прошлое бьётся во мне, как второе сердце.
Что-то происходит не так, как должно. Он просыпается и боится открыть глаза, боится вдохнуть — вокруг него схлопнута тишина почти склепная — тишина опустевшая. Солнце сквозь голые немытые окна красит темноту под веками в красно-рыжий, сердце колотится так, будто он бежал бог знает сколько, но ему нечего (и некому) рассказать — никто не победил при марафоне, ему просто ужасно страшно. (ты не сможешь вечно держать глаза закрытыми, Джек) (неправда, ты не найдёшь меня) Он просыпается в слезах и каждый раз не помнит, что ему снилось. В остальном же он чувствует себя замечательно. Он наматывает круги по квартирке, мается чем-то, чем-нибудь, чемугодно, открывает книгу откуда у меня вообще капитал? но не может прочитать и нескольких предложений: его будто морозит, словно он бросился в огонь, и ожогов теперь процентов сорок, и кожакоторойнет больше не может удержать тепло, и ему холодно и больно — но этого быть не может, ведь он чувствует себя замечательно. Он не может заставить себя выйти из квартиры, выйти в выеденный, медленно расползающийся город. Он смотрит в окно: улица, одряхлевшая голая красавица, кричит ему несмотринесмотринесмотри он смотрит. Там обитают львы, и они кусают его руки, когда он хватает пальцами воздух за открытым окном. Иногда по ночам он просыпается от грохота — обваливается какое-нибудь здание, что странно: когда город был обитаем, они казались крепче. Иногда он находит в стенах собственной квартиры трещины, и это почему-то радует его; он водит по ним пальцами и улыбается. Иногда он берёт телефон и набирает номер Лотти, но никто никогда не отвечает. Потом он швыряет телефон в стену. Изредка он бьётся об нее лбом — в голове его тоже водятся львы, и он боится гулять там, поэтому надеется, что эти удары убьют их. но, кажется, они умрут только вместе с ним. Сейчас он стоит под душем, (тяжёлые мокрые волосы липнут к спине) (раньше они были короче) (раньше кто-то смеялся и стриг его) поэтому не сразу понимает, что плачет. Он выключает воду и трёт лицо мокрыми руками. Перешедшая на сторону врага плотина пускает ручьи — разведотряды, оставляющие за собой воспалённые глаза, за которыми идёт волна (он хочет, чтобы она погребла, утопила его) и его выворачивает от рыданий. он не может вспомнить, почему не плачет даже, а воет навзрыд так, будто у него рвётся сердце. ему холодно. львы кусают его пальцы, и их жжёт от воды. Этой ночью он долго не может согреться и заснуть. Только через какое-то время он вспоминает, что последний раз ел уже бог знает когда. Глядя в окно и доедая лапшу быстрого приготовления откуда у меня еда? откуда? он не думает ни о чём. Этот день немного отличается от других: как будто его лихорадит сильнее, как будто кто-то скребётся в входную дверь и плачет там, но не просится внутрь, а бьёт по вискам отвратительно постоянным сегодня-сегодня-сегодня но там никого нет, он проверял, он проверял уже, господи, когда это прекратится Он сворачивается на кровати в позе эмбриона и тянет себя за волосы, царапает предплечья и чувствует, как беснуются львы. Он помнит, что эта тупая боль есть в нём всегда, что она никогда не приходит, никогда не начинается — она всегда есть, просто большую часть времени она скрыта этим полусном, вот только теперь начался отлив — почемуэтопроисходитпочемупочему он едва слышит стук в дверь. Если эта отвратительная дробь — звук, то в этот же момент из квартиры исчезает весь воздух. Он медленно поднимает голову и осознаёт происходящее. Стук был — может, он есть и теперь, только за дверью никого нет. Что-то глотает его путь от кровати до двери; он крепче сжимает пальцы на холодной ручке — точно не покрывало, но он не помнит, как дошёл сюда. Пустой коридор тянет из квартиры сквозняк. Не пустой, но это не лучше. Не это. Это не нужно. Не это нужно. — Джек. — Не ты, — разжимая пальцы, он делает шаг назад. — Джек, — повторяет Освальд. — Не ты, — он знает, что хотел сказать, но не уверен, что его услышали, но ему на пле вать; шаг вперёд — навалиться на дверь всем телом, закрыть её, закрыть я не посылал за тобой! закрыть уходи, я (дышу?) боюсь твоих слов (янехочуихслышать) оттолкнуть его, прогнать, изгнать exorcizamus te Освальд говорит ему пожалуйста, Джек, посмотри на меня, omnis immundus spiritus господи, Джек, пожалуйста, перестань, omnis satanica potestas ХВАТИТ Удар, выстрел — но не хуже тех слов. Каких? Опять забыл. Опять. Освальд держит его за плечи, как смертельно больного ребёнка, Освальд выглядит так, будто сам уже умер, и Джек выдыхает, выпуская ткань чужого пальто. Львы рычат, не выпуская его плоти из своих зубов. Он не помнит, почему не хочет видеть Освальда. Боится Освальда. хочет убить его каждый раз, когда он открывает рот. — Джек, я принёс тебе еду и лекарства. укол чистейшего удивления — Лекарства но я же чувствую себя замечательно ? Освальд молча проходит в глубь квартиры, как будто уже сто раз проходил этот уровень и знает, какие диалоги можно пропускать. Он шарится на кухне: достаёт что-то из пакета, который принёс, половину кладёт в холодильник, половину — в ящик. Джеку наплевать: когда рядом Освальд, львы впиваются в его тело яростнее, и он садится, пытаясь выровнять дыхание. не плачь, не кричи, постарайся не дышать — тогда она не найдёт тебя и не изобьёт. постарайся не дышать, иначе она может рассыпаться в твоих руках: пока ты не дышишь, можно обмануть бога — он не поймёт, что ты жив, и не вышвырнет тебя из рая. (Джек, дурак, ты чего дышать-то перестал? Блин, ещё и улыбается... Кончай фигнёй страдать!) — Джек. Вспыхнул свет — нет, это он открыл глаза. — Джек, твои руки. Искусанные в мясо ногти и пальцы — только сейчас он замечает тупую, пульсирующую боль. — Это львы, — смешок. Боль на лице друга кажется смешной. Дурак, что ты сделаешь? — Это львы меня покусали. Я чем-то им досадил. Освальд выглядит так, будто сейчас заплачет. Джек думает про взломщиков, у которых сейф не открылся на десятитысячную попытку. Это тупая мысль, и он хочет сказать что-нибудь, хотя бы спросить про — Лотти. Да, Шарлотта не отвечает тебе, потому что ты не звонишь ей — у тебя разряжен телефон, а зарядное я у тебя забрал. Два месяца назад. Джек начинает смеяться, потому что это идиотизм. Освальд уже второй раз говорит ему какую-то бессмыслицу. Неужели он учится шутить? Его трясёт от смеха. Его трясёт от вернувшегося озноба. Его трясёт от шёпота в голове — сейчас, сейчас что-то будет. я вспомнил мама, мама, я вспомнил удар-удар-удар — Боже мой, — он чувствует слёзы на глазах, — ну у тебя и шутки! Это даже почти смешнее, чем было в тот раз, когда ты сказал мне, что Лейси умерла!— Лейси, пожалуйста, пристегнись. — Освальд, пожалуйста, отвяжись.
Освальд повторяет себе: я больше не приду сюда. я не хочу возвращаться. здесь нет ничего для меня. Ложь звучит чисто и звонко — совсем как её голос. В этом есть какая-то ирония: раньше он не лгал самому себе. (Опять врёшь, брат. Я всё видела!) Освальд замирает, слушая эхо своих мыслей и то, как ворочается дом вокруг него. Неужели он вообще ничего не слышит? ты не лучше, шепчет что-то внутри него. ты тоже замолчи ты тоже хватит ты ведь тоже умер, да, освальд? у этого чего-то голос Леви и его равнодушные глаза. — Ты вообще любил её? — Как странно слышать от тебя такие вопросы. — Я просто не понимаю. — Тебе не нужно. Ей тоже было не нужно. Это было всё, на что я был способен. Освальд думает, что за этим есть история, которую он никогда не узнает и на которую ему совершенно плевать. Он никогда не скажет этого, не подумает однозначно, но боже, если бы только все были похожи на Леви; где-то глубоко-глубоко внутри идёт рябь от этой мысли. Вселенная слышит его и смотрит на него кристально чистыми глазами Джека. Освальд опускает взгляд; лезвие выходит из его груди, переливается красивейшим из цветов, и он наслаждается этим моментом, как каждой вечностью, которую он проводит перед дверью в квартиру Джека. Наверное, он немного не в порядке (какой ужас, нельзя признавать этого, иначе получится, что он солгал СТОЛЬКИМ ЛЮДЯМ) или всё же есть что-то невероятно притягательное в том, чтобы наблюдать за этим разложением: ловить изменения оттенка кожи, упиваться запахом уже не сукровицы — гноя, аккуратно трогать нарыв, наказывая себя, смеясь над собой: ты думал, та крошечная заноза — предел страха и боли? ты идиот, освальд. (или эта боль глушит ту, настоящую, подлинную?) Стоя перед обшарпанной дверью, он перерождается снова и снова, как будто даже через столько преград его затягивает в ту петлю вечного ожидания, в которой Джек катается по полу и беззвучно рыдает. (— Вы его друг? Можете, пожалуйста, попросить его перестать? Мои дети не могут спать. Я бы с радостью, думает Освальд. Я бы с радостью, но я ничего не могу сделать. Как всегда, впрочем.) Всегда одно и то же. И в начале он всегда стучит. Потом Джек пытается закрыть только что открытую дверь, кричит, бьёт его ослабшими руками и плачет-плачет-плачет. Где-то чуть позже начала у Освальда рвётся сердце. Кажется, это всё может убить его, но он давно не чувствует себя живым. это точно не он умер тогда? (больше всего он боялся причинить джеку боль. молился, чтобы всё как-нибудь разрешилось, чтобы ему не пришлось говорить это джеку. господи господи пожалуйста только не это только не я я не хочу теперь он понимает: наверное, это и есть ад. он боялся говорить — теперь может хоть свить из своих слов верёвку и повеситься на ней, потому что никто не слышит его, но тупая надежда извивается под его ботинком, плачет, подвывает ну ты же хочешь чтобы и он так смотрел на тебя ты хочешь чтобы все ненавидели тебя ты х.о.ч.е.ш.ь я сам видел, поэтому он говорит-говорит-говорит, а джек смотрит на него и улыбается. он его не слышит. он ждёт её.) Всегда одно и то же. То же недоумение, те же ответы, те же вопросы (он помнит, какое лицо было Шарлотты, когда та просила его, чтобы Джек больше не звонил ей), тот же смех — Джек не помнит этого, а Освальд, кажется, не может остановиться. Это его ад, но здесь ни в чьём взгляде он не видит УБИЙЦА, здесь максимум — АЦЙИБУ, но он не подходит к зеркалу. — Боже мой, ну у тебя и шутки! Это даже почти смешнее, чем было в тот раз, когда ты сказал мне, что Лейси умерла! Он такой же, думает Освальд. Он видит, что из груди торчит острие, но не осознаёт, что пронзили его. чем я хуже? почему я понимаю это? почему я наказан? (потому что ты виновен) (освальд, виновник — второй водитель, пожалуйста, перестань...) (нет, это ты) (это я) Джек смеётся. Освальд закрывает глаза. В квартире пахнет сукровицей. (Есть, брат, раны, которые не заживают ни-ког-да) Джек смеётся. Освальд чувствует, что улыбается. В его аду Джек смеётся так же, как и с ней.