- do re mi -

Слэш
R
Завершён
54
автор
Размер:
15 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
54 Нравится 1 Отзывы 13 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
воздух становится холоднее с каждым градусом, ползущим вверх по цветной струйке в термометре, - сеульская зима состоит из плюсовой температуры, мокрого дождя и отвратительного собачьего холода, пробирающего не то, чтобы до костей, но органы внутренние подмораживающего. пространство над головой в принципе уже много месяцев не меняло своей безжизненно-серой пелены, которая вот-вот обрушится на город слоем пыли, уничтожив тем самым все живое в радиусе полного объема земной атмосферы, и вряд ли сменит ее в будущем на что-то другое. поэтому, когда с неба начинают падать крупные белые хлопья снега, донхек щурится и думает о том, не прорвало ли эту самую безжизненно-серую пелену. не падает ли на землю пыль вместо снега – воды замороженной. донхек ходит по краю бетонной крыши многоэтажки на окраине сеула и рискует через секунду превратиться в расплющенную тушу на асфальте, где-то внизу. донхек думает о том, что редкие прохожие будут с криком прикрывать рот ладошкой и строить из себя напуганных маленьких детей, создавая небольшую, наверное, толпу и выражение сочувствия на лице, мол, какой молодой мальчик, а уже! – проще, на самом деле, поверить в выдуманного человека на небе из книжек, чем в это самое сочувствие. а еще донхек знает, что в нескольких метрах стоят два ветхих здания – хоспис и морг, визит в которые, думается, избежать ему никак не получится. на самом деле, все взрослые – это те же самые дети, которые вдруг выросли, набрали массу и стали на несколько лет ближе к смерти. взрослые имеют свои страхи, совершают ошибки и даже мечтают о радужных пони или о беззаботном времени, которое они могли бы провести, плескаясь в лужах, напялив при этом на свои ножки яркие резиновые сапоги. донхек смотрит сверху вниз на заснеженный-запыленный сеул и улыбается внезапно, присаживаясь на корточки на самом краю крыши. - эй, ли минхен! ли минхен со своими волосами цвета блонд и глупыми круглыми очками вздрагивает и задирает голову, удивленно выдыхая и поправляя рюкзак на своих плечах. - поднимайся сюда! минхен хмурит брови, наблюдая за тем, как донхек весело смеется и ходит, ходит, ходит по краю, не боясь сорваться вниз от слова совсем. волосы донхека – темные, его глаза – еще темнее, а на ресницах и кончиках волос – мокрые снежинки, которые быстро превращаются в кристально чистую воду без соли. донхек никогда не плачет, только если от смеха над кем-то другим – обязательно над кем-то другим, потому что над собой донхек почти никогда не смеется. потому что донхек – угрюмый зритель в мире, который, по сути, – дешевый цирк. минхен сравнивает донхека с ледяным джеком из любимого мультика, потому что он может найти веселье совершенно в любой ситуации – даже про хоспис с моргом грустно шутит. о своем будущем – обязательном – визите. а еще в донхека никто не верит кроме минхена. но, если честно, донхеку даже этого достаточно. когда минхен поднимается на крышу к младшему, донхек сидит у края, улыбаясь, и наизусть цитирует «критику способности суждения» канта, думая параллельно о мнимом существовании такого понятия, как эстетика. у донхека темные глаза закрыты, а на кончике носа – растаявшие снежинки. минхен вздыхает и вновь поправляет на своих плечах рюкзак, а потом, переминаясь с ноги на ногу и снимая глупые круглые очки, убирает их в карман и кивает в сторону выхода с крыши. - я купил печенья. пойдем пить чай. . ченлэ видит небо над головой осенним, желтым, дождливо-токсичным. автомобили ездят вокруг, не касаясь асфальта, а сам ченлэ сжимает в зубах кисть и делает другой – тонкой, беззащитной – на холсте неаккуратные мазки своими аккуратными до одури пальцами. он одет в длинный свитер в черно-красную полоску, короткие шорты и белые гольфы с двумя черными полосками у острых коленок. ветер сеульской зимы, полной отвратительного собачьего холода, развевает тонкие бежевые шторы, а из-за холодного воздуха худые ноги ченлэ покрываются мурашками. на холсте – желтое небо на фоне серой зимы и фиолетовых звезд, на лице ченлэ – темные вселенные, в которых сияют млечный путь и черные дыры, всепоглощающие и по-страшному красивые. очень сложно смотреть в глаза ченлэ дольше трети секунды. из динамиков дорогущего ноутбука слышатся звуки джаза прошлого века – когда-то это было так модно. когда-то люди странно одевались, странно говорили и странно жили – в то время просто было модно именно жить, а не бездумно расходовать кислород, отравляя атмосферу при этом никому не нужным углекислым газом. ченлэ думает, что странной их жизнь кажется из-за того, что когда-то люди были – счастливы. по крайней мере, думает ченлэ, люди умели смотреть на небо и чувствовать приятное тепло вместо ржущей боли в ничего невидящих, слепых глазах. когда-то люди раскидывали свои руки для теплых объятий, в то время как сейчас они лишь улыбаются, складывая ладони за своей спиной и крепко сжимая в пальцах острый нож. ченлэ усмехается. ченлэ берет в свободную руку вторую кисть, закрывает глаза и наугад опускает обе кисти в разные баночки с красками, будучи уверенный, что это – красный и черный. ченлэ знает, понимает, что этих красок быть на холсте не должно, но все равно слепо ведет линии – ломаные, резкие, до ужаса прекрасные. все потому что ченлэ знает, что такое искусство. один гольф на его правой ноге испачкан в зеленом, но весна, думает ченлэ, еще нескоро. ченлэ думает – дожить бы до нее, до этой весны. . как только раздается раздражающий громкий звонок, школа буквально взрывается криками и шумными разговорами учеников, которые почти тут же вылетают из классов – в них невыносимо душно, а от стен блевать уже хочется, потому что – сколько можно. наверное, когда люди решили создать такой феномен, как школа, они подразумевали создание места, в котором дети будут учиться чему-то новому. чему-то полезному и необходимому в их будущих взрослых жизнях. чему-то интересному, ведь школа – начало всех начал. в школах готовят будущих гениев, будущую опору мира и прочий бред, о котором любят писать в школьных учебниках. на деле же – в школах готовят жалких клоунов и безмозглых марионеток, просто потому что мир вокруг, по сути своей, - дешевый цирк, в котором угрюмых зрителей не так уж и много. школа – это чертова клетка со стальными прутьями. джунгли – шоу на выживание, которое крутят каждую пятницу по телеку в семь часов вечера. тюрьма, в которой отбывают наказание длиной в десяток лет колонии строгого режима заключенные самых разных возрастов, национальностей и телосложений – наказание смягчить нельзя никаким образом, и до конца дотягивают немногие. первым делом, выйдя из душного класса, джено жадно глотает свежий воздух губами, прикрывая глаза от нахлынувшей усталости и этого тупого чувства переутомления. джено задирает рукава своей белой форменной рубашки и не слышит восторженных криков девочек помладше его самого, стоящих чуть подальше, потому что в его ушах – белые наушники, в которых привычно раздаются басы май кемикал романс или ранних сам фоти уан. белые наушники джено в тон его красивым белым волосам – таких, как джено, немного. все потому что, если ты хочешь быть собой, ты должен иметь за собой какой-то авторитет. должен иметь место в обществе, чтобы другие вокруг точно знали, что к тебе подходить не стоит. и подходить не стоит не из-за того, что ты изгой и испачкаться о дерьмо страшно, а потому что ты – гребаная элита. ты не можешь иметь права на индивидуальность, если у тебя неправильная форма носа или масса тела превышает установленные рамки, которые соответствуют разве что анорексикам и дистрофикам. если ты не кладешь два пальца в рот после обеда – как ты живешь вообще? как тебя еще насмерть не избили на заднем дворе? смешно. школа не развивает разум детей, которые там учатся. школа – центр, то самое место, где формируются комплексы и фобии, от которых потом практически невозможно избавиться на протяжении всей своей жизни. джено вздыхает. на самом деле, ни учителям, ни ученикам не важно, как кто-то учится. единственное, что может быть важно, – возможность пустить как можно больше слухов на основе стереотипа о том, что если у тебя хорошие оценки, то варианта всего два: или за тебя платят, или ты гребаный изгой. интересно то, что в восьмидесяти случаях из ста те самые ублюдки, которые учатся не самым лучшим образом и кое-как доживают до выпуска – имея при этом неплохой авторитет за счет громких вписок и травки, которая всегда есть во внутреннем кармане рюкзака – в итоге станут начальниками тех, кто горбатился над учебниками в течение всего срока отбывания наказания, надеясь, что их выпустят раньше за примерное поведение. как итог, у подобных глупцов имеется лишь золотая медаль из железа и дешевой позолоты и красивый аттестат, который можно выбросить в ближайшее мусорное ведро. те самые ублюдки в итоге уходят в бизнес или на яркую эстраду, а потом становятся очень успешными и зачастую – знаменитыми, и когда это происходит, у тех, кто молча терпел все школьные годы издевательства над собой, вдруг прорезается голос. они вдруг набираются смелости говорить слова угроз и, мол, открывать глаза всему миру. говорить – «а вы знаете, каким на самом деле является человек, которого вы все так любите?». или «а вы знаете, сколько унижений терпели от него другие, более слабые и беззащитные?». или «а вы знаете, что у меня из-за этой сволочи развилось психическое расстройство?». «так заткнись и молча лечи свое психическое расстройство», - скажет та самая сволочь. та самая сволочь даже денег предоставит, на что люди вокруг будут восхищенно хлопать в ладони и говорить, какая эта сволочь на самом деле хорошая. добродушная, когда на деле этой сволочи нужно только одно – чтобы эти ущербные психи закрыли свои пасти и больше никогда не имели возможности трепать своим гнилым языком. сильные пожирают вкусных. в тот момент, когда прямо перед лицом джено проплывает ярко-рыжее пятно, он останавливается и склоняет голову на бок, не сразу понимая, что только что произошло. джено медленно моргает и смотрит в сторону: рыжим пятном оказывается парень – щуплый, маленький, с красивой улыбкой и каким-то странным теплом, какое чувствовалось от людей, живущих в прошлом веке и знающих значение слова «счастье». парень одет в широкую бежевую рубашку, небрежно заправленную в строгие темно-серые брюки, а копна ярких волос режет глаза не хуже этого идиотского ядерного солнца. вообще-то именно на таких людей вешают ярлыки изгоя и сажают в клетку, выход из которой – молчание или смерть вовсе. джено вынимает из уха один наушник и слышит резкое «эй, хуан!» со стороны, а потом к рыжему подходят трое ребят из параллели и за шкирку тащат куда-то в сторону заднего двора школы. . минхен умывает свое лицо холодной водой и спешит выйти из комнаты, которую интеллектуалы называют почему-то дамской. минхен поправляет круглые очки на носу и кладет руки в карманы светлой толстовки, забывая расправить капюшон, который теперь небрежно болтается где-то за спиной. снаружи – шумно, грязно и слишком людно, из-за чего, собственно, вокруг шумно и грязно. люди неуклюже передвигаются по этажам большого торгового центра в своих зимних дутых куртках и пуховиках неловкой пингвиньей походкой – толкни одного, и остальные свалятся один за другим, как дощечки домино. минхен жмурит нос от внезапного желания чихнуть, но наваждение испаряется спустя пару мгновений, поэтому он, тряхнув головой, садится за небольшой круглый столик с синим подносом, за которым сидит его белобрысый друг – но то, что друг, - это не точно. кафе, в котором продают вкусный фастфуд, полон аппетитных запахов, звуков и самых разных цветов, от которых в глазах рябит, и минхен чувствует, что ему не нужно было приходить сюда. минхен думает, что нужно было пригласить джено к себе домой или, например, пойти к нему домой. или сходить в парк, где на окраине обычно никого не бывает и можно посидеть спокойно, безо всяких тупых мешков мяса, называемых людьми. минхен не любит, когда вокруг людей много, но приходит навстречу к джено в большой торговый центр посреди дня в выходной. цирк какой-то. - что нового в школе? джено поднимает взгляд от картошки фри, берет в пальцы одну длинную картофельную палочку, опуская кончик в противный соус карри, и кладет в рот, смотря на минхена и продолжая жевать. джено думает, что может рассказать ему о том, что в кабинетах все так же душно и отвратительно, что хочется взорвать красивое дорогое здание школы к чертям собачьим, но это совсем не новость. он может рассказать о том, что один его знакомый, вроде бы как, поступил в элитный университет сеула, потому что его отец – глава какой-то там крутой фирмы, но это тоже ни разу не что-то новое. так было всегда, весь этот бардак, вся эта гниль и все дерьмо – оно никуда не делось, оно прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки и даже ближе. джено считает окружающий его мир омерзительным, не имеющим в своем составе ничего полезного и красивого, приятного, и, даже очень постаравшись, не в силах подобрать подходящий его описанию цвет – но явно не ослепительно-белый, небесно-синий и не ярко-рыжий. джено на секунду усмехается и вдруг вспоминает того самого новенького с фамилией хуан, у которого – джено уверен – сейчас уже в красный раскрашены далеко не только волосы. джено щурит свои красивые темные глаза и улыбается красивой улыбкой, которая кажется слишком искусственной и нелепой в глазах минхена. - ничего нового, хен. улыбка джено медленно сходит на нет, но говорит он ровно, голосом красивым и спокойным, как всегда оно бывает. - слабых ломают сильные, сильных ломает дерьмо во всяких там упаковках, а меня все еще считают кем-то особенным, когда я ничем не отличаюсь от остальных. ничего нового, хен. минхен смотрит на джено пару секунд, а после говорит: - почему ты не хочешь ничего сделать с этим? – минхен снимает свои круглые очки и убирает их в карман толстовки. – я имею в виду, если ты попробуешь… - хен, - джено улыбается и кладет обе руки на столик, и минхен только сейчас замечает, что плечи у джено такие широкие и красивые, будто старший хен здесь вовсе не он сам. - было бы круто сделать нечто хорошее, - джено жмет своими плечами, а после говорит, - но мы не рыцари из сказок. минхен лишь натянуто улыбается и понимающе кивает. минхен смотрит на лицо джено – его красивые скулы, тонкие губы и прекрасной формы глаза, и все еще натянуто улыбается, понимая, что скоро от его мелкого по имени ли джено, почти младшего брата, почти одной крови, - ничего толком не останется. . ренджун поджимает губы и жмурит глаза, медленно поднимаясь с грязной земли и на корточках собирая свои тетради и учебники, разбросанные по асфальту и мокрой траве. левая скула, кажется, разбита, и мать снова заставит его лепить на лицо идиотские пластыри с детскими рисунками. «ты ведь еще маленький, ренджун-и» земля почти не покрыта снегом или снежной коркой, которая скользкая и острая, колючая, неприятная, а небо совсем без звезд – черное и холодное. от ветра и какого-то песка или пыли свежие раны саднят и неприятно ноют, поэтому ренджун тяжело вздыхает. темно-серые брюки порваны в двух местах, а на красивой шелковой рубашке, кажется, не осталось ни одной пуговицы, тогда как волосы – все такие же яркие, лишь потрепаны чуть больше, чем были днем. тетради и учебники, безнадежно испорченные и втоптанные в грязь вместе с призрачной гордостью самого ренджуна, пачкают рюкзак из приятной бежевой кожи – как жаль, что не человеческой. ренджун жмурится от внезапной боли в правом виске и оседает на землю, уже не думая о том, что он с ног до головы в этой грязи и отвратительном дерьме – в прямом и переносном смысле. ренджун откидывает голову назад, опираясь о стену какого-то здания, и натягивает на руки рукава зимней куртки, потому что пальцы – холодные, а вот внутри еще холоднее. ренджун – это тот человек, который говорит о том, что все в этом мире равны, у каждого прав поровну и каждый имеет право быть собой, и говорит он это все с красивой улыбкой, от которой веет чем-то действительно теплым, и с красными волосами, которые правильно уложены и кажутся такими неправильными в глазах других людей. таких, как ренджун, считают самыми смешными и самыми жалкими клоунами на цирковой арене, от выступлений которых угрюмые зрители становятся еще более угрюмыми. внутри таких людей-клоунов – вечные споры с самими собой. это те самые люди, которые говорят другим – ты особенный! ты сможешь! у тебя получится! когда сами даже не пытаются что-либо сделать для того, чтобы почувствовать себя лучше. ренджун чувствует как внутри него микровзрывами распространяется осколками и молекулами пыли липкая, тягучая ненависть к себе самому, потому что ренджун слишком духом слаб, чтобы признать свою собственную красоту. слишком глуп, чтобы осознать свою собственную красоту помимо навязчивой и, по сути, не существующей ущербности – хотя с этим-то можно и поспорить. ренджун облизывает губы, чувствуя на зубах песчинки от грязи и корочки свернувшейся крови, и вздыхает, не в силах даже послать все к черту – это требует много усилий. холодный ветер пробирает до самых костей, органов и даже касается души, которую ренджун так ненавидит и так старается спрятать куда-нибудь подальше. ренджуну кажется, что эмоции – это плохо, а чувства – еще хуже. это в принципе как замкнутый круг, гребаный день сурка – смысл один, и ренджун понимает, что с каждым днем боли становится не меньше, а больше, и исчезнет она только тогда, когда сам ренджун с лица земли исчезнет. но у него нет сил на то, чтобы с лица земли исчезнуть. ​ ренджун смотрит в разбитый экран своего айфона, который на этом собачьем холоде вырубился уже давно, и бросает его в рюкзак – к грязным тетрадям и учебникам, осознавая, что как-то, на самом деле, на все это плевать. и на разорванные брюки, и на оторванные пуговицы, и на разбитое лицо. ренджун просто смотрит перед собой, чувствуя во рту привкус соленой крови, смотрит на окна какой-то квартиры, в которой, наверное, живет кто-то счастливый. кто-то, кого не станут избивать за красивый стиль одежды, умение ценить прекрасное и за яркий цвет волос, а потом ренджун думает, что люди, окружающие его, еще хуже, чем в родном и негостеприимном китае. ренджун думал, что в теплой корее люди старались познать слово счастье, когда его мама говорила: «люди давно забыли, что называют счастьем, ренджун. прекрати говорить глупости и иди кушать». а потом, перед сном, его мать подходила к кровати ренджуна и целовала в лоб, заочно зная, что мальчику будет очень тяжело с его упрямством и странными мыслями, суждениями, взглядами на мир. мама ренджуна бесслезно плакала, стоя на веранде и закуривая ароматную тонкую сигарету, потому что знала, что таких, как они, не любят. гонят. уничтожают в итоге без права на последнее слово, которое никому уже не нужно, да и никогда нужно не было, на самом деле. «ты ведь еще маленький, ренджун-и» ренджун знает, что, когда он придет домой, мать скажет лишь, что все будет хорошо, обнимет за плечи и скажет, что это все не страшно. мать скажет, мол, снимай вещи, я их постираю, а на выходных сходим и купим тебе новые тетради и новый телефон. а потом его мать уйдет на веранду, пока ренджун будет мыть свои яркие рыжие волосы, будет курить и снова плакать, только на этот раз с двумя влажными дорожками на щеках – и ренджун знает, что его мать будет плакать из-за него – неправильного. ренджун будет чувствовать вину, а потом, как всегда, вздохнет и сам себя спросит: «эй, старина, а что для тебя есть чувство вины?», невесело усмехнется и ляжет спать, не забыв помазать раны хорошей, качественной мазью. ренджун вновь жмурит глаза, собирая все свои последние силы, и встает на этот раз в полный рост, надевая на плечо рюкзак из бежевой кожи, и плетется в сторону остановки, прихрамывая на левую ногу. . - назови любое число от одного до десяти. голос донхека немного хриплый, потому что горло одолевают слабые спазмы от запахов масла и акрила и неприятно саднит. ченлэ стоит напротив очередного холста с яркой палитрой самых разных цветов и оттенков, а донхек сидит сзади на каком-то кресле, которое на вид стоит дороже удвоенной суммы его собственной жизни, и крутит в ладони большое красное яблоко. на ченлэ – шифоновая блуза розовых оттенков и бежевые джинсы. на светло-лиловых волосах – французский берет, а в тонких пальцах все так же – кисть. на правой скуле ченлэ небольшой желтой каплей нарисована далекая звезда, свет которой меркнет, когда смотришь чуть выше, в красивые глаза – черные дыры. он мешает в палитре цвет, которого до этого момента не существовало и названия к которому вряд ли кто-то придумает. просто ченлэ, как обычно, творит искусство, а спустя пару мгновений склоняет голову набок. - ноль. донхек гулко усмехается, смотря в спину ченлэ, и бросает яблоко из одной ладони в другую. - ты бы хоть сделал вид, что заинтересован. шторы у больших и красивых окон уже не бежевые, а сиреневые, но развеваются все так же красиво и пропускают в помещение легкую дорожку зимнего холодного, но по-осеннему ветра. небрежные пряди волос донхека немного колышутся, а предплечья, не скрытые за темного цвета безразмерной рубашкой, покрываются мелкими неприятными мурашками. ченлэ молчит, а на его губах играет полуулыбка, не означающая совсем ничего. ченлэ водит кистью, изображая непривычно-яркого красного цвета волосы у худощавой, но довольно элегантной фигуры – красивая рубашка, дорогие брюки и стройное тело, а донхек поднимается с кресла и откусывает яблоко. донхек оборачивается к столу, на котором стоит дорогущий ноутбук, откуда доносятся звуки джаза – такого необычного для всех в современном мире, где популярна музыка, создаваемая с помощью электроники, а не с помощью музыкальных инструментов. донхек немного склоняет голову набок и думает, что эта музыка вызывает странные чувства у него где-то внутри. донхек замирает, когда артист из далеких пятидесятых начинает свое соло на саксофоне – странно и даже неловко слушать что-то столь новое, потому что поколению донхека подобные чувства не знакомы. в этом поколении – люди, которые в принципе не испытывают эмоций от музыки, картин или других видов искусства – зато сколько эмоций от всякой дури в цветных упаковках. донхек чувствует, что живет неправильно, смотрит на мир неправильно, дышит… неправильно, но после – усмехается. какие-то чувства, вот же придумал. умник. - что на этот раз рисуешь? донхек подходит к ченлэ со спины и смотрит на холст – ченлэ ниже донхека, но старший все равно чувствует, будто главный здесь – далеко не он. будто одно лишнее слово, и его грубо выпрут из волшебного дворца, в котором ченлэ провел всю свою сознательную жизнь за кистями и холстами – его волосы имеют запах пыли и тонкий аромат французского парфюма. пальцы ченлэ – тонкие, прозрачные, красивые и хрупкие, кажется, настолько, что коснуться их – до смерти страшно. рукава красивой блузы не испачканы, как и джинсы, потому что ченлэ предельно аккуратен. потому что на кончиках его пальцев расцветают лепестки новых цветов, и от всей его сияющей красоты звезда на правой скуле выглядит блекло и неуместно. ченлэ не видит необходимости отвечать донхеку, потому что донхек стоит позади него, ощутимо дышит и все видит сам. ченлэ рисует часто, много и красиво, но больше всего ему нравится рисовать людей. красивых, в красивых одеждах, с красивыми пейзажами на фоне и будто бы со своей собственной красивой историей. ченлэ продумывает каждую деталь своих работ, не оставляя ни одного миллиметра холста незакрашенным, но каждый человек с картин ченлэ не имеет лица. этакая коллекция собственноручно написанных картин слендеров. ченлэ за всю свою жизнь не написал ни одной картины с чьим-то лицом – даже портрет своей матери. даже свой автопортрет. - говорят, - ченлэ кладет палитру на тумбочку и поворачивается к донхеку, вытирая свои ладони влажными салфетками, - если нарисуешь человека без лица, через какое-то время он обязательно умрет. донхек сначала не полностью понимает смысл сказанного с заметным китайским акцентом, но спустя пару секунд смотрит в ответ с явным недоверием и усмехается, пока ченлэ выбрасывает салфетку в стоящее у тумбочки мусорное ведро. - раз это правда, и все люди, нарисованные без лица, мертвы, - говорит донхек, - откуда тогда слухи берутся? ченлэ улыбается и берет в руки яблоко из ладоней донхека, смотря тому в глаза и касаясь грубой кожицы мягкими розовыми губами. - от художников. а после откусывает немного, выходя из комнаты. . - зачем? минхен непонимающе моргает, снимая с влажной головы махровое полотенце. - хен, есть или нет? джено – в дверях квартиры минхена в черной кожаной куртке с каким-то непонятным проколом в левом ухе и с выражением лица голодного дикого животного. в подъезде темно-серые стены и ободранные потолки с черными надписями на белом, который мажет одежду и руки. за разбитым в углу окном – все еще бесснежный ветер, почти метель посреди зимы, которая скорее на осень похожа. минхен чувствует, как мерзнут его ноги, а еще чувствует что-то странное – то, что исходит от джено. минхен чувствует, что, кажется, от его мелкого по имени ли джено, почти младшего брата, почти одной крови, - ничего уже не осталось, потому что человек, стоящий перед ним прямо сейчас – мало напоминает близкого ему когда-то человека. да и просто на человека мало похож вообще-то. - я с младшей школы бейсболом не занимался, поэтому отдал биту еще… подожди, я не понял, джено. джено закатывает глаза и разворачивается, чтобы уйти, когда минхен босиком выходит на лестничную площадку, касаясь ступнями холодной и грязной плитки, и хватает джено за локоть. - что происходит? – спрашивает минхен и старается заглянуть в совсем уже чужое лицо, - зачем тебе бита, еще и так поздно? иди домой и… - хен, - джено встает перед минхеном и с легкой ухмылкой кивает в сторону старшего, - ты кто такой, чтобы указывать, что я должен делать? минхен отпускает локоть джено и на секунду не понимает. джено перед ним сейчас – будто старший. джено выше, плечи у него шире, и отчего-то он – неожиданно холодный, колючий, острый. будто лучше не трогать его вовсе, чтобы не обрезаться нечаянно. минхену сложно игнорировать флешбеки, которые навязчиво прорубают в черепной коробке болючие дыры – все потому что он знает джено уже очень давно. все потому что воспоминания – они имеют красивые цвета, звуки блюза и аромат, схожий со свежим запахом счастья и настоящей жизни. минхен сумел урвать маленький кусочек этой жизни, которую никто вокруг уже не помнит, над которой все смеются, как над мифами древней греции и прочим несуществующим дерьмом. минхен сумел урвать этот маленький кусочек, который он так сильно берег, а потом поделился с мальчишкой, у которого такие красивые глаза и безумно очаровательная улыбка. минхен на секунду прикрывает глаза и видит, что его руки – пусты. минхен видит, что от его души осталось лишь ее наименование, о которых любят писать в книжках по психологии. «психология – от греческого психо – душа, логос – учение», - пишут всякие психи в бессмысленных книжках, которые сожгутся самими людьми через пару десятков лет по предсказаниям бредбери. минхен стягивает с головы свое махровое полотенце и перекидывает его через плечо. - куда ты собрался? - я не обязан… - куда ты, черт возьми, собрался?! минхен повышает голос, который эхом раздается по лестничным пролетам, и на секунду в глазах джено мелькает что-то, похожее на здравый смысл. по углам темного подъезда разбросаны трупы мелких мотыльков, а в тусклых лампочках, от которых толку-то никакого, их еще больше. джено смотрит в один из углов импровизированного кладбища и думает о том, что его поколение просто не хочет быть счастливым, и это желание почти точно – осознанно. просто все дело в том, что счастье – это та же самая лампочка, к которой ты старательно летишь, не смотря ни на что вокруг, забывая обо всем абсолютно, а потом обжигаешь свои тонкие крылья и умираешь. сгораешь заживо, а последнее, о чем успеешь подумать, - «это, черт возьми, того не стоило». джено моргает, а потом переводит взгляд на минхена, у которого без очков глаза кажутся красивее, а влажные волосы цвета блонд в сочетании с домашним спортивным костюмом – такими домашними, родными и теплыми. джено делает шаг назад, потому что не хочет пополнить кладбище мотыльков-тупиц. - какого черта ты молчишь? – говорит минхен уже тише. полотенце на его плече вот-вот упадет. – куда ты ввязался, и почему не попросил помощи изначально? - помощи? у тебя? джено широко улыбается, а к минхену медленно, но верно, приходит осознание. - ли джено, неужели ты связался с каким-то ублюдками, которые тебе забили голову всяким дерьмом? у тебя нет личного мнения или… - о, хенним, - джено ухмыляется, - у меня есть свое мнение, которое я наконец не боюсь показать людям. наконец я могу жить, осознавая, что имею свое личное мнение, а не считаю своим личным мнением – твое, которое ты мне навязывал с самого, мать его, детства! джено тяжело дышит и смотрит на минхена глазами все еще голодного дикого животного. - ты смешон, хен, - джено облизывает свои губы и смеется в лицо михена, - если не собираешься переходить на сторону победителя, то лучше сиди молча, засунь свои бредни о счастливой жизни куда подальше – твою задницу никто не прикроет. иначе, - джено делает пистолет из указательного и среднего пальцев и приставляет ко лбу минхена, - паф. полотенце минхена с его плеча не падает, но у самого минхена внутри будто бы рушится целый мир. сам факт того, что все дети без исключений – неблагодарные отбросы, известен большинству населения планеты, но минхен внезапно осознает, что, может, отбросы вовсе не дети, а те, кто старше? минхен осознает, что не давал джено все эти годы свободы или права на то, чтобы сделать шаг в сторону и решить что-то за себя сам, но с другой стороны – разве минхен не прав? джено смотрит минхену в глаза и достает из внутреннего кармана наполовину пустую пачку сигарет, в которой лежит оранжевая зажигалка. он закуривает и, сделав затяжку, разворачивается к минхену спиной и медленно спускается по лестнице вниз. джено спускается со злой ухмылкой на губах, тогда как минхен не может сдвинуть ног с холодной плитки, а на последней ступени, оборачиваясь, посылает воздушный поцелуй – облако табачного дыма доходит до минхена спустя пару секунд. джено выходит из подъезда с недовольным выражением лица и с досадой бросает: - биты нет, ребят, - а после улыбается и садится в темного цвета машину, - но так даже лучше. будем бить руками. после чего со всех сторон слышатся радостные возгласы поддержки, которые минхен слышит из окна своей квартиры, но в окно выглянуть смелости просто не хватает. ночные улицы опасны тем, что, когда город засыпает, просыпаются отпетые ублюдки и жалкие отбросы, которых хлебом не корми – дай морду кому-нибудь набить. витрины магазинов и сомнительных заведений заглушают свет из окон каких-то квартир и домов, в которых находятся нормальные люди – те люди, которые в девять часов вечера лежат в постели или же готовятся ко сну. под желтыми и оранжевыми огнями фонарей небо кажется таким же – ржавым и вонючим этой ржавчиной от постоянных неправильных дождей во время этой бесснежной зимы – железо ржавеет от воды слишком быстро, а ржавчина, как и кровь, воняют этим отвратительным железом. джено выходит из машины, громко хлопая дверью, и зубами цепляет из пачки одну сигарету, угощая своих новых друзей тоже, - джено курит вкусные мальборо красные, которые приятно жгут легкие. он стоит у темной машины и поворачивает голову в сторону, а потом красиво улыбается и кивает парням к переулку, после чего четверо новых друзей джено идут к промежутку между двумя зданиями, которые далеко не в лучшем состоянии. - эй, привет, - джено улыбается вновь ослепительно и неожиданно крайне дружелюбно. – помнишь меня? мы учимся в одной школе. меня зовут ли джено. рука ренджуна на секунду дергается, когда маленькая собачка подбегает к джено, чтобы его понюхать. - какая милая. можно я поглажу? - конечно… без проблем. собака ренджуна – небольшой рыжий шпиц – нюхает ладонь джено, в следующую секунду отбегая обратно к хозяину, и ренджуну становится не то, чтобы беспокойно, но явно неловко и некомфортно. - ты ведь… ренджун, да? джено подходит ближе к хуану, тогда как тот делает шаг в сторону, чтобы его обойти. - да, все верно… позволь мне пройти, нужно покормить собаку. - а, - джено улыбается и выбрасывает сигарету куда-то на дорогу, а потом обнимает ренджуна за плечи, - это не страшно, твою собаку покормят. ренджун хмурит брови и хочет что-то сказать, когда джено отводит его к переулку, и ренджун точно слышит скулеж своей собаки, но чувствует, как его коленом бьют в живот. ренджун просто знает, просто уже смирился, что без подобного не пройдет ни один день его жалкой жизни. он просто был мальчиком, который мечтал найти счастье в такой красивой и романтичной корее, тогда как китай казался холодным и совсем чужим – сейчас ренджун готов все отдать, чтобы вновь очутиться в родной стране, где людям плевать на других людей, где ты можешь быть собой без всякого страха. где ты не найдешь своих единомышленников, но где тебя не будут избивать за то, что ты – другой. со своими мыслями, эмоциями и чувствами. детский пластырь с глупыми рисунками уже не закрывает небольшую ранку на лице, которая теперь стала огромной и на все лицо. ренджун не издает ни звука, только морщит лоб и слышит, как скулит его собака, которой, кажется, не очень нравится происходящее. ренджун чувствует, что по пищеводу к глотке поднимается густая кровь, и он старается сплюнуть ее, когда в челюсть приходится следующий удар – с ноги в тяжелом ботинке. ренджун на секунду теряет сознание, а разум уже молит человека из книг на небе о том, чтобы его наконец убили. из глаз ренджуна льются соленые красные слезы, и он честно думает, что он готов умереть. он думает, что сделал все, что мог сделать, и ни черта у него не получилось. это, черт возьми, того не стоило – тонкие прозрачные крылышки превращаются в пепел. джено улыбается и держит на руках шпица, который все еще скулит, а весомый ботинок одного из парней ломает ренджуна пополам – все слышат громкий хруст, кажется, позвоночника, а ренджун теряет сознание теперь, наверное, надолго. - в таком состоянии до утра он не доживет, - говорит джено, а потом поднимает взгляд на своих новых друзей, - по-моему, отличная работа. - вы закончили? джено оборачивается, когда слышит приятный женский голос, и видит красивую женщину с тонкой ароматной сигаретой между пальцев. она подходит к новым друзьям джено, говорит о чем-то с ними и отдает им какой-то белый конверт, а потом забирает шпица из рук джено. - а кто это? женщина удивленно смотрит на джено, а один из парней, отмахнувшись, говорит: - да так. не волнуйтесь, свидетелей не будет. а через секунду джено чувствует удар по голове чем-то, кажется, очень тяжелым. . донхек лежит на полу квартиры на окраине сеула – мокрый, пьяный и совершенно голый. он лежит на полу и смотрит в потолок, чувствуя, как перед глазами все уплывает куда-то далеко и явно на долгое время, и такие важные познания, как метафизика, мораль и религия, кажутся ему ничем по сравнению с непреодолимым желанием увидеть вновь лицо человека, который рисует людей без лиц. донхек лежит на полу, а окно в комнате открыто, и он рискует заболеть или замерзнуть вовсе насмерть, чтобы потом соседи пожаловались на неприятный запах из квартиры, а потом донхека нашли там мертвым. и этот заезженный сценарий – испуганные мины, возгласы и плачь женщин и прочая ерунда, которой в принципе нет места – не в этой жизни. донхек лежит на полу и думает о ченлэ. ченлэ же – это мягкие улыбки в контраст колким словам или жгучему игнорированию. ченлэ – тонкий, красивый и хрупкий, как волшебный цветок с лепестками бежево-лиловых оттенков – цветок ядовитый, чей яд слаще меда. ченлэ нельзя любить – им нужно любоваться через толстое стекло витрины, которое, даже если ты будешь бить его своим тупым лбом, не пробьешь, лишь заработаешь себе сотряс или того что похуже. таких, как ченлэ, должны охранять в музеях и галереях, чтобы люди смотрели на него часами, обсуждая, насколько же все-таки продвинулось искусство, развитие которого никто никогда не афишировал. а донхек просто не вовремя разинул рот, распробовав всю сладость того самого яда, и упал в это самое дерьмо, которое все называют влюбленностью – ли донхек выходит на цирковую арену в качестве главного клоуна. в волосы и кожу намертво въелись эти ядовитые запахи масел и акрила, которые вывести теперь кажется абсолютно невозможным, а те странные картины безликих людей кажутся донхеку вершиной искусства. еще вершиной искусства ему кажутся лиловые волосы ченлэ, которые с его – темными, самыми обычными – ни в какое сравнение пойти не могут. донхек вдруг перестает помнить о своих шутках, о ледяном джеке и о минхене с волосами цвета блонд и глупыми круглыми очками, которые постоянно спадают по переносице. просто донхека настигла та самая отвратная ситуация, выходов из которой не так много. донхек поднимается с пола и садится на колени. поясница неприятно ноет, а бедра и задница – донхек чувствует необходимость сходить в душ. донхек чувствует, как много на его коже красного и фиолетового, а потом смотрит на себя в отражение телевизора, который тоже пьяно кружится по комнате, и усмехается. - нравится? ченлэ выходит из душа, вытирая свои волосы мягким полотенцем донхека – уже в чистой одежде и с мягкой улыбкой на лице. - что ты… сделал? ченлэ подходит к донхеку и держит его немного шатающееся тело, а потом касается губами щеки старшего. - это метки, хен. красный в сочетании с лиловым – это похоже на цвета моей скорой смерти. донхек лишь что-то тихо проговаривает в ответ и старается ровно идти до ванной, чтобы выйти оттуда чистым и без лишних засохших уже жидкостей на своем теле. он понимает, насколько пьян, когда с трудом находит выключатель и стоит около пяти минут, пытаясь разобраться, из какого крана какая вода течет. донхек просто хочет лечь на прохладный кафель и вновь – просто любоваться тем, как ченлэ с кистями в руках рисует. творит очередное произведение искусства с помощью красок, к запаху которого уже привык настолько, что жить без него тяжело становится. когда донхек, опираясь о стену, стоит под прохладным душем и думает о том, что весна, должно быть, будет очень холодной, ченлэ включает на своем телефоне трек из жанра джаз прошлого века, в котором поется – хит зе роуд, джек. проваливай, джек. иди к черту, ты никому не нужен, ты обуза и нет в тебе ничего интересного, джек. правда, донхек не знает английского, в то время как ченлэ тихо смеется над своей гениальной шуткой. донхек не чувствует, как по исхудавшему смуглому телу стекает вода, но чувствует, что изнутри эти «бабочки», о которых любят говорить в фильмах и писать в книгах, начинают его сжирать, больно и беспощадно. донхек вдруг понимает, что не хочет терять свою жизнь. он думает о том, что в принципе – почему бы не попробовать стать счастливым? донхек думает – это ведь нормально, желать себе лучшего и стремиться к этому – только вот уже очень давно подобное кажется совершенно невозможным. донхек вздыхает. когда он выходит из ванной, ченлэ, сидя на подоконнике, руками дирижирует в воздухе бокалом красного вина под тихий голос эми уайнхаус. донхек садится в старое кресло напротив, а ченлэ улыбается, потому что знает, как волшебно выглядит в глазах донхека – слышал около часа назад. ченлэ встает с подоконника и красиво, плавно подходит сзади кресла донхека, аккуратно приоткрывая его рот и вливая в него вкусный, терпкий алкоголь. ченлэ не целует, но так близко дышит и улыбается приторно, сладко, вкусно до безумия – донхек ужасно пьян. а потом они оба идут на крышу с той же бутылкой красного полусладкого и мокрыми волосами, и ченлэ говорит: - ты любишь меня. на крыше ветер кажется сильнее, и донхек вдруг чувствует мокрые снежинки на своих ресницах. на небе все еще пелена серая из пыли, какой пахнут волосы ченлэ – донхек безуспешно пытается найти в этом всем связь и уйти от ответа на вопрос, который, по сути своей, является утверждением. донхек молча жмет плечами, мол, ну да, и что из этого? - значит, ты сможешь сделать ради меня что угодно. донхек вновь жмет плечами, а ченлэ улыбается снова мягко – закутаться бы в его улыбку, как в одеяло пуховое, лечь спать, а наутро мучиться от похмелья. - тебе ведь не страшно будет прыгнуть вниз, чтобы доказать, что ты действительно меня любишь? - но, - донхек жмурит глаза, потому что все еще пьян, а ченлэ – все ближе к краю крыши со своей улыбкой мягкой, - как это может стать доказательством? я живу ради тебя, ченлэ. - нет, - ченлэ бросает бутылку на бетонную плиту, от чего горлышко разбивается и вино мешается с грязью – прости, человек на небе из книжек, - я хочу, чтобы ты умер ради меня, хен. ченлэ смотрит вниз и улыбается, когда видит чуть поодаль знакомую светлую макушку и поблескивающие круглые очки. говорят, что человек познает истинную любовь, когда теряет, но у ченлэ никогда не было человека, которому он мог бы спеть песню о любви, поэтому он проводит ладонью по волосам донхека и целует в плечо, желая счастливого пути. минхен наблюдает за падающим с крыши телом с выражением лица голодного дикого животного и делает из указательного и среднего пальцев пистолет, направляя его в сторону красивого ченлэ, тело которого в следующую секунду летит вниз, вслед за донхеком.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.