***
В одиночестве кашлять ошметками легких, отчаянно стараться не шмыгать носом, переполненным кровью, сжимать губы в тонкую полосу от боли… Иногда Орочимару казалось, что люди совсем пропащие идиоты. А иногда, что он и сам — не лучше. За свою достаточно долгую жизнь он научился выразительнее всех беззвучно скрипеть зубами и сводить кровоподтеки с тонкой, как папирус кожи. Каждый новый бой оставлял на теле следы, как напоминание о возможных последствиях. Эти шрамы и давно уже не исчезающие полностью синяки, сетью обнимающие худое тело, служили более веским доводом, чем валяющиеся под ногами трупы… Напоминанием, что смерть близко. Долгими ночами, задыхаясь от хрипов и болевых спазмов в слишком восприимчивом к боли теле, Оричимару беззвучно молился прожить еще одну ночь. Всего одну… Пока очередной эксперимент, ведущий его к вожделенному бессмертию, не завершится успехом.***
Она всегда чувствовала тяжелое присутствие смерти, зависшей за самым её плечом. Уверенное, согревающее горячим дыханием ещё неостывших тел ноющий висок. Шинигами каждый раз подходил слишком близко, почти оглаживал костлявым пальцем по хребту, но в итоге забирал лишь очередную частичку сердца, выжигая саму жажду жизни из её усталого тела. Каждая новая потеря, казалось, разжигала в ней новую звезду удушливой пустоты, заливаемой лишь бесконечным потоком саке. Пить и не пьянеть, питая монстра за спиной. Холодными ночами согреваться его дыханием. Закрывать глаза и молчать. С тоской смотреть вперед… на беснующуюся под ногами толпу и устало думать о красивом конце пути. Ещё шаг… и всем им на головы спланирует так почитаемый ими символ Хокаге, головы накроет белоснежным плащом с символом огня, а её тело наконец сможет благополучно наполниться холодом. — Жарко… — шепнуть одними губами, уже занося ногу. — Цунаде! — сильная рука обхватывает плечо, обжигает, сдавливает, даря успокоение. В ушах больше не воет преданно жрущий её глазами Шинигами. За плечом привычный, чуть взволнованный балагур — Джирайя. Карие глаза обжигают любовью. Яркое, непривычно жгучее ощущение на секунду лишает дыхания. Он всегда любил ее ТАК? Всегда смотрел ТАК? Неужели люди любят не так, как Шинигами?***
Казалось, что тренированое тело общепризнанного «идеального» шиноби не могло дать осечки. Невозможно. Просто фантастично… Забрать так называемых монстров мира бесконечной войны может лишь время… Но все факты были на лицо. «Джирайя мертв». Оричимару неверяще скользнул языком по пересохшим губам. Только болезненная, обреченная слабость собственного тела удержала его от немедленного посещения Конохи. «Джирайя мертв». Свиток сминается в безобразный ком. Так не хочется верить, но ему Цунаде никогда не лгала.***
Она снова и снова вспоминала их, видела во снах. Задыхалась от пыли, перебирая бумаги, — а казалось, что от пепла. Серой извести их эмоций, чувств, надежд и страхов. Она качала в пальцах кисть, но так и не смога перенести на лист свои собственные чувства, куда уж тут их общие — до сих пор на троих, пусть двое уже за гранью. Сжимала пальцы под грудью, оставляла дыры ногтями в легкой ткани плаща Хокаге. Твердо печатала шаг и смотрела в чужие глаза на собраниях клана. «Бесконечный боец», «Где она черпает столько внутренней силы?» — шептали за ровной, сведенной судорогой отчаянной боли спиной, с восхищением заглядывали в молодое, едва держащееся на тонкой нити чакры, маску-лицо. Смотрели прямо в коричневую бездну деленных на троих, когда-то, чувств. Восхваляли пыльный осколок полустертых эпох, а она смотрела лишь вперед. Ради них смотрела… и видела приближающуюся войну. Новую, жуткую, не пахнущую сталью, как те, что были до неё. Унесущую, наконец, не чьи-то чужие, только её жизнь. «Цунаде…» тихий шепот горячим дыханием в внешнее золото — вообще-то давно седых — волос, гибкие пальцы тяжело сдавливают ноющее плечо. Она знает, не забывает, всё ещё чувствуя общие звенья одной цепи и терпкие клубы горького дыма, что сковывал их когда-то очень, почти бесконечно, давно. «Жизнь», «Смерть». Те понятия, над которыми она бы хотела смеяться. Сейчас. Когда уверено шла прямо навстречу новому, очередному, врагу. В одиночестве. Общем, разделенном на всех них, троих. Она знает, что сегодня победит, как и знает, что скоро уйдет. К ним, туда где снова сможет стать собой. «Цунаде!» — сдвоенный шепот на грани сознания, и хрупкая девчонка с наивными глазами едва сдерживает смех. Стылая оболочка тихо опускается на мокрую от крови землю. Она снова победила. Тонкие дрожащие руки вплетаются в мешанину из черно-белых длинных волос. Чужие пальцы сладко-болезненно кусают бока, выбивая бессмысленный воздух. Со звоном — не сдавшийся под напором безжалостной стихии под названием Жизнь — осколок общего встаёт на положенное ему место. Дзынь. Они снова цельное, всеобъемлющее, единое. Легенда, начало которой спустя бессчетное число лет увидело свой конец.