Первое января (Болотные огоньки)

Снег выпал ночью, в серых предрассветных сумерках. Как раз перед тем, как встало алое солнце, сжавшись от холода. Ветер, мучающий старые деревянные окна, завывающий по захламлённым чердакам корпусов, утих, наступила неестественная тишина. Джим вышел за корпус и, прищурившись, посмотрел на раскинувшееся перед ним заиндевевшее поле пожухлой травы, неряшливо забросанное снегом. Изо рта с каждым выдохом вылетали серые призраки умирающего тепла, а звук приминаемого чёрным полусапогом снега казался одновременно знакомым и незнакомым. Так Кёрк однажды никак не мог весной понять, что это за шелест за окнами – и только потом понял, что деревья шумят новообретённой листвой. Никто ещё не проснулся, только в каморке дежурного горел свет. Дежурил, кажется, Чехов; скорее всего, он сейчас спит с приоткрытым ртом, и японские супергерои с экрана ноутбука мигают синим и белым светом от вспышек магии по его лицу. Джим тоже обычно не вставал рано, но смутное волнение, тревожное ощущение, будто он проспал что-то важное, разбудило его. Заснуть он так и не смог, что тоже было не в его характере. Снился космос, сражение, вспышки выстрелов, бледное лицо Спока, короткие команды – рутина, по которой он отчаянно скучал. Но военные - люди подневольные, поэтому участие командного состава в эксперименте не обсуждалось. Удовольствие от происходящего получал, кажется, только Боунз – он говорил, что с подростками, которые так и стремятся убить себя обо всё кругом, у него больше разнообразной работы и тем для статей, чем от излишне осторожных членов экипажа. Да и Споку ощутимо нравилась планета – в её безлюдии и унылых пейзажах он находил что-то родное себе и своей планете, ощущение стылой отстранённости, обречённого спокойствия, завершённости. Когда Спок смотрел на окружающий мир этой заброшенной планеты, его лицо становилось успокоенным, а черты разглаживались. Джим и сам, стоя сейчас один на один с заснеженной природой, с трудом сдирающей с себя гниющую осеннюю дублёнку, чувствовал себя более цельным, чем обычно. Оставалось меньше недели до второго месяца зимы, и снег обещали гораздо раньше, но тёплый ветер с океана приносил с собой хлюпающую грязь и колкие льдинки дождя со снегом, бьющих по коже неприятными уколами, когда Джим переходил из корпуса в корпус. Работы было много, на это жаловаться не приходилось. Много документации, ежедневные занятия, мастер-классы, неожиданные вопросы от подростков, одетых в одинаковую синеватую форму кадетов Звёздного Флота, смотрящуюся на них почему-то невообразимо грустно. Джим так и не смог привязаться к своим воспитанникам, и продолжал смотреть на происходящее, как на определённый вид работы. Работы, которая, впрочем, ему нравилась, но он чувствовал свою постоянную эмоциональную отстранённость от процесса. Вокруг Спока же дети прыгали и во внерабочее время, и тот говорил с ними вежливо, но тепло, и во взгляде своего старшего помощника Джим замечал непривычную мягкость. Странно. Джим был готов поклясться, что всё должно было сложиться наоборот. Впрочем, некоторые ученики Кёрку просто нравились. Например, Барт, высокий мальчик с каштановыми волосами, ясным взглядом и необычными вопросами. Или Кесс, сероглазая девочка-полувулканка, мыслящая настолько нестандартно, что Кёрк восхищался её тактикой и уникальными вопросами. Кесс было сложнее, чем прочим, потому что, в отличие от них, у неё была мать. Которая от неё отказалась. Быть в сиротском приюте при живой матери, да ещё и будучи ребёнком другой расы… Впрочем, Кесс справлялась. В глубине её серых глаз горел живой ум, а обкусанные губы иногда складывались в обаятельную и детскую улыбку, заставляющую сердце Кёрка таять. Но все подростки просто обожали Скотти. В его мастерской постоянно кто-то был. Запахи сварки, голоса, восхищённые вопли, кипящая работа. Даже самые пассивные ребята расцветали и носились туда-сюда с листами железа, проводками и горелками. Загадочным образом выполняли они и правила техники безопасности: Спок приводил уже пятого ребёнка с ободранными коленками, локтями и шишкой на лбу, а от Скотти дети выходили с ясным взглядом, развеселившимися, повзрослевшими. - Капитан, - окликнул его Скотти – лёгок на помине. Джим обернулся; Скотти в рабочей одежде, обвешанный инструментами, проходил из одного корпуса в другой. – Капитан, хотел спросить разрешения с ребятами дойти до леса. Сделаем разные уморительные игрушки, развесим по местным деревьям… - Конечно, Скотти, - кивнул Джим. – Много детей? - Продвинутый уровень, человек восемь. Я уточню у доктора по поводу местной живности, но за этот год мы никого не видели. Вы, кстати, не собираетесь к нему зайти? - К доктору Маккою? Конечно. - Спросите у него, как Мишин, мой паренёк из третьего корпуса. Он поранился вчера. Я послал его в медотсек, а так и не знаю, как его палец. Дел было много, - Скотти вздохнул, поймав взгляд Джима. – Я знаю, капитан, надо было проследить, но рана была пустяковая, а дел так много… - Он поранил палец? - Крови было много, но рана – простая царапина. Хороший парень, Мишин, но бывает излишне впечатлительным. Джим ещё раз оглянулся; на заиндевевшее и медленно тающее одинокое стылое пространство начал падать медленный и редкий полупрозрачный снег, возникающий, казалось, из самого воздуха, и исчезающий, не долетая до земли. Джим оглянулся и пошёл к корпусу медотсека. - Я всегда полагал, что моё желание хорошей концовки – это одна из моих величайших слабостей, - сказал Спок за день до этого, закрывая дочитанную книгу. Старые, слегка отсыревшие, пахнущие деревом и плесенью, книги нестройными рядами стояли в круглом небольшом здании библиотеки в географическом центре лагеря. Здание более всего напоминало застеклённую беседку и чем-то очень нравилось Споку. - Это нормальное желание… - Для человека, - кивнул Спок и, отложив книгу, отошёл к окну. Они часто сидели вечером вместе, коротая время иногда за разговором, иногда в молчании. – Между тем, любое ожидание – это уже брешь в эмоциональной броне. Если мы ждём определённого финала, мы фактически вытачиваем себе входную дверь определённой формы, в которую может зайти только то, что мы ждём. Если заходит то, чего мы не ждём, оно либо выбивает дверь, либо рушит наш дом. - А какой формы на самом деле должна быть дверь? - Не должно быть никакой двери, - Спок нахмурился, вглядываюсь в темноту. – Кто сегодня на часах по периметру на востоке? - Даунс. Что-то не так? - Мне кажется, я видел какую-то тень. Размером примерно полметра, передвигалась коряво. Метнулась в кусты. - Я попрошу его проверить, - сказал Джим и ушёл в свою комнату за коммуникатором. Через пятнадцать минут Даунс доложил, что ничего не обнаружил, а Джим уснул, гадая, о каких счастливых финалах грезит его офицер по науке. - Боунс, вставай, солнышко встало. - Ты самое сияющее из всего, что есть в этой дыре, - доктор Маккой застонал, приподнимаясь на больничной койке, на которой он спал, прикрывшись простынёй. – Там не осталось вчерашнего кофе? - Я лучше налью тебе новый, - Джим с отвращением вылил кофе, поросший за ночь фиолетовым мхом с белыми разводами. – Опять ночной вызов? - Да, девочка жаловалась на головную боль. У неё было неимоверное количество чёрных влажных кудрей, как у обросшего пуделя. Я думал, что никогда не выберусь из них. - И почему у неё болела голова? – усмехнулся Джим, споласкивая кружку и подставляя под репликатор. - Ты знаешь, это самое странное. У неё не болела голова. Я могу поклясться, что она была здорова. Джим замер с кружкой, а потом посмотрел на окна. - Ты ведь всегда долго не спишь, а твои окна выходят на восток? - Я не уверен, но… Джим протянул ему кружку и вытащил коммуникатор. - Спок, приём. - Капитан. - Объявите общий сбор. Боюсь, у нас возможен ночной побег. - Слушаюсь, капитан. - Боунз, послушай, вчера к тебе должен был зайти парень по имени Мишин, с порезом, от Скотти. - Не заходил, - коротко ответил Маккой и залпом выпил кофе. – Я его знаю. Он частый посетитель. Вчера его не было. - Понял, - кивнул Джим и вышел. Мишин пропал. Кёрк понял это ещё до того, как заспанная девушка доложила ему дрожащим голосом, что мальчика нет (а, возможно, и не было) в палате. До того, как собранный бледный Спок занял своё место рядом с ним. До общего сбора и звука сирены, прорезающей ледяной воздух своими гудящими трубными интонациями. До того, как по всему лагерю появились голограммы худого сутулого паренька с большеватой головой, ещё большей из-за огромных очков и грустных потерянных глаз. Скорее всего, это именно он вчера пробрался мимо постов. Но куда? Вокруг на много миль только глухой лес. На планете была военная база за океаном (полузаброшенная, к слову), да их академия-приют. Кёрк прошёл по опустевшему лагерю, чувствуя, как гудят уставшие ноги. Они просмотрели едва ли не всю планету. Мишин буквально испарился с лица земли. Весь день шёл снег; из мелких ледяных кристаллов, колко бьющих по лицу, он превратился в хлопья величиной с ладонь, похожие на лебединый пух. В некоторых окнах зажгли гирлянды, чтобы Мишин вышел на свет, если он просто потерялся. - Джим, - Спок нагнал его, и Джим внезапно вспомнил: зимний праздник, через три дня начнётся новый год. Как чудесно было бы сейчас наряжать со Споком их комнаты, глядя на бесшумное кружение снега за тёмным окном. Со Споком всегда было так удобно, а здесь, на планете, Джим и совсем сжился с ним, врос в этой лёгкое непринуждённое общение и понимание с полуслова. Планета, лишённая пения птиц и бедная на звуки, оказалась отличным фоном для их молчаливой дружбы. - М? - Мы не найдём мальчика живым. - Я знаю, - Джим внезапно почувствовал себя очень и очень уставшим. Никто это не говорил, но все понимали, что ищут уже не живого бледного мальчика с голографии, а тело, укрытое снегом. На его плечо опустилась тёплая ладонь. Джим почувствовал тепло даже через куртку. - Отдохни. Ты всё равно ему ничем не поможешь. На поясе затрещал коммуникатор. - Капитан, - с трудом прорвался через помехи голос Скотти. – Капитан. - Да. - Мы нашли парня, - Джим, о боже, знал этот тон. – Мёртв. - Ясно. Сейчас будем. - Джим, - сказал Маккой, и Джим представил, как они со Скотти отошли от тела и укрывают коммуникатор от падающего снега. – Это ещё не всё. - Слушаю, - коротко ответил Джим. - Мне не хочется делать поспешные выводы, - сказал доктор. – Но смерть, скорее всего, насильственная. Дело в том, что у мальчика нет головы. И мы её так и не нашли. С новым годом, подумал Джим. С новым счастьем. Ладонь Спока, так и лежащая на его плече, показалась горячей. - Сейчас будем, - повторил Джим и обернулся к Споку. Спок молча кивнул. К утру, когда мрак ночи сменился на алые с тёмно-сизыми полосами рассветные сумерки, они вернулись в лагерь, абсолютно продрогшие и не чувствующие тело. Гирлянды больше не горели, и Джиму показалось, что это ещё один неприятный знак: так гаснет надежда. Голову ребёнка они так и не нашли. Рядом с телом обнаружилась насыпь искусственного происхождения, оставшаяся от первых колонизаторов; на ней Спок нашёл ржавые остатки железной дороги. С другой стороны находился пруд, полный склизких желтоватых водорослей; в пруд они пока не полезли. Если и были какие-то следы чужого присутствия, их стёр снег, прекративший своё медленное бесшумное падение ровно в полночь, как по сигналу. Пару раз Джиму казалось, что он видит за деревьями быстро перемещающиеся огоньки мутного болотного цвета, но те слишком быстро пропадали и, возможно, были искажёнными бликами от фонарей. Медленно таяли в темноте коридоров запахи корицы и вишневого воска со свечей, зажжённых в венках. Исчезали последние призраки готовящегося праздника. Оставленная на окне бумажная гирлянда из балерин, неловко вырезанная кем-то из детей, казалась жуткой и неуместной. Приклеенная с одной стороны, она неприятно трепетала от ледяного ветра, проникающего между рамами. «Какое стылое место, - подумал Джим, - как оно могло мне понравиться?» - Зачем мы вообще сюда приехали, Спок? – вполголоса спросил Джим. – Это был тяжёлый год, у нас были проблемы с финансированием, дети постоянно попадали в неприятности, мы постоянно ждали хотя бы немного света, пережили эпидемию… И всё, что получили на единственный праздник в году – это убийство? - Видимо, так, Джим, - коротко кивнул Спок. - И здесь так холодно… - Да, - Спок посмотрел на него внимательно. – Ты правильно заметил – здесь действительно холодно. Фауна очень бедная. Недостаточно света. Поэтому и я, и вся твоя команда, и дети держатся ближе к источнику тепла и света. - Какому? – непонимающе моргнул Джим. - К тебе, - просто ответил Спок. Джим остановился, удивлённо глядя на него. - Ты поэтизируешь действующую реальность, - заметил Джим. – Значит ли это, что наши дела совсем плохи? - Скорее трактую её философски, - покачал головой Спок. – Как ты правильно заметил, дела были плохи целый год. И иррационально было ожидать, что событийность будет подчиняться праздничному настрою придуманного людьми порядка вещей, и под определённое событие на нашем выдуманном календаре всё внезапно наладится. Но я могу сказать, почему мы все держимся тебя, Джим. - Да уж, поясни мне, - проворчал Джим. - Что ты делаешь, когда оказываешься в темноте? - Сплю. - А если тебе не хочется спать? - Мне постоянно хочется спать. - Ты зажигаешь свет, - нехотя подсказал Спок. – А большинство людей просто забивается в угол и дрожит от страха. - Ты сегодня поразительно метафоричен, Спок. - Может быть, это единственное, что мне сегодня остаётся, когда все действия исчерпаны, - Спок коротко посмотрел наверх – и неожиданно его лицо оказалось невероятно близко, а тёплые губы прикоснулись к губам замершего Джима. Джима уже давно никто не целовал, и он боялся двинуться, чтобы не спугнуть Спока, прижимающегося к нему губами с робкой старательностью неопытного ученика. Спок отстранился так же внезапно, как и поцеловал его, и молча показал пальцем наверх. Над ними висела так же криво вырезанная и раскрашенная нетвёрдой детской рукой веточка омелы. - Не все действия исчерпаны? – постарался пошутить Джим, хотя у него внутри всё дрожало. - Всегда есть что-то, что может исправить ситуацию, - кивнул Спок, хотя было видно, что и его этот поцелуй сильно выбил из колеи. – И это как раз твоя сильная сторона – находить их. - В таком случае, спасибо, что вдохновил меня думать в этом направлении, - усмехнулся Джим. – Завтра наверняка перецелую всех в этом лагере, чтобы поднять им настроение. Когда Джим лёг в свою утопающую во тьме кровать с неприятно прохладными простынями, он всё ещё думал над словами Спока. Может быть, он и прав: если всё плохо и темно, имеет смысл выбираться из этой беды и темноты, что-то менять. Если в мире нет радости, создавать радость. Если нет праздника, создавать праздник. Если темно… Джим приподнялся, щёлкнул выключателем – и на окне замигали яркие гирлянды, мягко перетекая по цветам из неонового красного в жёлтый, а потом – в синий. - Самоубийство? – переспросил Джим. - Боюсь, что так, - ответил доктор. - Но как это возможно? - Этого я пока не знаю, - ответил Маккой. – Одно могу сказать точно – голову забрали уже после того, как мальчик умер. И ещё предсмертная записка… Видимо, Мишин ушёл в лес, чтобы свести счёты с жизнью. - Тогда почему… - Капитан, - прохрипел коммуникатор. В последнее время постоянно шуршали помехи, но даже сквозь них Джим услышал, насколько чрезмерно сдержан голос старшего помощника, и внутренне сжался от предчувствия неприятностей. - Да. - Пропала девочка. Джеральдина Викас. - Викас, - прошептал Маккой изумлённо. – Та, что жаловалась на головную боль. Джим на секунду прикрыл глаза. - Капитан? - Сейчас буду. Когда Джим возвращался с поисков, которые заняли целый день и ничего не дали, снег лежал по лагерю нетронутым мягким покрывалом. В окнах снова горели гирлянды. Промокший, уставший, замёрзший, Джим устало потёр покрасневшие отмороженные щёки и ненадолго остановился, глядя на мигание гирлянд в окнах детских корпусов. От полной тишины, которая наполняла планету, тело Джима слегка вибрировало, а, может, это наполняли организм бегущая по артериям кислотная безысходность. С центром не было связи, мальчик мёртв, девочка пропала – и надежды на то, что они найдут её живой, становилось всё меньше. Джим вспомнил – влажные тёмные кудри. Сейчас они, должно быть, вмёрзли в снег. Сначала он думал, что ему показалось. Слабый звук, словно кто-то пел в отдалении. Джим нахмурился и пошёл на еле слышную мелодию. Пели в их корпусе. Не раздеваясь, капая тающим и стекающим по куртке снегом, Джим прошёл через тёмный коридор в зал и замер. Дети сидели в зале и на сцене, прижавшись друг к другу, как котята, накинув на плечи тёплые пледы. За огромными окнами зияла темнота и тишина недружелюбной планеты, а в зале пахло печеньем с корицей, было тепло, горели гирлянды в виде загадочных цветов. Дети пели, их лица в полутьме были мирными, выражение – смягчённым; подростки казались потусторонними, ангельскими. В середине, между сценой и зрительным залом, стоял Спок. Его спокойный сильный голос заводил мелодию, он был, как провод гирлянды, вокруг которого сплетались сияющие тёплым светом детские голоса. Это была всем знакомая рождественская песенка. Недалеко от прохода стояла Ниота Ухура. Она обернулась к Джиму, стёрла слёзы и улыбнулась. Джим подошёл к ней и вопросительно посмотрел на неё. - Он просто собрал здесь детей, - сказала Ухура, и новые слёзы побежали по её щекам. – Расставил тарелки с печеньем, зажёг гирлянды и запел. Они поют уже около часа. Не сказали друг другу ни слова. Джим повернулся и снова посмотрел на эту странную, но мирную картину. Зажигать свет, понял Джим, вот что имел в виду Спок. Даже если всё плохо, закрывать двери, не пускать внутрь холод, делиться теплом. Песня затихла. Дети, пригревшись друг к другу, вопросительно, но уже успокоенно посмотрели на Спока. Спок обернулся в проход и посмотрел на Джима. И Джим начал петь. Through the years we all will be together If the Fates allow. Hang a shining star upon the highest bough. And have yourself a merry little Christmas now. Не сговариваясь, они зашли в комнату Спока. Спок протянул Джиму бутылку с тёмным вином, Джим звонко выдернул пробку и отпил прямо из горла. Спок лёг на кровать и смотрел в потолок, пока Джим не передал ему бутылку. За последние несколько дней их отношения перещёлкнулись на что-то более близкое, необъяснимо близкое, и Джим не хотел ничего объяснять, он просто хотел быть рядом. - То, что ты сделал, было… - Я хотел всё наладить, - перебил его Спок, снова передавая ему бутылку. Спок тоже изменился буквально за пару дней. – Я видел, как ты это делаешь, и всегда пытался запомнить механизм, вычленить из этого какой-то алгоритм. Но сегодня я понял, что это не формула. Ты просто чувствуешь, что правильно. И идёшь за своими ощущениями. Дети были испуганы. Они были холодными изнутри. Я хотел сделать так, чтобы они не сидели по своим комнатам, не становились чёрно-белыми, а собрались вместе. Что-то, что могло бы противостоять этой тишине. Я люблю тишину. Но здесь она кажется неправильной. Джим молча отпил, чувствуя уже знакомый лёгкий вкус на горлышке бутылки. Вкус Спока. - Девочка, которая дружила с пропавшей, в госпитале, - сказал Спок. – У неё случилась истерика. Доктор Маккой считает, что её рассудок на грани. Сейчас она лежит под успокоительными и снотворным. - Новый год начинается завтра. - Так и есть, Джим. Тяжёлое окончание тяжёлого года. Может быть, именно поэтому мне хотелось подарить всем что-то хорошее. - Ты потрясающий, Спок. Спок молча принял бутылку из его рук и отпил ещё глоток. Они сидели на кровати так близко, что Джим чувствовал тепло, исходящее от тепла Спока, купался в его запахе, таком родном, что одно только это пьянило и успокаивало. У меня ведь нет никого ближе Спока, внезапно подумал Джим. - Дело не в празднике, Джим, - сказал Спок медленно. – Дело в другом, но под праздник это чувствуется особенно ярко. Просто в какой-то момент хочется, чтобы всё плохое прекратилось. Начать с чистого листа весь этот мир, и чтобы всё шло по правилам, которые ты сам придумаешь. Словно, если ты сложишь сломанный мир правильно, он начнёт сиять, радовать, станет правильным. Вот и ищешь недостающий фрагмент мозаики, которым можно закрыть чёрную дыру, в которую утекает добро. Затыкаешь её семейными отношениями, работой, детьми, научными исследованиями, книгами. А она не закрывается ничем, потому что всё не по размеру. Просто что-то в мире сломано. Необратимо сломано, и нам приходится с этим жить. Понимаешь, как тянуть руку к звездам. А эти звёзды давно мертвы, это просто свет. Пока ты не среди звёзд, а на этой планете, ты понимаешь это ярче. Все эти поиски, все наши стремления – это иллюзия. Ничего не сможет сделать нас полноценными, никто не сможет наладить нас. Нет волшебной таблетки, которая сделает мир лучше. Сегодня тридцатое декабря. Завтра часы перещёлкнутся с 11:59 на 00:00, и пойдёт новый отсчёт, но в наших жизнях ровным счётом ничего не изменится, хотя мы закроем глаза и на несколько секунд почувствуем, будто что-то изменилось. - Как знать, может, первого января что-то изменится. - Именно эти мысли заставляют меня чувствовать гнев, - не слыша его, продолжал Спок. – Невероятную ярость. Я не могу смириться с тем, что всё будет именно так. Это не совсем гнев, скорее волна сопротивления сломанной действительности. Она заставляет меня создавать. Мне хочется сплетать этот мир, зажигать в нём свечи, видеть в нём прекрасное. Обращать взгляд на падающие с тёмного неба восхитительные и уникальные хлопья снега, даже когда моё тело промокло, устало и хочет в тепло. Я запоминаю взгляды детей, их слова, ощущение их тёплых и холодных ладоней, случайно прикасающихся к моей руке. Их улыбки. Я останавливаю этот мир и делаю всё, чтобы исправить его. Всё, что я могу сделать. Я отдаю миру свои силы, я отдаю ему своё видение красоты. Я отвоёвываю у безнадёжности фрагмент за фрагментом, во имя жизни и ради жизни. Я хочу врачевать мир. Я хочу наполнить его тем, чего нет даже во мне – силой, которая способна радовать. А когда у меня заканчиваются силы, я просто смотрю на тебя. Джим сглотнул. Это было так не похоже на Спока – и в то же время так естественно, словно каменный цветок ожил в лунных лучах и раскрылся во всей своей хрупкости и прозрачности. Теперь Спок смотрел прямо на него, прямо ему в глаза. - Ты никогда не останавливаешься, - сказал Спок. – Никогда не перестаёшь сиять. Всё вокруг тебя начинает слагаться само. Даже когда ты устал, как сейчас, когда вино начинает медленно играть в тебе, клоня в сон, я ощущаю тебя изнутри себя всем своим существом, я чувствую тебя, как тёплый поток лучей. Я согреваюсь. И во мне появляются силы. Джим молча смотрел на него, а потом приподнялся на кровати. Спок не отводил взгляд. Джим подполз ближе и медленно склонился к лежащему на подушке Споку. Тот не отстранился. Тридцать первого декабря темнело, казалось, быстрее обычного. Снова начал падать снег, делая пространство ощутимо многомерным. Карнизы завалило, и на снегу плясали разноцветные огоньки от горящих в окнах гирлянд. Иногда Джиму казалось, что он видит болотного цвета блики где-то на периферии зрения, но стоило ему повернуться, вокруг были только чёрные стволы мёртвых деревьев, полутьма и снег. Тело Джима было мягким, как расплавленный воск, подчинялось куда как лучше, медленнее остывало на сыром морозном воздухе, да и ночью капитан впервые спал без сновидений, согревшись. Предчувствие прекрасного пробивалось через усталость и непроходимую тишину, сквозь топкие дебри снега. Радиус поиска был большой, но Джим в основном патрулировал одну и ту же площадку, и скоро ему казалось, что весь мир состоит из желтоватого пруда, поляны, железнодорожной насыпи и одних и тех же деревьев. Коммы вовсе перестали работать, только потрескивали. Так что, когда часа в три вечера перед ним беззвучно появился Спок, Джим едва не подпрыгнул от неожиданности. - Капитан, доктор Маккой говорит, что у него пропало тело. - В смысле «пропало»? – изумлённо переспросил Джим, от усталости сливая слова воедино. – Его кто-то украл? - Нет, капитан. Я был там и, судя по следам, тело… Ушло без посторонней помощи. - Ушло, - повторил Джим и потёр глаза. Ему снова почудились болотного цвета огоньки, мигающие за Споком в чаще леса. – Ясно. Возвращаемся. Снегопад усиливается, дальше оставаться здесь будет опасно. Собрать всех удалось только через пару часов, и Джим, встречая последних из воющей вьюги, хмурился, глядя в потемневшую воющую мглу. Огоньки, теперь он был готов поклясться, плясали у самой кромки леса, рядом с двумя тёмными кустами. Кустами… Но Джим исходил этот лес, и там не было… - Спок! – крикнул Джим. Вместе они бросились к тёмным сгорбленным фигурам, нетвёрдой походкой выходящим из леса. Мишин, живой, невредимый и дрожащий от холода, держал под руку Джеральдину с влажными вьющимися кудрями, и оба они прижимали к груди тряпичные свёртки. Поднялась суета, и Кёрк быстро загнал детей и Спока в медотсек, а доктор Маккой закрыл дверь. - Так, - сказал Джим. Мишин и Джеральдина синхронно выпрямились и спокойно протянули им со Споком свои свёртки. Джим и Спок на автомате взяли их и переглянулись: из грязного коричневого тряпья, раньше бывшего курткой Мишина, на них смотрели два молчаливых, но совершенно явно живых младенца болотно-жёлтого цвета. - Мы – жители этой планеты, - размеренно сказал Мишин. – Много лет назад мы не смогли остановить эпидемию, хотя на нашей планете были лучшие врачи. Всё, что мы смогли – переселить души части нашего народа в местных зверей, которых вы называете болотными огнями. - Мы год наблюдали за вами, и пришли к выводу, что вы – сильные и выносливые, и, хотя вы отличаетесь от нас, нам подойдёт специфика вашего вида. Особенно нам понравился ваш эмоциональный настрой и умение тянуть звуки, - продолжила Джеральдина. - Нам нужны были половозрелые сильные особи, чтобы скопировать их код и понять, что вы из себя представляете изнутри, - Мишин поднял голову, и доктор Маккой тут же уставился на его шею, на которой не было ни шрама. – Из их семени мы сделали новых шерравцев, в которых вложили две души нашего народа. Мы проверили на этом мальчике, как у вашего вида дело обстоит с выживанием, смогут ли наши знания вылечить столь незначительные повреждения. К сожалению, вы забрали тело до того, как мы закончили лечение. - Нашли половозрелых, - проворчал доктор Маккой. - Мы просим вас позаботиться о новых представителях нашего народа, - Джеральдина посмотрела поочерёдно на Джима, а потом на Спока. – Они растут быстрее, поэтому за полтора года, что вам осталось провести здесь, достигнут возраста, в котором сумеют сами себя обеспечивать. - Мы выбрали вас двоих в качестве приёмных родителей возрождения нашей цивилизации, потому что вы обладаете качествами, которыми обладали раньше лучшие из шерравцев: умение зажигать свет в полной темноте. И любовь друг к другу. На лицо доктора Маккоя было любо-дорого посмотреть. - Мы покинем тела ваших подопечных и просим прощения за то, что потревожили вас в важный для вас праздник, - Мишин поднял руки в непонятном жесте, словно закрывая пламя невидимой свечи. – В качестве извинения мы готовы поделиться с вами знаниями о лечении и оберегать ваших подопечных от любых болезней и опасностей. Маленький ребёнок, лежащий на руках у Джима, открыл глаза. Глаза были ярко-фиолетовые, с изумрудными крапинками. - Для нас честью будет заботиться о возрождающейся цивилизации, - кивнул Джим. По медотсеку словно пронёсся ветер, и два болотного цвета шара исчезли, просочившись в окно. Мишин и Джеральдина синхронно покачнулись; глаза их прояснились. - Я больше не хочу умирать, - сказал Мишин внезапно. – Мне не понравилось. Девочка заплакала. Часы пробили полночь; весёлая шумиха в лагере всё не смолкала. Пахло имбирным печеньем, безалкогольным глинтвейном, консервированными персиками и смутно знакомой пряностью, которую никому не удавалось идентифицировать. Подростки возились с возрождёнными детьми; откуда они взялись, никому толком не сказали, ведь Джеральдина и Мишин стали биологическими родителями этих детей, а такое знание никому бы не пошло на пользу. Из двух старых ящиков наскоро сделали кроватки, Скотти обещал, что на следующий же день отстроит им чуть ли не королевские кровати с пологом и подогревом. Болотного цвета малыши смотрели фиолетово-изумрудными глазами внимательно, а иногда улыбались. Всё так быстро изменилось. Джим видел, как Спок держится подле него, но иначе, чем раньше. Теперь он всё чаще невзначай дотрагивался до капитана, их взгляды пересекались, пальцы незаметно для окружающих скользили по пальцам, колени прижимались к коленям, а плечи к плечам. И взгляд у Спока стал иным – тёплым, пронизывающим, чарующим. Раньше на Джима никто так не смотрел. Притяжение вместо собственничества. Очевидное партнёрство. Вместо ожидаемого разговора с Боунзом, получился крайне короткий монолог: доктор просто похлопал Джима по плечу сочувственно и сказал: «Господи, надеюсь, ты знаешь, что ты делаешь». Если я не буду знать, что делать, хотел ответить Джим, старший помощник капитана примет командование. Но вместо этого Джим промолчал и кивнул Боунзу. В конце концов, кто знает, что будет потом. В первых отношениях клянёшься партнёру в вечной любви и сгораешь дотла от прикосновений, а в какой-то момент понимаешь, что лучше ничего не обещать, а просто быть рядом. Но Джиму почему-то казалось, что это – то самое. Дети танцевали, хрустели лакричными конфетами и проливали вокруг тягучий темный шипучий напиток, ассоциирующийся у всех с праздником. От их объединённого счастья всё менялось, мир становился ярче, теплее, счастливее. И даже потерянная планета за окном, казалось, откорректировала настройки насыщенности и контраста. - Первое января, - заметил Спок, глядя на танцующих детей и яркие огоньки гирлянд. - Да, - улыбнулся ему Джим. – А ты говорил, что это только дата, и ничего не изменится. - Ничего не изменилось, Джим, - Спок повернулся к нему и посмотрел на него с нежностью, и Джим, наконец, вспомнил, где он видел этот взгляд: так же Сарек смотрел на Аманду. – Это мы изменили. - Я не изменял, - ответил Джим с невозмутимым видом и добавил. – Тебе. - Да? – приподнял бровь Спок и кивнул на лежащих перед ними болотных детей. – А как ты это объяснишь? Ни в мать, ни в отца, как любит тактично говорить доктор Маккой? Доктор Маккой обернулся как раз в тот момент, когда Кёрк, задыхаясь от смеха, ткнулся в плечо Спока. Такой беззащитный и домашний жест, который Джим раньше себе не позволил бы на глазах у всей команды. - Что ж, - проворчал Боунз, делая вид, что с трудом переносит это зрелище. – Придётся, видимо, привыкать к этому. Начинался новый год, и в нём всё будет совсем иначе. Лучше, прекраснее. Счастливее. И потом – сегодня – всё изменится.