в номер возвращаться не хотелось. Несмотря на промокший шарф и ледяные ладони, Виктор считал прогулку удачной. Ему было необходимо еще раз взглянуть на здание, чтобы представить на месте него другое. Если закрыть глаза, то можно почувствовать, увидеть как наяву город, который тоже назывался Веной, но был совсем другим. Не лучше, не хуже. Просто другим. Виктор шел мимо светящихся витрин художественных галерей и магазинов Шпильгельгассе, пока не нашел небольшое кафе, еле заметное. Если бы не светящиеся вывеска, прошел бы мимо. В помещении ладони быстро согрелись, чашечка кофе (единственное, что сейчас мог себе позволить Виктор) разогнала кровь по венам, можно было ощутить, как постепенно по всему телу идет тепло, как отогреваются пальцы на ногах, казалось, превращенные в ледышки. «Лучше бы съездил на Рождество в более подходящее место», — заметил Крис, когда узнал о намерении Виктора остаться на праздничное время в Вене. «Тем более архив закроется на праздники». Виктор же надеялся до Рождества собрать все нужные ему документы, а работать уже во время праздников, в номере отеля. Такую идею Крис тем более назвал ужасной. Работать в Вене. В праздники. Из мыслей Виктора постоянно выдергивал женский смех. — Ой, Юри, ну давай. Тебе что, трудно? — хихикала компания, занимавшая самый большой столик (точнее несколько сдвинутых рядом). Несколько девушек и парней, ничего примечательного. На столике наполовину выпитые напитки, закусок не наблюдалось. — Ну не здесь же. — Я знаю, что эта поддержка у тебя просто не получается! — хлопнула в ладони одна из них, чуть подскочив на своем стуле. Она явно провоцировала сопротивляющегося молодого человека на действия. Все присутствующие уже были явно пьяны. «Не получится», — предсказал Виктор. — Пусть так, — на провокации молодой человек не поддавался, но лицо его приобрело розоватый оттенок. — Грета, прекрати. Хватит уже обсуждать этот случай. — Но упали они сегодня очень… Тот, кого девушки называли, Юри, поднялся с места и обернулся к ним: — Уже поздно, мне пора. Он шел неуверенно, будто боялся упасть на ровном месте и немного пошатывался. Виктор отставил чашку с кофе и поднялся следом. Не зная, зачем, наверное, простое любопытство. Просто вдруг кольнуло чувство смутного беспокойства на душе. Вот чему, а своему чутью Виктор всегда доверял. Незнакомец недалекого отошел от кафе, перешел на другую сторону улицы и закрыл лицо руками. Огни празднично украшенной витрины осветили влажные дорожки, бегущие по щекам. — Эй, — негромко позвал Виктор, неуверенный до конца, что ему следует это делать. — Эй. Жизнь на этой не заканчивается. Рождество совсем скоро. На Виктора тут же уставилась пара темных глаз. Опешив, молодой человек, совсем забыл о том, что еще минуту назад заливался слезами. — Серьезно, не думаю, что есть причина так убиваться. — Извините. — Всегда можно вспомнить о том, судьбы многих разбились в этой городе. Вы знаете, что Вивальди не прожил тут и года, потому что быстро умер? — о боже, что он несет такое, но главное — слез больше нет. — Я знаю, — вдруг прозвучало в ответ. — А потом о Вивальди забыли на многие годы. Виктору хотелось смеяться, хотя ничего смешного не было произнесено. Он ждал в ответ недоуменного взгляда, как на городского сумасшедшего, но уж точно не продолжения рассказала об Антонио Вивальди. Молодой человек это заметил и тоже улыбнулся: — Я просто тесно связан с музыкой. — Певец, композитор? — Танцовщик. А вот вы откуда знаете о Вивальди? Вы не похожи на местного… — Акцент выдает? — Нет. Вы просто… другой. Выделяетесь, — такой характеристики Виктор еще не получал за всю свою жизнь. И честно сказать, ему даже не было обидно. Он не собирался становиться местным. После праздников Вена останется позади. Главным была книга. — Виктор Никифоров, — представил он и протянул руку. — Юри Кацуки. — Итак, Юри Кацуки, и где же вы танцуете? — Я из труппы Венского государственного балета. Вы интересуетесь музыкой? Танцами? — Я мало понимаю в балете, — признался Виктор. — Только музыка и их создатели. Неловкое знакомство уже было позабыто, они дошли до Планкенгассе с маленькой, но очень красивой церковью. — Тогда вы приехали в правильное место. Здесь везде музыка. Скоро премьера «Пер Гюнта» в нашей государственной опере. — Но это же… — Переделка в балет. Премьера. И постановка очень хорошая. — Потому что вы там танцуете? — Несмотря на то, что я там танцую. Репетиции в последнее время оставляют желать лучшего. И снова они вернулись к болезненной теме. — Знаете… Бетховен жил в Вене, когда заметил, что теряет слух. Иногда я думаю, не город ли его убил? Есть что-то жуткое в том, что именно сюда всегда стремится музыка. А потом…будто поглощается. Балет… простите, я действительно очень плохо разбираюсь, но думаю, что зря вы себя принижаете. Венский государственный балет! Разве не повод гордиться? Юри неопределенно пожал плечами, слова Виктора вряд ли его убедили. И воцарилась тишина, неловкая и тягучая. — Вам просто стоит немного отдохнуть. Праздники же. — Да. Рождество. — Знаете, что самое ужасное? День рождения в Рождество! Мне повезло, что я из России, мы больше празднуем Новый год. Но понимаете, все начинают дарить подарки с рождественской и новогодней тематикой. За столько лет начинает надоедать, — он рассмеялся сам над собой, и сердце пропустило удар, когда он заметил улыбку на губах Юри. — Значит, у вас скоро день рождения? — Это был не намек ни в коем случае. Мы знакомы всего ничего, но… Говорят, что самое сокровенное люди всегда выбалтывают незнакомцам. Тем, с кем они вряд ли когда-нибудь встретятся еще. — Вряд ли… — они не держали путь куда-то конкретно, но теперь Виктор увидел знание своей гостиницы, и понял, что все это время вел их именно сюда. Действительно, пора было возвращаться в тепло. — Но я хотел бы встретиться еще. Сейчас уже совсем поздно, но при свете дня. Пожалуйста, приходите завтра! На Центральное Венское Кладбище, где похоронены Бетховен, Штраус, Брамс и… еще один человек… В три часа. Он не стал дожидаться ответа, потому что отчаянно боялся услышать отказ. Ночь он не спал. Руки вело вдохновения, и столько исписанных листов за один подход Виктор не видел за все время своей работы над этой книгой. Юри все же пришел, хотя Виктор успел убедить себя, что все их общение было большой неловкостью, и вообще он в жизни не говорил больше странностей. Не проделки ли это сурового города, который вдруг решил проявить чувство юмора? Но Юри пришел, неловко переминаясь у главных ворот. — Вы пришли! — Виктор даже не стал скрывать свою радость. — Сегодня нет репетиций и… честно сказать, я заинтригован. Чью могилу вы ищете? Быть может, я смогу… — О нет, найти ее я должен сам. — Бетховен? Штраус? Точно кто-то из композиторов. Виктор уставился на указатели, которые подсказывали пуст к надгробным камням знаменитостей. Лучше всего ориентироваться на записи в блокноте, где было подробно расписано, куда поворачивать. Кладбище просто огромное. — А давайте поиграем. Попробуйте отгадать, — он тронулся с места и повел Юри вперед. — Да, это композитор. Незаслуженно забытый. Автор множество опер, одна из них была особенно тепло принята революционным Парижем. — Значит, восемнадцатый век. — Верно идете. — Слишком мало информации. — Дирижировал в соборе святого Стефана на мессе по Людовику XVI. — А теперь слишком узко. — Хорошо, но это будет легко. Учитель Шуберта, Листа и Бетховена. Родился в Леньяго, несколько лет жил в Венеции, пока не уехал в Вену с учителем и не остался здесь до конца жизни. Композитор, чья посмертная участь весьма незавидна. — Это Антонио Сальери! — Бинго! Однако найти нужное место на кладбище оказалось не так просто. Они петляли и возвращались. Записи ориентиров, казалось, совсем не помогали, а только путали. Наконец, Виктор таки нашел нужный надгробный камень. И заветную надпись. Упокойся с миром! Очищенный от праха, Процветай вечно. Упокойся с миром! В вечной гармонии. Твой ум отныне раскрепощен. Он выразил себя в волшебных звуках, А теперь он плывет к нетленной красоте Кто-то уже приносил к могиле цветы, на камне лежало несколько красных роз. — Почему Антонио Сальери? — Я сейчас пишу книгу о нем. Разве он не заслуживает того, чтобы его вспомнили? Сальери не упоминают в книгах, не слушают его музыку. По крайней мере у нас в России. Вы же знаете «гений и злодейство — вещи несовместимые». Пушкин Александр Сергеевич. — Это же просто легенда. Никто не травил Моцарта. — Это знаете вы. Это знаю я. Но все остальные… Считают совершенно иначе. Не думаю, чтобы хоть кому-то хотелось, чтобы в посмертии его имя стало нарицательным для обозначений завистников и бесталанных людей, способных на убийство соперника. Это был человек, устраивавший благотворительные концерты для семей музыкантов, он учил многих своих учеников бесплатно. Он итальянец по происхождению, но истинно австрийский композитор. Венский. Город его принял. Здесь он полюбил и женился, несмотря на препятствия. Только от дома уже ничего не осталось, перестроили. Мне просто хочется хоть немного восстановит справедливость. Вам не кажется, что это все же нужно? — Вы приехали сюда, чтобы писать книгу? — И увидеть этот город своими глазами. Ведь представьте, они жили здесь и творили вещи, что остались в веках. Ходили по этим улицам, давали концерты в Венской Опере. — Я танцую в Венской Опере и чувствую это каждый день. Все великое уже было создано, вот что я ощущаю. Беспомощность и бессилие. Когда Виктор и Юри смогли отыскать пусть обратно, ворота уже были закрыты. Давно стемнело, но кто бы мог подумать, что прошло так много времени? На всякий случай Виктор постучал по воротам кулаком, но те и не подумали открываться. — Виктор… — И что же, нам теперь вот тут ночевать? Нужно найти смотрителя! — ночь, вокруг надгробные плиты. Волей не волей, а начнешь волноваться. Почему не объявляли о закрытии, чтобы все успели уйти? Или же они просто прослушали? — Виктор… — Почему о таком не предупреждают? — на всякий случай подергал ворота еще раз. Вдруг до этого прилагал недостаточно усилий. — Виктор… — Ну что? — Здесь неподалеку есть небольшая калитка, через нее можно выйти. В своем маленьком гостиничном номере Виктор включил Реквием. Юри лежал на кровати, закрыв глаза, чтобы ничего не отвлекало от музыки. Быть может, стоило поставить «Данаид» или «Тарар». Реквием сразу вызовет ассоциации с Моцартом, который к тому времени уже давно был мертв. — Умер его единственный сын Алоис. А потом и жена, не выдержавшая этой потери. И Антонио Сальери пишет Реквием, хотя пройдут еще годы, прежде чем он умрет. — Это хорошая музыка, — тихо сказал Юри. — Не знаю, как они вообще что-то могли творить после стольких смертей. Ведь все… — Для творчества нужен надрыв, я думаю. Не только для музыки. Вообще. — Надрыв, — Юри задумался. — А как понять, что он есть? — Думаю, это сразу чувствуешь. Все получилось само собой. Виктор ловил ртом воздух, как рыба выброшенная на берег. Вжимался в Юри теснее, терзал губы нетерпеливыми поцелуями. И медленно опускался на самую глубину. Рождество они встретили вместе. Так получилось само собой. Юри сказал, что ему нужно забыться и не думать о том, что скоро премьера постановки, Виктор хотел отдохнуть от написания книги. Крис все же в чем-то был прав, когда говорил, что работать в Вене вряд ли получится. В рождественскую ночь город был залит светом и огнями. Венский старый город праздновал. Запускались фейерверки, люди на улице улыбались и поздравляли прохожих. Виктор собирался гулять и веселиться всю ночь, но Юри решил, что повеселиться можно и в помещении, поэтому было решено вернуться в номер. Там Юри и вручил свой подарок — конверт с билетами на премьеру «Пер Гюнта». Виктор скосил глаза на дату — 21 января. К тому времени он уже давно уедет из города. Но говорить об этом и портить праздник было ни к чему. Они целовались, когда за окном продолжали запускать фейерверки. Ракеты, рассыпающиеся разноцветными огнями. Примерно так рассыпался и Виктор, когда чувствовал вкус Юри на своих губах. — С днем рождения. Юри танцевал только дня него одного. Для этого пришлось долго отодвигать кровать к стене, чтобы освободить хоть немного пространства. На этой самой кровати и сидел Виктор, допивая вино прямо из горлышка и наблюдая, как Юри влетает в мощном прыжке, но запинается о мешающую мебель. О своих репетициях он рассказывал мало, предпочитая слушать, как Виктор зачитывает свежие отрывки из своего романа. — Давай станцуем вальс. Мы же в Вене. А в Вене нужно танцевать вальс, не так ли? Раз-два-три Раз-два-три Они кружились на расчищенным пространстве, наступая друг другу на ноги, смущаясь и краснея от собственной неловкости. Приспособиться друг к другу удалось лишь через некоторое время, но дело пошло намного лучше. — Еще немного, и мы можем выступать на Венском балу в Опере, — Юри счастливо смеялся, и Виктор подхватывал этот смех. Это было похоже на забытье. Сон, ненастоящее. Влияние города, которому ни в коем случае нельзя верить. «Вальс стали танцевать только в девятнадцатом веке», — вспомнилось вдруг. Это смех сквозь слезы, печальная улыбка, короткий разговор двух одиночеств. И, действительно, что же еще танцевать в Вене, если не вальс? Раз-два-три Как заклинание, чтобы удержать иллюзию в руках. Чтобы морок не развеивался никогда. Чтобы можно было не просыпаться. И Виктор сбился со счета, ногу прошиб болевой спазм. Он рухнул на колени, зажмурив глаза. Не от боли, а потому что боялся проснуться. Юри обнимал его и пытался поднять сильными натренированными руками, но Виктор чувствовал, как все вокруг него расплывается вязкий сладкий дурман. Виктор не мог понять, почему все ему казалось таким эфемерным. Юри спал в его (гостиничной) кровати, сам Виктор сидел за столом и писал. Он теперь не вымучивал каждое слово, рука вела его сама, этот момент ни в коем случае нельзя упускать. Ведь совсем скоро вновь придет застой, вымученное ожидание вдохновение. Не имеет значение, насколько тебя волнует тема и герои, ничего не зависит от желания писать. Когда заканчиваются силы — слова сами против того, чтобы складываться в правильно звучащие фразы. Стоит ли вообще тратить время на то, что будет звучать фальшиво? Казалось, Вена наградила незадачливого путешественника и писателя своей благосклонностью. Как когда-то одарила вдохновением и славой приезжего композитора. — Почему Венская труппа? — штрудель буквально таял на языке. Старинная и поэтому дорогая кондитерская «Демель» блистала своей золотой вывеской. Обновленной, конечно, но она весела здесь несколько веков, как напоминание того, что Вена способна сохранить свою память. Юри сидел напротив и пил пустой чай. Не мог позволить себе большего сейчас, когда полностью выкладывался ради премьеры в Опере. О себе он рассказывал редко, приходилось спрашивать. О том, как продвигаются репетиции, какие прогнозы на рецензии критиков, есть ли надежда на зарубежные гастроли. — Минако, моя наставница, говорила, что стремиться всегда нужно в Вену. Ибо здесь рождалась вся великая музыка. И больше нигде. Она мне очень помогла, не думаю, что одних моих стараний было бы достаточно… Они все всегда стремились в Вену. Певцы и музыканты, композиторы, танцоры. — Оперетта родилась именно здесь. — Как и вальс. И все это Штраус. Так оно и работает. Заставляет думать, что все появилось именно в этом городе. Центр мироздания. Уезжал Виктор один. Раньше, чем планировал. И, если признаться честно, попросту сбегал. Книгу он сможет закончить и у себя дома, а этот город убивал и вытягивал силы. Дарил вдохновение и требовал отдачи стократ. Именно Виктор и видел в изможденном лице Юри Кацуки, который не позволял себе отдыхать в праздничные дни и упорно отрабатывал классы, не обращая внимания на стертые в кровь ноги. Он видел это в судьбе Антонио Сальери, который положил свою жизнь музыке и городу, а обрел лишь безумие и забвение от неблагодарных потомков. Величественное здание Венской Оперы ко многому обязывало тех, кто решился служить там. На ресепшене в гостинице он оставил письмо для Юри, где попытался все объяснить, но не сильно рассчитывая на понимания. Вряд ли можно внятно рассказать, почему все вокруг кажется просто сном. Только вот исписанные листы, которые Виктор увозил с собой в чемодане были настоящими. Как и конверт с билетами на премьеру Пер Гюнта. «Я приеду к премьере. Надеюсь» Нельзя было позволить себе утонуть. Роману Виктора сделали хорошую рекламу. Презентации, статьи в журналах, рецензии литературных критиков. Редактор, сменивший гнев на милость, уже потирал руки, ожидая какую-нибудь награду. Этот успех стал сюрпризом для самого Виктора. Работа отличалась от всего его остального творчества, и читательское недоумение было бы более ожидаемо, чем все эти похвалы. Виктор мог вполне заслуженно считать себя победителем. Да вот только не чувствовал этого. По ночам ему снились переливы вальса. Разговор без слов двух случайно встретившихся одиночеств. Кладбище с надгробными памятниками Бетховена, Брамса, Моцарта, под которым конечно же нет его останков. Здание Венской Оперы, Собор Святого Стефана и государственный архив. Таящий на языке яблочный штрудель из кондитерской «Демель». Состарившийся Пер Гюнт, который искал себя, но не так и не обрел ничего. Виктор сидел в редакции, ожидая когда же освободиться редактор, и наугад взял со столика журнал, из тех, что обычно никто все равно не читает. «5 причин попасть на закрытие сезона в Венскую Государственную Оперу». И тут он вспомнил. О том, что собирался приехать в январе на премьеру, собирался… Но стряхнул с себя морок города, очнулся, вынырнул со дна. Или все же утонул окончательно? Слова расплывались перед глазами, сознание цеплялось за отдельные фразы «Новая звезда балетной труппы Юри Кацуки…» «виртуозное исполнение партии» «для творчества нужен надрыв» Где-то на дне чемодана все еще лежал конверт с подаренными билетами. Которые уже давно недействительны. Виктор думал недолго. Слишком много мыслей, ненужных, занимающих место. Вскочил с места, набрал сообщение редактору. «Я заказываю билеты в Вену. Мне срочно нужно в Оперу. И работать под новым романом» И выключил телефон, чтобы пресечь на корню все возражения. Быть может, он оказался в итоге не прав и проиграл суровому музыкальному городу. А быть может, обретет в нем что-то иное. Виктор не понял до конца, но, кажется, начал понимать, что искали все те, кто приезжал в Вену, надеясь понравиться ей и завоевать благосклонность. Этот сон хотелось досмотреть до конца. Уже в самолете он достал чистую тетрадь и коряво (все же в самолет не самое подходящее место для записи чего-либо) вывел: «На Вену падал мокрый снег…