Кофе

Он и сам не знал, зачем каждый вечер ему приспичило приходить именно сюда, в пропахшее запахом кофе помещение, где часто — пожалуй, даже слишком! — зал был переполнен мерным гулом посетителей. Он садился в дальнем углу, у большого стеклянного окна, прикрытого тонкой вуалью занавесей, и открывал свой небольшой ноутбук, неизменно заказывая к нескольким страницам своего нового рассказа чашку зеленого чая без сахара. И сидел до самого закрытия, пока зал не погружался в полумрак, разгоняемый лишь светом фонарей из-за огромных, во всю стену, окон, а насмешливый бариста-альбинос не оповещал посетителя, что сейчас закроет кофейню на ключ вместе с посетителем, если тот не соизволит поднять седалище и отправиться домой. На самом деле, Руфус терпеть не мог кофе, и потому первый раз пришел с опаской и недоверием, даже если учесть, что его под руку вела женщина, которой он когда-то делал предложение верхней конечности и качающего кровь органа. К слову, она же была его литературным агентом и издателем, так что молодой писатель не мог отказаться даже если бы лежал на смертном одре. — Тебе понравится. Думаю, там есть нечто, что сможет развеять твой литературный кризис. Не будь таким принципиальным занудой, хоть один раз и ради меня, — хитро улыбаясь, прошептала ему на ухо Шерил, когда молодой мужчина в очередной раз пожаловался, что невозможность написать хотя бы строчку текста вызывает у него жгучую обиду на себя и депрессию. Тогда он отнесся скептически к словам своей давней подруги. В первый раз, когда они вдвоем пришли в маленькую кофейню, спрятанную в старом квартале города среди невысоких домов времен чуть ли не эпохи Возрождения, Барма скривился, как кот на морскую воду, хотя не мог не отметить, что кофейня, которую держала племянница Шерил, маленькая миловидная девушка Шерон Рейнсворт, шатенка с большими нежными глазами и нежной улыбкой, была более чем изящной и красивой, как и владелица. Выполненная в неброских, багряных и коричневых тонах, напоминавших о выдержанной в ликере вишне, шоколаде и, конечно же, качественном кофе, она давала отдых глазам неярким золотистым освещением, лившимся с потолками густым медовым потоком. — Дорогая, пожалуйста, мне ваш фирменный кофе, а этому джентльмену — какао. И еще тот торт с шоколадом, который делает Лиам, — пока Руфус осматривал кофейню, сейчас не слишком заполненную людьми, к ним подошла Шерон, приветствуя тетушку. — Как малыш Зарксис? Прижился? — Конечно! У него оказался настоящий талант, — с воодушевлением откликнулась девушка, и щечки тут же окрасились розовым отсветом смущения, а тонкие пальчики начали теребить блокнот с заказами. — Я рада, что он согласился у нас работать. — Это замечательно. Всегда знала, что однажды он найдет свое призвание, — довольно кивнула женщина, и пояснила на немой вопрос Руфуса, изящно изогнувшего бровь в знак непонимания: — Бариста — мой воспитанник и протеже, я посоветовала племяннице его взять к себе. Больше она отказалась говорить, лишь кивнула в сторону барной стойки, где над турками колдовал высокий худощавый парень с белыми, как снег, длинными волосами, убранными в хвост. Пожалуй, он был более чем необычен для такого места, где темные густые цвета лишь выделяли неестественно белое создание. Бариста, Зарксис, был альбиносом, и оттого буквально светился цветом волос и кожи. И даже глаза, красные, как кровь, притягивали к себе, заставляли обратить внимание. На мгновение писатель даже удивился, как до этого не обратил внимание на такое яркое пятно в общей золотисто-коричневой полутьме. Шерил была права: что-то все-таки зацепило Барму в этой кофейне, что он стал приходить каждый день со своим рабочим ноутбуком. Строчки ложились ровно, свободно, как поток, особенно когда парень бросал хотя бы один взгляд на самое яркое пятно этого странного и почти что магического места. Иногда карминноволосому казалось, что именно в ярком Брейке заключалась та непостижимая душа, присущая какому-либо месту. Жаль, что в его собственной квартире такой души не было, вынуждая хозяина искать спасения от накатывающей глухой тоски в объятиях других домов. Он садился за тот же столик и заказывал неизменный зеленый чай, пока в один вечер не заметил краем глаза, что белоснежное пятно сместилось за его столик и сидело напротив, щуря алые глаза и растягивая бледные тонкие губы в мягкой, но насмешливой улыбке. Зарксис внимательно наблюдал за тем, как длинные, похожие на паучьи лапки, пальцы писателя кончиками ухоженных ногтей щелкают по клавишам, будто бы для альбиноса это было самое любопытное занятие, какое только можно найти в этом мире. Однако навязчивый цепкий взгляд мешал карминноволосому сосредоточиться, и тот оторвался от своего рассказа, перехватывая взгляд баристы. — Ты приходишь каждый вечер, заказываешь чай и пишешь. Мне интересно, почему именно сюда? Думаю, ты не любишь свою квартиру или находишь ее неуютной и пустой, — пояснил в ответ на немой вопрос юноша, снова уставившись на пальцы Бармы. — Я уже успел изучить все твои повадки, пока ты тут сидел. Ты пьешь только зеленый чай без сахара и кривишься от кофе. Никакого сладкого. Когда крепко задумываешься, то кусаешь кончики ногтей или волос. Всегда вынимаешь ложку из чашки и кладешь ее самым краем на блюдце. После чая промакиваешь губы салфеткой, а перед тем, как писать, разминаешь пальцы и запястья. У тебя проблемы со зрением, это видно по постоянному прищуру, а еще ты не высыпаешься. — Ты за мной следишь, — то звучало как резкая констатация факта, но писатель сейчас напомнил ощетинившегося кота, на которого брызнули водой. Он чувствовал себя бабочкой, пришпиленной к доске, однако бариста даже не думал отойти или извиниться за бестактное признание в такой наблюдательности, и тогда Руфус пошел дальше: — Я вот о тебе ничего не знаю, кроме имени, Зарксис Брейк. — Да и то тебе леди Рейнсворт сказала, тетушка Шерон, моей начальницы, тогда как я не знаю даже твоего имени. Не веди себя, как нахохлившийся дронт, — усмехнулся в ответ альбинос, слегка прикрывая свои алые глаза, отчего-то гипнотизировавшие молодого писателя, но в тот момент, когда тонкие бледные губы Брейка шевельнулись, будто он хотел еще что-то добавить, как его позвала Шерон из-за стойки, привлекая внимание баристы, что рабочий день еще не закончился. А карминноволосый, тихо фыркнув на нежданного нахала, снова углубился в ноутбук, лишь минут через двадцать замечая, что рядом снова кто-то сидит. Вот только когда он поднял глаза и уже собирался раздраженно спросить, что опять забыл Зарксис рядом с ним, мужчина с удивлением обнаружил, что перед ним сидит не альбинос с надменным взглядом, а парнишка, на вид лет двадцати или двадцати пяти, светловолосый, зеленоглазый, весь из себя милый, почти до зубовного скрежета, и только странная лукавинка в зелени глаз не давала расслабиться и отмахнуться от неожиданного собеседника. — Привет, — заметив, что Руфус отвлекся от ноутбука и обратил внимание, что кто-то есть рядом, парень улыбнулся самой приветливой из своих улыбок. — Ты каждый вечер сюда приходишь, верно? Не раз замечал тебя, — парень неловко поправил выбившуюся пшеничную прядь, откидывая ее с лица, и и дрожь тонких пальцев совершенно четко выдавала нервозность незнакомца. — Ты постоянно что-то пишешь, когда приходишь. Это… очень необычно для посетителя кафе. Руфус сохранял молчание. Если парнишка рассчитывал, что писатель вступит с ним в диалог то сильно ошибался. В конце концов, и сам парень начинал это понимать, в его движениях и мимике стало больше нервозности, словно он терял свою уверенность с каждой секундой. Однако отчаянный огонек, горевший в глубине зрачков, показывал, что блондин намерен сидеть тут до потери пульса — своего или Бармы, который и так не слишком любил, когда в его одиночество кто-то так бесцеремонно врывался. — Меня зовут Оз, — спустя минут десять подал голос блондин, когда мужчина уже углубился в рассказ, отвлекаясь от подсевшего к нему юноши. Руфус раздраженно выдохнул, снова поднимая голову и отрываясь от своего творения. Он только-только смог словить мысль за верткий лисий хвост, и потому терять снова концентрацию было до крайности досадно, тем более, что за день он едва сумел выдавить из себя хотя бы парочку страниц, да и теми он был недоволен. И настроение, соответственно, у него было крайне нестабильное. Оз, кажется, это почувствовал, потому как блондин заерзал, а зеленые глаза забегали по небольшому помещению, не останавливаясь ни на одном предмете и избегая потяжелевшего взгляда карминноволосого. — Руфус, — коротко ответил писатель, поджав губы. Все же быть невежливым он не хотел. И почти пожалел, что отозвался, так как неожиданный собеседник в буквальном смысле расцвел улыбкой, словно бы его осветило изнутри. Это было по-своему красиво, однако мальчишка не вызывал трепетного чувства симпатии у достаточно замкнутого писателя, отчего его очарование просто прошло мимо. — Знаешь, ты действительно очень необычный. Что ты скажешь, если я тебя угощу кофе? — Оз ослепительно улыбнулся, однако Барма с сомнением покосился на свою чашку: в этот раз у него был жасминовый чай. Если бы парень действительно был таким наблюдательным, как пытался показать, то заметил бы, что кофе мужчина вообще-то не заказывал никогда. На лице писателя отразился заметный скептицизм, и блондин снова стушевался, отводя взгляд, и снова затих, равзе что когда подошла молоденькая официантка, он заказал себе напиток и сидел теперь без лишних слов сидел напротив, только сверлил глазами карминноволосого. Не самое приятное ощущение, от которого по телу бежали мурашки и кожа зудела, будто по ней водили мелкой наждачной бумагой. И потому писатель, которого отвлекал слишком настойчивый юноша, вздохнул с облегчением, когда за пятнадцать минут до закрытия Оз все же ушел по своим делам. К сожалению, такое внимание к его персоне сказалось на скорости написания крайне негативно, и Руфус с недовольством смотрел на написанные три страницы. Они ему совершенно не нравились, но он никак не мог понять, была ли в этом вина блондина или же он просто снова потерял вдохновение. Так продолжалось несколько дней, в течение которых молодого мужчину осаждали раз за разом то все те же молодые люди, то очаровательные девушки, и каждый раз они пытались добиться хоть какого-то внимания от писателя. Кто-то пытался завести разговор, кто-то — угостить кофе или чаем, даже покупали десерты и сладкое, отчего-то совершенно игнорируя то, что Барма не ел ничего сладкого в кофейне с момента своего прихода. Увы, это было даже не то чтобы бесполезно, а еще и раздражало самого карминноволосого. И отчего-то влияло и на альбиноса, который раз от раза становился мрачнее, стоило очередной пассии оказаться за столиком Руфуса, словно бы туда их тянуло, как мух на мед. Писатель замечал состояние баристы лишь краем глаза, однако не придавал никакого значения происходящему. Но в груди все равно возникло приятное теплое чувство, когда он увидел, как при очередной попытке все того же светловолосого Оза Зарксис заметно скривил губы, и в красных глазах промелькнуло нечитаемое выражение, которое можно было расценить как раздражение, пусть не слишком понятно было, на что именно злился альбинос. К сожалению или к счастью, вскоре терпение лопнуло у беловолосого. К сожалению — потому что Барме в какой-то момент даже начало нравиться выражение лица и реакции баристы на этих случайных собеседников, хоть те и были раздражающими и назойливыми настолько, что даже воспитание молодого писателя уже мало спасало положение. К счастью — потому что терпение действительно уже заканчивалось у самого карминноволосого, а уж он вполне мог раскрыть свой ораторский талант, рассказав в культурных, но оскорбительных выражениях, что именно он думал про назойливость. Незадолго до закрытия, когда последний посетитель ушел из кафе и даже Оз, снова решивший оккупировать место напротив выбранной жертвы, покинул кофейню, оставляя баристу и писателя в полнейшем одиночестве. — Они тебе сильно докучают, — Зарксис, севший на любимое место всех заинтересованных, не спрашивал, а утверждал. Барма снова поднял глаза, и в них больше плескалась усталость, чем удивление от общества беловолосого. Бариста нетерпеливо постукивал кончиками аккуратных полукруглых ногтей по полированной поверхности стола. На мгновение мужчина даже залюбовался точеным профилем альбиноса, освещенного сиянием фонаря за окном, и потому ничего не ответил, казалось бы, пропустив мимо ушей фразу. — Пожалуй, да, последнее время это становится проблемой, — осторожно ответил Барма, когда взгляд рубиновых глаз снова обратился к последнему посетителю кофейни Рейнсворт. Бариста мягко и немного нервно усмехнулся, дернув плечом. Внешне парень оставался довольно-таки спокойным, и лишь в глазах плескалось выражение опаски, как у настороженного кота. — Тогда у меня к тебе есть предложение, которое может решить твою проблему. В какой-то мере, — беловолосый откинулся на высокую спинку диванчика, слегка вздернув подбородок и прикрыв глаза на удивление длинными белыми ресницами, заставляя Руфуса снова слегка задержать дыхание помимо воли. — Я предлагаю тебе отношения. Нет, не подумай, — парень вскинул руки в защитном жесте, когда Барма выпрямился с возмущенно-удивленным выражением лица, уже готовый возражать. — Это фиктивные отношения. Таким образом у тебя будет возможность откреститься от посетителей, которые начнут к тебе снова приставать с ухаживаниями. Просто подумай. Мы разыграем для них парочку, ты останешься только в выигрыше. — То есть я буду разыгрывать пару с совершенно незнакомым человеком, которого я не знаю? — с легким сарказмом спросил писатель. Однако даже он не мог сказать ничего против этой затеи: как ни крути, логика была. Никто бы не стал его тревожить, будь Руфус занятым мужчиной. — А что нам мешает после закрытия кофейни разговаривать некоторое время? — скопировал сарказм мужчины альбинос и усмехнулся, сглаживая эффект от своих слов. — Тебе не нужно решать ничего прямо сейчас. Да и ты всегда можешь отказаться, разумеется, если тебе не понравится эта идея. Если ты согласен, то приходи ближе к закрытию. Я буду ждать твоего решения. С этими словами Зарксис почти буквально выгнал писателя из закрывающейся кофейни, а сам остался полировать столы и барную стойку, как и положено было ему по долгу службы. Барме же ничего не оставалось, кроме как вернуться в свою квартиру, стылую и пустую, такую одинокую и давно изученную, что даже в темноте Руфус мог ориентироваться в ней, не спотыкаясь о предметы мебели. Он всю ночь провертелся на простынях и смог уснуть только под утро, когда солнечные зайчики из-под задернутой шторы пробрались в комнату, путаясь в багряных волосах наконец задремавшего писателя. Что снилось ему — он не мог сказать и сам, даже когда сон отпустил, решив, что час дня — это уже как-то слишком даже для творческой личности. Вот только сегодня все валилось из рук. В парне боролись два начала — гордость и любопытство. Если он позволит любопытству взять верх, то получится, что писатель попался на уловку альбиноса и интерес Зарксиса, достаточно неприкрытый, зато он сможет спокойно заниматься рассказом. Если отдаст первенство гордости, то может упустить нечто важное, необычное и что действительно даст ему стимул продолжать писать и творить, да и надоедливые ухажеры в какой-то момент доведут его до белого каления, а это явно не пойдет на пользу репутации и отношениям с окружающим. Разумеется, Шерил бы его не выгнала из своей кофейни, однако женщина бы долго смотрела укоряющим взором и качала головой, горестно вздыхая поведению своего друга. По всему выходило, что в данном случае принципы и гордыня могли сыграть слишком жестокую и злую шутку с Руфусом, и тот принял окончательное решение… Когда Барма, почти за двадцать минут до закрытия, заходит в кофейню, ему кажется, что Зарксис прямо выпрямляется, облегченно улыбаясь, и на какое-то мгновение писателю становится радостно от простого осознания: его ждали, пусть и не зная, придет ли этот странный карминноволосый человек с ноутбуком и странными вкусами в чае. Казалось, он мог услышать мысли баристы, и, судя по тому, как тот явно стал выглядеть более живым, его действительно обрадовало появление на пороге его кофейни именно этого человека. Пусть бы их странная затея казалась слишком фарсом, и отчего-то писатель сильно сомневался, что хоть кто-то поверит в то, что все пройдет гладко. Оз, сидевший в дальнем углу кофейни, явно хмурый, как и погода за окном, грозившаяся пролить на уставший после трудового дня город холодный ливень. Стоило только зайти мужчине, как в глазах блондина тут же зажегся радостный огонек, и тот уже приготовился пересесть за столик писателя, как возле него будто из-под земли вырос беловолосый бариста с чашкой кофе в руке. Зарксис приобнял за талию писателя, поддерживая, и мягко коснулся губами обтянутого светлой тканью рубашки плеча. Оз едва не подавился воздухом, как-то сдавленно икнув на такое проявление эмоций. Казалось, что сам Барма совершенно не возражал против такого поведения баристы. Даже более того — придвинулся ближе и что-то прошептал на ухо альбиносу, чуть улыбаясь уголками губ. — Немного странно со стороны смотрится, наверное. И почему ты принес кофе? — тонкая темная бровь вопросительно изогнулась, и мужчина изящно сел на свое привычное место, откидывая за спину копну волос. Беловолосый улыбнулся, слегка наклонив набок голову, и поставил чашку рядом с ноутбуком. — Потому что он поможет тебе сосредоточиться и не отвлекаться на посторонние вещи. И не переверни чашку на свою работу. С этими словами Зарксис отправился за стойку, а сам Барма углубился в написание книги. Кофе был интересным на вкус, непривычным, и в какой-то момент писатель почувствовал сквозь кофейную горечь привкус ликера, разбавлявшего до приемлемой консистенции вкус напитка именно так, чтобы понравиться именно самому Руфусу. К слову, в этот вечер его никто не тревожил, и хоть взгляд Оза пытался прожечь дыру то в нем, то в улыбчивом и оживленном Брейке, он не подходил. Особенно когда сам альбинос периодами буквально на секунду подходил к фиктивному избраннику, что-то спрашивал или касался волос украдкой, пока мужчина был углублен в написание, охваченный неожиданным, но приятным вдохновением. Зал постепенно пустел, пока Руфус, заняв свой столик возле окна, снова перебирал пальцами-лапками сокровищницу ума в поисках необходимых слов, превращая их в паутину новой истории. Когда к нему снова подсел Брейк, как и вчера, он уже настолько ушел в воображаемые миры, что перепуганно вздрогнул от раздавшегося вежливого покашливания. — Я обещал тебе историю, верно? — улыбнулся Зарксис и сел напротив, так, что свет в яркую лунную ночь падал на лицо и волосы баристы, делая его и без того призрачный образ совершенно мистическим и, казалось, полупрозрачным, светящимся. Под влиянием этого серебряного нежного света преобразилась и сама кофейня, из коричневого сделав серо-каштановый и черный, а темноту превратив в туман, окутывавший и сглаживавший каждый острый угол в помещении. Все казалось настолько нереальным, что на мгновение карминноволосый подумал, что уснул за ноутбуком, и все вокруг просто снится. Но происходящее было на самом деле, как и этот удивительный юноша, сидящий напротив и лукаво улыбающийся, пока его длинные тонкие пальцы водили по краешку белоснежной чашки с кофе. К слову, такая же чашка стояла и рядом с Бармой, и Брейк снова не стал спрашивать, хочет ли его «пара» сейчас пить что-либо, не говоря уже о выбранном им напитке. Но как ни странно, сегодня писатель не имел ничего против кофе. — Итак, с чего бы начать? — альбинос задумчиво улыбнулся, но Руфус уже затаил дыхание, готовый слушать внимательно все, что ни расскажет ему Зарксис, даже если это будет выдумкой и откровенной ерундой. В этом парне было нечто, что привлекало внимание и не давало отвести от него взгляд, скрытое слишком глубоко для обыкновенного поверхностного знакомства, и это лишь сильнее разжигало интерес.  — Думаю, будет правильно начать с самого начала, — беловолосый пожевал губу, собираясь с мыслями. — Я не помню своих родителей, сирота, подброшенный под двери небольшого приюта. Детство, как ты понимаешь, отличалось от твоего, и я никогда не был наследником состояний, титулов и прочего счастья детей в полных семьях. На меня не возлагали надежды именитые родители, но я был куда счастливее, чем ребенок в золотой клетке, на которого взвалил слишком много для хрупких плеч. Возможно, ты очень любил своего дедушку, и тот стал твоим самым близким другом, тогда как родители были больше озабочены имиджем семьи и твоим представлением этому миру как наследника, а не собственным ребенком. В отличие от тебя, у меня было немного больше, чем любовь близких, — уважение сверстников. Не сказать, что за ум или моральные качества, скорее, за то, что я никогда не бросал товарищей и вполне мог расквасить обидчику курносую физиономию, пусть бы за это воспитательницы часто ругали и порой оставляли без обеда или ужина. Они говорили, что если бы не мой скверный и заносчивый характер, меня бы давно уже усыновили. Их правда: послушание мне привить так и не удалось, и в то время как покорных ангелочков забирали в семьи, мы, шпана и сорванцы, сбивались в маленькую стаю, заменявшую нам полноценную семью. В нашем приюте всегда было тепло и светло, даже когда за окном выли метели, а сам дом ютился среди высоких домов и казался маленьким забытым островком древности с посыпавшейся штукатуркой, старой, как смотрительница приюта, черепицей остроконечной крыши с круглыми смотровыми окошками и деревянными рамами, чудом не рассохшимися от собственной древности. У нас были железные скрипучие кровати на разболтанных пружинах, кусающиеся шерстяные одеяла, под которыми были то слишком жарко, то чересчур холодно, то вообще противно спать, и большие подушки, с которых все вставали, похожие на лис, потрошивших кур и гусей в птичнике, а потом полдня вытаскивали из волос длинные колючие перья. Мы не могли похвастаться хорошей одеждой, но она была сделана из добротной ткани, напоминавшей тонкую грубую шерсть. Мы подозревали, что наши воспитатели вечерами собирались в дальней комнате и на огромных прялках пряли, чтобы потом связать для нас свитера и штаны, неприятно обжигавшие кожу, пока она еще слишком чувствительная к раздражителям. Зимой мы с мальчишками играли в снежки, лепили снеговиков и даже строили дома из снега, хоть и неказистые, как и положено домам, построенным детскими руками. Получалось далеко не всегда: снег не был достаточно мокрым или оказывался слишком рыхлым, или воспитатели умудрялись прекратить нашу игру прежде, чем мы могли толком закончить наши снежные дворцы и замки. Бывало такое, что кого-то из нас засыпало, и потом мы всем домом откапывали пострадавшего, отряхивали, вели в главный зал, где всегда жарко топили огромный камин, а затем отпаивали горячим сладким чаем с медом и малиной. Как понимаешь, очень многие хотели попробовать лакомство, потому нам и не давали строить дома. Барма чуть слышно рассмеялся, представляя себе эту картину, и Зарксис снисходительно, пусть и очень мягко, улыбнулся, дав писателю в полной мере ощутить эту картину. Он и сам помнил, как тогда было тепло и весело. Трескучий камин в большом зале — единственный на весь приют, полный огня, поленьев и жара. Их промокшие куртки и штаны, висящие под самым потолком так, чтобы до них доставало тепло, но не попадали искры: шерсть вспыхивала мгновенно, горела хорошо, но толку от этого было всего ничего, только портилась добротная одежда. В глубоком кресле сидела пожилая матрона и вязала из больших клубков новые свитера, тогда как юная воспитательница держала или перематывала клубки для большего удобства с больших катушек. А сами дети сидели под огромным клетчатым пледом, держав руках чашки с чаем. Некоторые дети, которые ухитрялись попасть в лавину снега, пили чай с малиновым вареньем украдкой давая и остальным попробовать лакомство, и в воздухе приятно пахло разогретым деревом, малиной и вкусной выпечкой, которую готовили очень редко, но оттого она была еще большим лакомством. — Могу поспорить, чопорный герцог, в твоем детстве такого не было, — прервал наполненную воспоминаниями, уютную тишину Зарксис, скрестив руки перед грудью и глядя куда-то вдаль, на кромку деревьев парка неподалеку и полную луну, касающуюся округлым боком вершин. — Сплошь званые вечера, где следовало рассказывать стишки, шаркать ножкой и быть образцовым ребенком, пока дворовые хулиганы развлекали себя играми, которых ты был лишен. Скорее всего, ты очень часто завидовал своим голодным и босым сверстникам, которые оказывались на поверку куда свободней, чем ты — сытый и согретый, но в золотой клетке, окутанный цепями с ног до головы, пусть и невидимыми. Но позднее ты смирился и принял как должное свое существование, заперевшись в… библиотеке, раз позднее стал писателем, хотя тебе наверняка пророчили карьеру дипломата, юриста или еще какую-то крайне прибыльную профессию из тех, которыми можно похвастаться в приличном обществе. Впрочем, это твой выбор, и в конце концов твои родители с ним смирились, несмотря на то, что они желали иного… — Зарксис усмехнулся каким-то своим мыслям и отпил глоток уже давно остывшего кофе. Альбинос слегка встрепенулся, словно проснувшись, и неуловимо улыбнулся, глядя на сосредоточенного и слегка нахохлившегося Барму в своем кресле. В почти черных в сгущающейся темноте глазах можно было понять, что большинство сказанного про самого писателя был попаданием если не в глаз, то весьма близко к нему. И что сам карминноволосый был удивлен догадливостью собеседника, борясь с желанием спросить, откуда совершенно незнакомый человек знает про такие подробности жизни парня, о которых практически не знала самая близкая ему женщина, Шерил. Вот только бариста явно не был намерен рассказывать еще и эти секреты, оставляя обескураженному слушателю самому строить догадки. — На сегодня все, хватит с тебя, — хлопнул в ладоши Зарксис заставляя Руфуса вздрогнуть от неожиданности. — Придешь за следующей историей завтра. Или ты считал, что я тебе сегодня расскажу вот так вот все и сразу? — притворно удивился альбинос, когда увидел, как от удивления вытянулось лицо его собеседника. Парень не сдержал веселого смеха, однако Барма даже не думал обижаться, только громко показательно фыркнул, всем своим видом демонстрируя полнейшее равнодушие и непоколебимость своих решений и действий. И, разумеется, Брейк сделал вид, что верит, будто бы этого человека совершенно не заинтересовало продолжение обещанной истории, лишь чуть лукавая улыбка выдавала с головой, что именно беловолосый считает на самом деле про такую ужасную актерскую игру. Разумеется, у всех были свои тайны. Как Зарксис мог только догадываться о том, что чувствовал возвращающийся далеко за полночь в пустую квартиру Барма, так и сам писатель не мог даже и подумать, что его неожиданный компаньон вернется в свою небольшую комнатушку и возьмет с полки книгу, всего лишь набор страниц с текстом, оплетенный в красный картон с золотым тиснением по краям, и сядет с ней на старенький диванчик в пеструю клеточку. В его руках будет одно малоизвестное издание, практически самое первое. Таких от силы осталось всего ничего, с пару десятков максимум. На первой странице будет небольшая надпись — только имя тогда еще совершенно неизвестного писателя, выпустившего сборник почти детских, наивных рассказов. Вряд ли бы Руфус догадался, что у его первых творений мог найтись хоть один поклонник. Пожалуй, мужчина бы провалился сквозь землю от смущения и стыда: писателям свойственно не любить свои первые творения, несмотря на их приятную и ласковую наивность и чистоту. А Зарксис читал, чувствуя, как время течет сквозь пальцы песком, и слова путеводной нитью вплетаются в сюжет, не давая отвлечься ни на мгновение. Он тонул в предложениях, растворялся, словно и не было никогда баристы-альбиноса в этом мире, и значение имели только сплетённые между собой предложения, составлявшие хрупкие, невесомые, будто крылья бабочки, сюжеты. И казалось, что сквозь них проглядывает куда более ценная находка — душа самого писателя, тогда еще нежная и преисполненная вдохновения и надежд. Это невольно вызывало улыбку на губах: вспоминая о том, каким нахохлившимся и высокомерным додо пришел этот странный посетитель, почти не верилось, что именно он мог писать столь проникновенные и добрые сказки. Кто же из них на самом деле в таком случае должен был рассказывать истории своей жизни и раскрывать душу? И все же они оба знали, что на следующий день писатель придет примерно за полчаса до закрытия кофейни и сядет на свое место, открывая стрекочущую машину. Правда, вместо заказанного чая Барме принесут кофе с вишневым ликером и аппетитной пенкой, что потом отразится в виде возмущенного сопения и пыхтения на тему того, что кто-то совершенно не считается с пристрастиями и заказами своих клиентов… Но это уже было не так важно, потому что тонкие губы альбиноса снова будут растянуты приветливой насмешливой улыбке, в уголках которых притаились облегчение и радость. И это согревало куда лучше теплых пледов, да и то, что в чашке был кофе, вполне можно было простить, лишь бы это снова вызвало улыбку у молодого баристы. Вечер прошел в переглядываниях поверх ноутбука и в мимолетных улыбках, словно бы эти два человека были связаны какой-то общей тайной, известной лишь им двоим. И в этот раз ни один из поклонников не рискнул подойти, дабы поинтересоваться, как коротает свой досуг карминноволосый клиент. Что не могло не радовать самого Брейка. — Вы, писатели, кошмарные люди, — под конец дня альбинос присел за стол мужчины со своей собственной чашкой. Произнес это он с такой пугающей веселостью, что Барма всё же приподнял бровь в немой просьбе пояснить, что именно имел в виду Зарксис. Тот усмехнулся уголками губ и, отпив глоток, все же удостоил собеседника ответом на невысказанный вопрос: — Не имея возможности самостоятельно посетить описанные в больших толстых энциклопедиях миры, ты решил создать собственные и путешествовать по ним при помощи слов. И подарить свое видение мира остальным, навязать его и заставить других жить тем, что ты создал, вдыхать в это жизнь и верить в то, что где-то там, в другой вселенной, может быть место придуманному тобой. Писатели вообще обладают наибольшей властью над сердцами и умами людей, заставляя их поверить в невозможное и желать несбыточного, и порой ты настолько уходишь в придуманный кем-то и описанный сон, что всем сердцем жаждешь посетить далекие страны, не просыпаться от красочного видения, застрять в нем навеки… А когда книга заканчивается, иногда даже трагично, ты с удивлением оглядываешься и думаешь — как странно, что весь это скучный реальный мир не остановился вместе с окончанием повести. На твоих руках только что погибла целая вселенная, созданная руками неведомого Творца, а окружающая реальность даже и не заметила свершившейся трагедии… И как ни странно, карминноволосому не нашлось что возразить на этот задумчивый монолог. Ведь Брейк был целиком и полностью прав в своем обиженном обвинении читателя. Некоторые писатели даже манипулировали подобными приемами, вкладывая в головы своих фанатов мысль, что где-то и вправду есть мир, который будет жить ровно до того момента, пока хоть кто-то о нем мечтает и думает. И это заставляет задуматься: а если ты тот самый избранный, на плечах которого лежит ответственность за целую реальность? Что, если ты — последний, кто помнит и любит придуманную вселенную? Ответственность за жизнь небольшого мира… И при этом искусный твист вниманием и мыслями читателя. Писатели действительно иногда кошмарны. — Впрочем, ты пришел не обсуждать издержки своей профессии, — внезапно хлопнул в ладоши альбинос. — А послушать мою историю. И, надеюсь, однажды ты расскажешь что-то о себе. А то игра получается в одни ворота, — Зарксис сложил губы уточкой, демонстрируя степень своего огорчения, и через секунду вновь расплылся в лукавой улыбке, подмигивая Руфусу. Впрочем, кажется, тот совершенно не оценил попытки пошутить. — Когда мне было восемь, — отпив глоток из кружки Бармы, где еще оставался сладко-горький напиток, Зарксис продолжил свой рассказ, — в наш большой старый дом привели девочку, Эмили, маленькое чудо. Точнее, она пришла с родителями, чтобы найти братика, ибо сама леди не могла иметь детей, но была готова приютить сироту и дарить любовь второму ребенку, родному не по крови. Миловидное трехлетнее создание со светлыми пшеничными волосами, большими глазами олененка и кроткой ангельской улыбкой, она практически сразу очаровала нас всех с первого взгляда, даже самые заносчивые и нелюдимые дети хотели с ней познакомиться. Да, каждый из нас ей завидовал, ведь у нее было самое обычное детство и любящие родители. Разумеется, для всех нас, в том числе и воспитателей, визит четы Сен-Клеров с дочкой оказался полнейшей неожиданностью, а потому мы были группой замарашек с грязными носами, всклоченными волосами и перекошенными от ужаса лицами. Впервые кто-то пришел к нам и хотел забрать одного из нас, а не отдать очередного «счастливчика» в руки государства и воспитательниц-монахинь. Да, забыл упомянуть, что они были монахинями и, хотя не заставляли нас ревностно соблюдать обычаи католической церкви, жили в строгом соответствии с правилами своего монастыря. Спасибо уже и на том, что нам мозги не промывали религиозными догмами, — Брейк едва заметно скривился в этой части рассказа, вызвав приглушенный смешок своим забавным недовольством на довольно миловидном худощавом лице. Барма украдкой любовался эмоциями молодого баристы, однако не мог не вслушиваться в переливчатый рассказ о детских воспоминаниях альбиноса и его первой приемной семье: видимо, что-то случилось, что в итоге юноше пришлось покинуть чету Сен-Клер. Барма с трудом припоминал, что когда-то слышал эту фамилию. Но никак не мог понять, что же так настораживало его и заставляло чувствовать себя очень неловко. — Но я рассказывал про Эмили, мой маленький лучик света. Она шла между нами, поставленными в два ряда, с видом серьезной маленькой леди, а ее родители лишь стояли в стороне, улыбаясь. Они целиком и полностью доверили выбор девочке, отмахнувшись от предложенных досье на лучших из нас. Девочка ходила долго и внимательно смотрела в лица наших мальчишек. Я стоял во втором ряду почти последним и был уверен, что наследница Сен-Клеров выберет кого угодно, но не меня. Однако девочка остановилась рядом со мной, глядя буквально в душу своими голубыми наивными глазами. «Ты будешь моим братиком?» — спросила она тонким высоким голосом. И я понял, что готов душу продать ради этой девочки с наивными чистыми глазами, — Зарксис мягко улыбнулся и слегка передернул плечами, словно бы от легкого сквознячка. — И Сен-Клеры забрали меня с собой. На этом сегодняшняя история закончится, писатель. В этот раз Барма даже не стал возражать против короткой истории Брейка. Однако в голове роились странные, мутные мысли, от которых не было спасения. Альбинос достаточно прочно поселился в голове писателя, возможно, от любопытства, которое обернулось паранойей, наваждением. Пожалуй, теперь бариста был единственным, о ком или чем мог в принципе думать мужчина. И потому, когда новый вечер опустился на город, окутывая влажными туманными сумерками опустевшие улицы с золотыми и белыми фонарями, карминноволосый уже сидел за своим столиком, понемногу собирая данные о своем новом странном знакомом, который понемногу открывал ему душу. И свое странное прошлое. — Но следующий рассказ будет в обмен на свидание. Надо же нам как-то подтверждать наш статус парочки, — альбинос подмигнул Барме, широко улыбнувшись. — Свидание? Серьезно? — писатель практически сразу ощетинился иголками и показательно скрестил руки на груди, хмурясь. Однако Зарксис рассмеялся, видя гримаску недовольства на лице парня, который сейчас напоминал больше лишенного любимого лакомства ребенка. Даже рыжая прядка упала на лицо, перечеркивая по переносице изящные черты. — Достаточно неплохой обмен, правда? Все достаточно честно, — бариста быстро нацарапал на салфетке время и место встречи и передал ее писателю, засунув ее в петлицу пиджака, а затем, забрав чашку с собой, отправился за стойку, показывая тем самым, что разговор на сегодня окончен и в этот раз. Руфус проследил за ним взглядом и, собрав ноутбук обратно в сумку, отправился домой, кивнув на прощание Брэйку. И только дома он вытащил уже изрядно скомканную бумажку и чуть слышно хмыкнул: почерк у альбиноса был на редкость паршивым, однако разборчивым — к счастью. *** Ни к одному из свиданий за свои двадцать пять лет Руфус не готовился с такой тщательностью. Если бы кто-то спросил у него, почему он настолько волнуется, парень не смог бы ответить с полной уверенностью. Но факт оставался фактом: нервничал Барма так, что не сразу попадал подрагивающими пальцами в петлицы на рубашке. Стоял теплый осенний день, классический выходной, как в сопливеньких корейских дорамах, которые любила Шерон: в свое время она прожужжала все уши Руфусу, когда тот гостил у давней подруги и даже какое-то время жил в одной из комнат, когда его настигла очередная депрессия из-за отсутствия вдохновения. В такие вот дни обычно встречались все парочки, согласно какому-то невероятному кодексу влюбленных, и Брэйк наверняка именно потому и выбрал такое место. Дендропарк на краю города, где весной всегда был фестиваль сакуры. Ру мысленно фыркнул: хорошо, что не в парк развлечений, где сегодня наверняка много детей, шума, раздражающе громкой музыки… Это выводило из себя карминноволосого даже больше, чем количество кофе в его жизни, всученное против его воли одним слишком наглым светловолосым баристой. — Мы с тобой сегодня одноцветные, — невольно улыбнулся Брэйк, завидев спешащего на встречу писателя. — Что я в белом, что ты в красном. — Лед и пламя? — усмехнулся в ответ Барма, смахивая упавшую на лицо непослушную прядь небрежным движением. — Скорее, борщ и сметана, — подколол его Зарксис, предлагая свой локоть для поддержки, как девушке на светском рауте. И Руфус не отказал себе в удовольствии изобразить холод на лице и взять парня под руку, раз уж она была так любезно предложена. А бариста не отказал себе в удовольствии заправить непослушную прядку карминовых волос обратно за ухо ее владельца, наклоняясь настолько близко к лицу, что его дыхание коснулось щеки, а сам парень невольно покраснел, чувствуя, как сердце начало слишком часто и сильно колотиться о грудную клетку. Инфаркт этим не заработать, конечно, но всплеск адреналина был настолько сильным, что зарделись даже кончики уши. К счастью, альбинос был достаточно тактичным, чтобы не смеяться даже по-доброму над столь явным смущением, и все же Руфус успел увидеть улыбку на тонких бледных губах юноши. Сложно было сказать, чем ландшафтный парк на окраине Риверры так понравился посетителям и туристам: когда его разбивали, здесь было множество камней, не самая пригодная почва, отвратительно-засушливая местность и крайне неровный ландшафт. Казалось, что в таком месте проще построить какой-то развлекательный центр или заложить здание будущего супермаркета из тех, что раскиданы по всему городу. Но правительство решило, что стоит дать шанс задумке Оскара Безариуса и воплотить хоть один его безумный план. Еще бы — Барма не сдержал мысленной усмешки — известный бизнесмен и путешественник проворачивал эту аферу исключительно за свой счет, а вот правительству это все не стоило ни копейки. Впрочем, в этот раз мужчина не прогадал и весьма удачно вложил деньги, чтобы столица стала еще прекраснее. А Брэйк на удивление хорошо разбирался в растениях и знал множество легенд и историй, связанных с разными растениями, плюс ко всему умел рассказывать и показывать то, о чем имел представление. И порой писатель смеялся до слез, когда юноша снова и снова начинал рассказывать что-нибудь новенькое об очередном растении. Руфус утыкался лицом в плечо альбиноса и смеялся, искренне, честно, от всей души. А Зарксис с улыбкой смотрел, как открыто мог проявлять свои эмоции Барма, спрятанное глубоко внутри и практически забытое чувство грело душу, которая, казалось, совсем потеряла способность ощущать тело и заледенела от всех прошлых неудач, ошибок, разочарований. Но вот он, рядом, цвета венозной крови и дорогого вина, практически висит на руке и смеется так, что бабочки в животе дробовик взяли. И все же альбинос боялся, что когда его новый знакомый и по совместительству «фиктивная пара» узнает историю целиком, то он откажется от их совместного маленького представления, ставшего самому Зарксису практически необходимым, чтобы жить дальше. Избавиться от ощущения эфемерности, нереальности происходящего не удавалось, и на какую-то секунду альбинос малодушно пожелал, чтобы этот день никогда не заканчивался. Пусть это желание никогда не смогло бы исполниться: все же в обычном мире нет магии, в отличие от выдумок писателей. Удивительные существа, эти творцы словесных иллюзий, и некоторые из них умеют создавать свои удивительные сновидения наяву. Кофейня, выбранная Брэйком для завершения свидания, была довольно светлой, изящной, донельзя утонченной и подходящей к образу альбиноса, слишком воздушному, чтобы казаться правдой, а не причудливым сновидением. И карминноволосый даже ощутил в кончиках пальцев знакомый зуд, когда мысль просится на бумагу, чтобы воплотиться. — Когда Эмили указала на меня, Сен-Клеры без разговоров подписали все бумажки, полагающиеся при усыновлении ребенка из приюта. При этом они даже не стали слушать советов и возражений монахинь, что выбрали самого неблагополучного из мальчишек, — терпкий запах сигареты, которую сегодня закурил Зарксис за чашкой кофе, причудливо отдавал горчащим тягучим шоколадом и мешался с ароматом капучино, налитого в глубокую фарфоровую чашку цвета слоновой кости. Принесшая его официантка долго косилась на парней, сидящих друг напротив друга, и в какой-то мере Руфус ее понимал: смотрелись они со стороны экстравагантно: белый, как снег, парень, светящийся в пространстве нежным сиянием, и алый, как кровь, винный Барма, с его длинными волосами, забранными в хвост. — Ты не обращай внимания, что я сегодня закурил: рассказ сегодня будет не из легких, не сказочка. Даже если учесть, что жизнь у меня была совсем не сахаром, как ты уже сам узнал из прошлых рассказов. И все же в тот момент она была сказочной, в прямом смысле. Сен-Клеры дали мне прекрасное образование для десяти лет, глубокие знания, они открыли невероятные перспективы для меня, во всем помогая и поддерживая. Я даже хотел стать ботаником, изучать свойства растений, много читал об истории возникновения названий и легенды. Благодаря Сен-Клерам я узнал, что такое настоящая, полная семья, любовь родных людей, как может быть радостно от улыбки ребенка и как приятна похвала, как здорово чего-то добиваться и как прекрасно, когда нечего бояться, кроме ужина без десерта в виде печенья, испеченного леди Сен-Клер. Они меня любили, а я боготворил маленькую Эмили, выбравшую меня своим братом. Она в будущем должна была стать настоящей красавицей и весьма многообещающей партией для любого юноши из хорошей семьи. Милая, нежная, добрая девочка расцветала на глазах. Пару раз даже мне в любви признавалась в своей непосредственной детской манере, — Брейк едва слышно рассмеялся и снова глубоко затянулся. — Вот только уже мальчишкой я понял, что что-то со мной не так. Я не видел в Эмили кого-то, кроме сестренки, умиляясь ее выходкам, но не испытывая даже детской влюбленности в маленького ангела, что уж говорить о каких-то иных чувствах к ребенку. Не видел ни в одной знакомой девушке кого-то, кроме как друга, хотя и отдавал должное их привлекательности и красоте, прекрасному характеру, нежности черт и кожи. Они были красивы, однако не вызывали во мне никакого вожделения и влечения к ним как у мужчины к женщине, а ведь в возрасте тринадцати лет самое время начать осознавать собственные предпочтения. Время буйства гормонов и мечтаний по утрам, от которых потом мучительно стыдно. Парни в такие минуты вспоминают своих первых возлюбленных, девушек, женщин, актрис или соседских красавиц. Но первая моя любовь была выше меня почти на голову, коротко остриженной, беловолосой, худой и ломкой, и звали ее Альбусом, по кличке Белый Рыцарь. Мальчишка из детдома, который позднее стал самым жестоким серийным убийцей за всю историю города, — Брэйк невесело усмехнулся и затянулся поглубже, прикрывая пепельными ресницами глаза, словно первым снегом, и Барма не торопил его: если воспоминания настолько тяжелы, то парню стоило собраться с мыслями и совладать с чувствами, которые наверняка нахлынут в процессе рассказа. — Но сейчас речь пойдет о том, что случилось с Эмили и непосредственно связано с ней. Да, она мне признавалась в любви, а я вежливо и тактично намекал ей на то, что у нас ничего не получится. И когда пришел ко мне Альбус, я признался ему в симпатии, — Зарксис неловко передернул плечами. — Ему тогда уже было шестнадцать, и он сбежал из детского дома, лишь бы там больше не находиться. Старше на каких-то три года, надо же, всего ничего. Конечно, ему нужны были денег, сила и власть дома Сен-Клеров, потому он согласился принять мои чувства. Но Альбус… как бы сказать… всегда отличался своими тараканами, особенно связанными со свободой. Винить его сложно: жил он в другом детдоме, где нравы были строже, а воспитатели — садистами, извращенцами и просто равнодушными к детям людьми, которым было на подопечных хорошо если просто плевать. И Альбус, свихнувшись на идее безнаказанности и свободы каждого человека, посчитал в какой-то момент, что Сен-Клеры не столько мои благодетели, сколько своей заботой просто купили меня, сковали и привязали, как какого-то щенка. И он, как Рыцарь, обязан избавить своего «избранника» от этих оков. Он забыл о том, сколько эта чета сделала для нас обоих, как они были добры не только к приемному сыну и брату своей дочери, но и к его другу в час нужды, когда вполне могли отказаться хоть как-то помочь сбежавшему мальчишке, — Брейк замолчал, сжав губы в линию, и Руфус заметил, как красные глаза потемнели до темного багрового, словно небо, грозящееся пролить на землю ливень, но цвет так и остался в пределах радужки невыплаканными слезами и горькой болью, которая никогда не станет хоть сколько-то менее острой. Некоторые раны не могут зажить, и предательство лучшего и любимого друга, как оказалось, стало той самой травмой, от которой никогда не оправится душа белого призрачного видения, поселившегося в коричневой кофейне в одном из самых старых кварталов Риверры. Сейчас перед Бармой сидел не опутавший его сердце и мысли улыбчивый бариста с нахальными искорками в глазах, а уставший и не по годам ссутуленный мужчина, похожий на узника собственных страхов и идущий вперед просто потому, что если остановится, то больше никогда не сможет снова подняться. Впервые Барма испытал тревогу за кого-то другого, впервые почувствовал желание защитить и поддержать, вытащить из тьмы на свет чью-то душу. Повинуясь внутреннему порыву, карминноволосый кончиками пальцев коснулся руки Брэйка, соскальзывая, а затем крепко сжал запястье, накрывая своей рукой и чувствуя мертвенный холод пальцев и обжигающую кожу ладони. Альбинос благодарно улыбнулся, ответно сжав ладонь и принимая безмолвную поддержку. И совершенно не отдернулся, когда Барма усилил хватку, хотя как раз последнему бы и стоило отшатнуться от парня с не самой традиционной ориентацией. Но к чему было играть в ханжу и пуританина, когда сам писатель вполне отдавал себе отчет в собственном влечении к человеку напротив. Они только и могли, что вот так сидеть, делясь теплом друг с другом, пока дотлевала сигарета, передаваемая друг другу с еле ощутимыми разрядами тока на кончиках пальцев, и не была выпита последняя капля кофе. Из кафе их выпроводила та самая официантка, которая первой к ним подошла. И впервые кто-то провожал Барму до самого дома, обнимая за плечи одной рукой. И даже сквозь рубашку и накинутый на плечи белый кардиган ладонь на плече казалась обжигающе горячей, невольно пробуждая мысли, от которых тело охватывала томительная истома, а в груди появлялось щемящее чувство ожидания, о котором так любили рассказывать в женских романах про вечную любовь и сочиняли стихи романтики. — Что ж, это был прекрасный день и прекрасное свидание, — Зарксис невинно поцеловал запястье писателя поднеся его к губам и бросив лукавый взгляд из-под длинной челки. — И скоро конец истории. Надеюсь, и после этого мы будем видеться, хотя бы время от времени. — Надеюсь, — эхом повторил задумавшийся Руфус и упустил момент, когда Брэйк стал непривычно серьезен, а его рука обхватила парня за талию и притянула ближе. Возмутиться было совершенно недосуг: к сожалению, столкнулись они крайне неловко, губами, и писатель только и мог, что вцепиться пальцами в белую рубашку на плечах, сжимая так, что ткань готова была трещать от такого напора. Впрочем, первичный шок вполне позволял что почувствовать привкус никотина и кофе на немного обветренных, колких губах, что отвечать на поцелуй, немного неловкий, неожиданный и какой-то до странного задорный, что от него на губах сама собой появлялась улыбка. И такую же улыбку чувствовал и сам Барма на губах Зарксиса, и отчего-то у нее был вишневый вкус. — С возвращением в наш мир, спящая красавица, — поцелуй закончился так же неожиданно, как и начался, и Брэйк коснулся сухой горячей ладонью щеки парня, чуть отстранившись. — Не уходи больше так далеко в свои мысли, а то вдруг не успею вернуть тебя. И спокойной ночи. Стоило ли говорить, что в ту ночь писатель так и не смог сомкнуть глаз, раз за разом прокручивая в голове каждый момент свидания, отпечатавшийся в подкорке мозга словно лазером. Что бы ни случилось дальше, но эти воспоминания останутся навсегда одной из драгоценных жемчужин в шкатулке памяти, и Барма ни за какие сокровища мира не согласился бы не то что расстаться с ними, но и делить их с кем-то, кроме их непосредственного второго участника. Стыдно и радостно до эйфорического состояния, и порой Руфус кусал губы, чтобы даже перед самим собой не выдать этого необычного ощущения — ощущения жизни, текущей по венам с бешеной скоростью, чувства безграничного счастья, от которого за спиной распахиваются невидимые крылья, эгоистичного желания присвоить себе одного-единственного человека — даже если взамен потребуется отдать весь окружающий мир, потому что этот самый мир стал неважен с появлением этого создания. Потому что теперь конкретный кто-то стал целым миром для кого-то другого. Руфус Барма с полной ответственностью мог сказать, что по кончики ушей увяз в Зарксисе Брэйке и оказался влюблен, как в последний раз в жизни. И чувство поражало своей силой и безграничностью, как лесной пожар. Рассвет был похож на знаменитое выражение rise and shine. Воскреснуть, правда, было практически нереально. *** В кофейне все было как обычно, только Оз, сидевший в самом углу, был мрачен и постоянно бросал взгляды на Барму, полные какой-то смутной надежды и при этом обиды. Мальчик никак не хотел отступаться. С одной стороны — это практически льстило. С другой — неимоверно раздражало с того момента, когда он осознал собственное влечение к Брэйку. Но когда снова настало время для рассказа, на стол рядом с ноутбуком писателя была поставлена чашка с горьким американо, из которого выглядывала палочка корицы. Руфус с удивлением снял очки, осознавая, что практически и не заметил, как все посетители разошлись, а бариста снова сидит напротив, подперев одной рукой голову. И карминноволосый не удержался, чтобы не протянуть юноше вторую руку, а тот переплел пальцы, принимая жест. От этого стало удивительно тепло и мягко. И наступило время для продолжения рассказа. — В конце концов, когда у Альбуса окончательно поехала крыша, он успел довести меня своей ревностью до такого состояния, что я готов был самолично придушить человека, которого почти боготворил. Я сказал ему, что все кончено, что больше ему не стоит меня навещать. Что мы больше не пара. Так больше не могло продолжаться. Возможно, это послужило спусковым крючком для его безумия, потому как он достал нож и начал мне угрожать, что убьет всех и вся, кто будет угрожать нашему с ним счастью. Он винил во всем Сен-Клеров, что те якобы приказали мне порвать с Альбусом. Тогда я не воспринял его всерьез, потому как он часто мог на пустом месте начать кому-либо угрожать. А зря… — губы у Зарксис дрогнули, стараясь за усмешкой скрыть горечь и боль, но он все же решил продолжать рассказ, хотя голос его стал бесцветным и сухим, как у робота. — Когда я вернулся, Рыцарь уже сделал свое дело. Трупы всей семьи лежали в своих кроватях, даже малышка Эмили. Они должны были отправиться на какой-то званый ужин или что-то вроде того, так что все были одеты с иголочки. По-хорошему, я должен был ехать с ними, но попросил леди оставить меня дома, так как хотел провести время с Альбусом… напоследок. Но получил три трупа, над которыми провел десять дней, не в состоянии правильно воспринять реальность в таком варианте. За эти десять дней Альбус успел совершить приблизительно сотню убийств прежде, чем его поймали и практически убили при задержании. Это были как наши общие друзья, так и мои случайные знакомые, с которыми я мог контактировать или контактировал после знакомства с Альбусом. Девушки, которые со мной флиртовали ради интереса. Парни, с которыми флиртовал я из очаровательной влюбленности. Мой Белый рыцарь признался во всем в подробностях, с датами, именами, кажется, даже записал на диктофон и принес письменное свидетельство, — Зарксис судорожно выдохнул и дернулся в сторону лежавшей на столе пачки, но в последний момент все же сдержался, убирая руку от никотиновых палочек, и слегка прикусил кончик ногтя на свободной руке, стараясь прогнать наваждение. — Они все были мертвы. Тогда меня и нашла Шерил Рейнсворт, которая была старинной подругой семьи Сен-Клер. На этом история закончена на сегодня. Думаю, ты поймешь, почему стоит прекратить на сегодня. Барма пересел к Брэйку и крепко его обнял, прижав к себе, и бариста положил голову на плечо писателю, практически невольно наслаждаясь этими теплыми объятиями. Они просто сидели в темноте, пока часы не пробили полночь, разрушая странное оцепенение, вызванное воспоминаниями, способными сломать любого, кто их пережил. Как странно, подумалось Руфусу, что за белоснежным ярким созданием скрылся глубоко раненый, почти что умирающий человек. Как ему удалось преодолеть это? Предательство любимого и смерть всех дорогих ему людей. Так не должно было быть. И если бы сам писатель мог бы ему помочь хоть как-то… Но все же отчего-то Барме казалось, что он еще чувствует аромат шоколада и табака на губах, а в горле осталась горьковатая кофейная гуща. И в голове бархатно звучал голос Зарксиса, сливаясь в монотонный шум, отчего-то напоминавший рокот далекого океанического прибоя. Все же он сошел с ума, ибо внутри буквально пело и ликовало от одной только мысли о беловолосом баристе с алыми глазами. И разрывалось от боли, когда вместе с белым образом приходила память о том, что пришлось пережить этому человеку. И вместе с рассветными лучами к нему пришло осознание, что именно сумела подарить ему Шерил, его старинная верная подруга, когда-то почти буквально вытащившая его из петли. И главное — кого она ему открыла и доверила. И несмотря на этот грустный, тяжелый рассказ, пусть и крайне короткий, в груди было слишком тепло, слишком мягко и слишком легко. И целоваться, едва касаясь губами, словно бы делясь друг с другом дыханием, обмениваясь невесомым теплом. И каждое прикосновение похоже было на крылья бабочки, мимолетом скользнувшие по коже, и от этого черные воспоминания разбежались по углам, спрятались среди теней и затаились там, словно монстры из старых сказок. И рассвет оказался слишком символичным. *** Сегодня Руфус пришел в середине дня, когда темные тяжелые тучи затянули небо и нависли над городом, словно тяжелое шерстяное одеяло. Совсем скоро пойдет густой первый снег, на самом деле настоящий и который будет лежать до следующего потепления, а может, и всю зиму. Барма был укутан в свой шикарный плащ, на котором был символ его предков, дракончик. Руфус прекрасно знал, что сегодня писатель был одет в свободную блузу, похожую на старинную, и узкие темные штаны, напоминая выходца из другой реальности, другой Вселенной. Карминовые волосы были перетянуты черной лентой, а руки были затянуты в черные кожаные перчатки. Пожалуй, сейчас Зарксис едва не выронил фарфоровую чашку из рук, увидев своего ночного слушателя в таком необычном наряде, будто бы сошедшего со страниц старинных романов и каким-то невероятным чудом оказавшегося в настоящем с сумкой с современным гаджетом. Благо, и сегодня место Руфуса не было занято, так что он мог в полной мере насладиться реакцией белоснежной души кофейни. Руфус ничего не стал заказывать самостоятельно, предоставив выбор своему аманту, лишь бросал взгляды из-под длинных ресниц на подошедшего баристу с чашкой горячего латте. Однако до рассказа оставалось еще несколько часов, и Барма, лишь слегка наклонив голову, наблюдал краем глаза за повадками беловолосого, попутно быстро печатая в своем ноутбуке. На него буквально снизошло вдохновение, которое тихим мягким голосом у самого уха диктовало, что и о ком писать. Из-под пальцев витиевато рождались изящные красивые слова, смешиваясь с кофейным запахом, ароматами сливок и сиропа, которые растекались вокруг, подобно туманному облаку. — Эй, лохматый герцог, очнись, твоя сказка уже подоспела, — вырвал его из полудремы едва слышный шепоток у самого уха, который заставил писателя вздрогнуть, но все же отвлечься от рождающегося рассказа. — Дашь мне потом почитать, что ты там пишешь? — Когда допишу, — на губах Бармы появилась до боли знакомая лукавая улыбка, и карминноволосый закрыл практически разряженный ноутбук, отпивая глоток из новой чашки с напитком. Горький эспрессо, казалось, напоминал саму жизнь своим удивительным вкусом и ароматом, отчего хотелось еще и еще пробовать непривычную, но такую приятную горечь. Она была слишком живой, чтобы ее не хотелось снова и снова. — Когда Шерил нашла меня, я был раздавленным, разбитым пятнадцатилетним подростком с кучей проблем и психикой, которая рухнула ниже, чем глубины Ада. Я находился в очень глубокой и серьезной депрессии, не один раз подвергался проверкам со стороны следователей по делу Альбуса, ходил на допросы, где монотонно повторял все рассказанное моим бывшим возлюбленным. Можешь представить, насколько было тяжело каждый раз вспоминать произошедшее, до сих пор подсознанием отвергаемое. Она смогла меня вытащить из этого кошмара, когда привела в свой дом. Тогда я познакомился с маленькой Шерон, которой на тот момент было всего лишь восемь. Она была очень похожа на мою сестренку, однако с более темными волосами, шоколадно-золотыми глазами и теплой солнечной улыбкой. Шерил долго со мной мучилась, пока пыталась привести в хоть какое-то чувство. Все, что я мог, — это кричать на них, шипеть, биться о стены, как припадочный, и звать Эмили по ночам, видя в кошмарах, как Альбус убивает юную Сен-Клер, в подробностях, с особой жестокостью, так, как он описывал сам. К слову, что леди Шерил, что Шерон относились с безграничным терпением ко всем моим закидонам и психам. Сколько я ни сбегал от них, они всегда меня находили, отмывали и избавляли от неприятностей, которыми, разумеется, я успевал обзаводиться в полной мере — от непомерных долгов до практически зависимостей от различных веществ в попытках забыться и забыть обо всем. Пожалуй, раз на… тридцатый, когда они меня доставали из наркопритона, где торгуют метамфетамином, я понял, что больше не могу дальше так жить, и сдался. Я позволил им причесать меня, одеть, снова усадить за книги. Я учился, с неохотой и неприязнью, с равнодушием и даже отвращением, потому как из-за депрессии я не мог нормально сосредоточиться на происходящем. А Шерон меня учила и тормошила каждый раз, пока я не начал ей отвечать, огрызаясь и каждый раз шипя на нее, словно рассерженный кот. Она не отступала ни на мгновение, упрямый ребенок с безграничным терпением. И в какой-то момент… — Зарксис едва слышно рассмеялся и покачал головой, вспоминая каждое мгновение своего существования. — В какой-то момент она сумела до меня достучаться. Будто бы я увидел именно ее — не Эмили, которую потерял, но Шерон, которую обязан был сохранить ради Эмили, юную, чистую, светлую и настолько живую, что от этого становилось больно. Будто бы тем самым я искуплю вину перед Сен-Клерами и их бесконечной добротой ко мне, так жестоко преданной, пусть и абсолютно невольно. Не сказать, что наши с Шерон отношения пошли на лад… Но мы начали общаться, честно, искренне, понемногу, преодолевая преграды и пропасти. Я завел приятелей, кто-то из них стал другом для меня, поступил в университет и смог начать если не жить, то хотя бы существовать. Я был не самым коммуникабельным подростком, однако смог хотя бы сделать вид, что все нормально и что я не слишком отличаюсь от остальных подростков своего возраста. И постепенно так и стало, когда маска весельчака и балагура будто бы приросла к лицу. Зарксис ненадолго замолчал, прикрыв длинными белоснежными ресницами алые винные глаза. Сейчас он был похож на прекрасную фарфоровую статую с острыми чертами лица, отбрасывавшими густые тени на молочно-белую кожу. Золотой свет фонаря будто обтекал Брейка, порезавшись на длинные золотые полоски. И Барма не уставал поражаться трансформациям облика Брэйка, настолько непривычного в своем многообразии, что, казалось, он не был человеком, а призрачным духом. — После окончания школы Шерон решила открыть кофейню. Как оказалось, законченное высшее образование не слишком привлекало юную девушку, которая грезила собственным делом, пусть бы и не самым прибыльным с точки зрения месторасположения и в принципе идеи: для кофейни нужно было подобрать идеальное место, а прибыль была достаточно эфемерной на первых порах. Хотя они с леди Рейнсворт очень долго ругались и спорили на тему продолжения обучения, молодая наследница оказалась истинной дочерью своей семьи — такая же упрямая, резкая, несгибаемая и бескомпромиссная «железная леди». В конце концов, сдалась даже Шерил, признав право внучки следовать своим путем. Но попросила об услуге — чтобы Шерон взяла меня в качестве баристы. Мне тогда было всего двадцать два, я понятия не имел, куда мою бренную тушку вообще занесет. Точнее, меня мало интересовало мое будущее, потому что, возможно, будь я как-то больше вовлечен в собственную жизнь, я бы придумал, что с ней делать, а не пустил все на самотек. В отличие от вас, взрослых и обеспеченных, у которых жизнь по часам, я был что перекати-поле — куда понесет, туда и качусь. Друзей как таковых я не завел, лишь множество знакомых. Оконченный с отличием университет, все дороги мира в моем распоряжении — и абсолютное нежелание становиться кем-то определенным. Так что когда обе леди пришли ко мне с предложением поработать в кофейне, я согласился, даже не раздумывая, чем это может для меня обернуться и подхожу ли я ля такой работы в принципе. Тихая, спокойная работа в уютном месте, с прекрасными людьми, как оказалось в итоге. Ты не поверишь, милый герцог, сколько интересных людей приходит сюда! Сколько историй и судеб можно прочитать, просто глядя на то, как одет человек, как себя ведет и что заказывает. И все они любят кофе той страстной любовью, которая возникает мгновенно и больше не отпускает. Они ищут чудо кофейного напитка, пробуждающего тепло где-то внутри, глубоко, в самой сердцевине человеческой души. А я — их персональный маг. Я создаю для них заказанное чудо, украшая его пряностями, разбавляя сладкими или горькими сиропами, ликерами, смешивая сорта и обжарки. И знаешь, герцог, еще никто не ушел неудовлетворенным от меня. А многие приходят уже четыре года, которые я здесь работаю, настолько их устраивает моя работа, — альбинос широко улыбнулся, слегка пожав плечами, будто бы до сих пор был тем самым подростком, получившим второй шанс жить дальше, несмотря ни на что. — Мы все еще говорим о кофе? — неловко пошутил Барма, поддаваясь неосознанному желанию, свернувшемуся в груди дремлющим драконом. Он осторожно, словно бы боясь спугнуть альбиноса, пересел к тому на диван, а затем и вовсе на колени, лицом к Зарксису, едва касаясь кончиками пальцев скул и щек. Зарксис прикрыл глаза, поддаваясь этому ощущению бабочек на коже, и провел обеими ладонями по спине парня, устраивая руки на бедрах и едва ощутимо поглаживая поверх ткани. Сегодня карминноволосый был в разы смелее, чем мог бы рассчитывать до этого альбинос, но им обоим это приносило острое от своей непривычности удовольствие, натягивая внутри невидимые струны нетерпения и вожделения. Было до щемящей боли в груди приятно целовать Барму, скользить пальцами вдоль позвоночника, гладить, поверх тонкой рубашки — и как он не замерз, сидя у самого окна, где уже начинали падать первые крупные снежинки настоящей зимы? От Руфуса буквально жгло теплом, окутывая в прозрачный невесомый кокон, и мир превратился в зыбкое марево. Зарксис все еще осознавал, что на его бедра давит тяжесть живого человека, его бедра сжимают острые колени, обтянутые черной тканью, а его ладони гладят эти выступающие косточки, скользя выше по внутренней стороне бедер, ощущая, как температура тела подскакивает выше — что у него самого, что у Руфуса, чьи тонкие, слегка дрожащие пальцы уже развязали бант на шее альбиноса и расправлялись с мелкими пуговицами на форменной рубашке. Гладкие кругляшки скользили, выпадали из пальцев, но у карминноволосого было достаточно терпения, чтобы не рвать ткань на куски, хотя поцелуй перерастал в укусы нетерпения. Впервые Брэйк действительно чувствовал себя желанным: даже с Альбусом это было совершенно по-другому. Альбус подчинял и не давал ему права на выбор, а Руфус прикасался с нетерпением, целовал жадно, ярко, но все же, если бы альбинос захотел, он легко мог бы оттолкнуть перешагнувшего черту любовника. Барма коротко, но громко застонал, выгнувшись сильнее и прижимаясь животом и пахом, когда острые зубы мужчины вцепились в оголенное плечо, оставляя ощутимый след, а собственная рубашка уже давно сползла на пол, и оставалось только нетерпеливо ерзать на коленях и краснеть, кусая губы от нетерпения. Пожалуй, когда под спиной оказался стол, а ягодицы ткнулись в край, назад уже пути не было, да и сам Зарксис уже не был настроен на то, чтобы остановиться в такой крайне неподходящий момент, как стягивание с несопротивляющегося писателя штанов, прикосновения кожа к коже, царапины от неосторожности и нетерпения, пока длинные тонкие пальцы альбиноса занимались подготовкой, слишком вдумчивой и долгой для сходящего с ума от страсти и почти закончившегося ожидания, и оставалось лишь кусать губы, чтобы хоть на мгновение отвлечься от ощущения растянутости и предвкушения. Обжигающе горячий Брэйк, казалось, был везде, окутывал собой, предугадывал малейшее движение, и даже прохлада столешницы не могла отрезвить — лишь придавала ощущение реальности происходящему не давай увериться, что это больное воображение или слишком откровенная фантазия, которой место в подростковом возрасте. Позже, много позже на запястьях Руфуса были широкие браслеты из синяков: Брэйк, удерживая скользящего по лакированной поверхности писателя, не жалел цепляться за руки, когда хватки на бедрах становилось недостаточно и хотелось снова вгрызться поцелуем в слишком красные губы, приоткрытые в попытке ухватиться за воздух. Уж целовал альбинос так, словно хотел высосать душу из аманта, забрать себе в вечное пользование. Шея Бармы ныла и болела, покрытая кровоточащими укусами и засосами, как и плечи Зарксиса, в буквальном смысле разодранные ногтями в кровь. Они не жалели друг друга, и рассыпанные по столу длинные волосы путались в пальцах, а неловкие прикосновения оставляли жгучие полосы на слишком чувствительной коже. Это казалось пыткой — сладостной, невероятной, ни с чем не сравнимой… Брейк отлично знал, что ему делать, как поступать, где провести, чтобы молодого мужчину выгнуло дугой, выбивая из легких с новым хрипом-стоном воздух. С каждым движением дыхание перехватывало, а в груди резко сжималось, и не хватало сил, чтобы вдохнуть побольше и не задохнуться. Альбинос, не прекращая резких, сильных, иногда почти жестких движений, вполголоса что-то мурлыкал на ухо, успевая прикусывать шею и плечи, оставлять собственнические отметины на светлой нежной коже. Зарксис, казалось, знал тело Бармы даже лучше его самого, терявшего среди ощущений. Мир превратился в смесь коричневого, белого и кофейного, среди которых отчетливо — пожалуй, даже слишком отчетливо — выделялись алые, как кровь, глаза и запах кофе, настолько сильный, что от него кружилась голова. Или же это был жар чужого тела, двигавшегося в едином ритме с собственным, диким и необузданным, рваным и жестким, почти болезненным, невыносимо приятным, настолько, что боль действительно отступила на задний план. До момента, пока не будет осознано все произошедшее и не будет предъявлен счет в уплату подаренного удовольствия. Позже, много позже, когда все чувства превратились в чистейшую энергию, когда они лежали рядом в обнимку, укрывшись бежевым плащом Бармы на узком диванчике любимого столика писателя, Зарксис с улыбкой перебирал длинные влажные волосы, чувствуя, как крепко прижался к нему Руфус и как все еще неровно его дыхание. — Ты не дослушал конец истории. Шерил знала о моей ориентации и решила, что пора меня познакомить с кем-то… до боли интересным, необычным, кто сможет отвлечь меня и вытащить из собственной скорлупы. Одним промозглым вечером она привела к нам своего старинного друга — красивого, хоть и несколько раздраженного, молодого мужчину с усталыми темными глазами, который терпеть не мог кофе и заказал только зеленый чай без сахара. Шерон тогда не дала мне познакомиться с тем самым человеком, но весь вечер я ощущал его взгляд, настолько реальный, что, казалось, прикосновения не могут быть более жаркими и ощутимыми. Я чувствовал, как этот взгляд по мне скользит — и понимал, что если не познакомлюсь с этим таинственным незнакомцем, то буду горько жалеть. Однако он ушел прежде, чем я смог подойти к нему. Это немало меня огорчило. Я жаждал этого знакомства, будто бы сошел с ума от интереса, который пробуждал странный парень с необычным цветом волос. И каково же было мое удивление, когда следующий вечер подарил мне особенный, ни с чем не сравнимый подарок — приход того самого парня, который так зацепил меня! И я стал наблюдать за ним, ловить каждое его движение и анализировать все, что только мог. Жест, взгляд, мелькнувшие эмоции на лице… Он казался настолько особенным, насколько вообще мог бы быть особенным другой человек, отличающийся буквально каждой повадкой. А самое интересное — я видел, как этот человек смотрел на меня. С интересом, любопытством, плохо скрываемой симпатией и странной, нечитаемой эмоцией, очень напоминавшей искреннее восхищение. Это безумно льстило и притягивало, даже больше, чем помешательство на незнакомце из кофейни, которое пугало даже меня самого. Он будто выделялся карминовым пятном. И видел его особенность не только я. Были парни, которые приходили, садились за столик к этому парню, старались добиться его внимания. Однако он смотрел на всех с холодом, раздражением и недоверием. И я не удержался и в один вечер к нему подсел, тут же вываливая ему на голову все факты, которые успел о нем собрать. А заодно предложил ему свою помощь — в качестве пары этого парня. И чуть было не спугнул. Это был шаг практически в никуда. Прыжок веры, — Зарксис прижался еще ближе и коснулся обнаженного плеча легким, почти невесомым поцелуем. А Барма ощутил внутри каждое движение так, словно его несильно, но ощутимо ударило током. — Но он согласился. И я получил право рассказать ему свою историю — по частям, правдиво, как на исповеди. Его не испугало ничто. И постепенно я увидел в его глазах, как он ко мне относится. Я влюбился, как мальчишка. Так, как никого не любил, даже Альбуса. И сейчас я вместе с ним, в нем, обнимаю его там, где я обрел надежду на семью и дом. И я никуда его не отпущу… Когда Зарксис проснулся утром, помятый, мокрый и взъерошенный, его аманта рядом уже не было. Еще сонный, альбинос оглянулся, окидывая взглядом залитую дрожащим холодным светом кофейню, с недоумением обнаруживая полнейшую пустоту оной. На столике лежал вырванный из блокнота листок кофейного цвета, настолько аккуратный, что можно было и не гадать, кому принадлежало это маленькое чудо. И на нем размашистым витиеватым почерком, словно бы пришедшим из семнадцатого века, значилось «Руфус Барма» и несколько строк, заставивших сердце замедлить свой бег и снова забиться, словно пытаясь вырваться из грудной клетки. За окном город засыпал белоснежный крупный снег, словно стирая прошлое своими мягкими лапами, скрадывая звуки и переворачивая страницу жизни. *** Пару месяцев спустя В книжном магазине было столпотворение, несколько напоминавшее вавилонское своим размахом, пугавшим даже искушенного завсегдатая. Однако Зарксис даже не удивлялся этому: сегодня была премьера новой книги известного молодого писателя по фамилии Барма, знаменитого фантастическими рассказами по иным мирам, полным магии или её подобия, а также сурового реализма. Не детские сказки, но стиль и сложные сюжеты всегда захватывали читателей с первой страницы и до последней точки в самом конце. Барма писал именно такие рассказы — слишком живые, достовернные, несмотря на фентезийную составляющую, поистине заключенные в бумагу миры, которые живут и дальше внутри, даже когда книга уже вернулась на полку. Конечно, до сессии автографов было еще очень далеко, да и на полках была только пробная серия книг, но люди, заинтригованные названием, спешили ее купить, заранее доверяя автору свои умы и мысли. «Сердца Пандоры» — значилось на обложке, карминово-багряного цвета с золотым тиснением и изящными цветными иллюстрациями, нарисованными профессионалами воздушной акварелью, а затем перенесенные в цифровой вид. Поговаривали, что сам Додо был списан с автора, а Шляпник, который появлялся в тексте с завидным постоянством и обладал историей, до боли трагичной и жестокой к своему обладателю, имел реальный прототип. И разумеется, все желали узнать, кто же примерил на себя маску альбиноса с двумя именами и раздробленной прошлым душой. Все соглашались, что этот персонаж вышел самым неоднозначным в книге, а многие даже плакали, дочитав до конца о судьбе юноши. Зарксис повыше натянул темно-фиолетовый шарф, скрывая улыбку и читая на первой странице посвящение, написанное рукой писателя и размноженное во всех экземплярах. Неужели он действительно запомнил все эти подробности, переведя их в более фантастическую плоскость для своей книги? Вплоть до дурацкой родинки на груди возле сердца, похожей на стрелку. Удивительно, как Руфус сумел обыграть это сходство… Хотя имя мог бы и поменять, а то становилось слишком очевидным, кем был натурщик для рассказа и чью судьбу впитали в себя белоснежные листы. Юноша быстро пролистал книгу, улыбаясь и вчитываясь в знакомые строки, вспоминая тот красивый изящный почерк и представляя, что каждая строчка была написана от руки им, а не напечатана на ноутбуке. Не удержавшись, он даже купил книгу, расплатившись с миловидной девочкой-кассиршей, во все глаза отчего-то на него смотревшей. Быть может, потому, что у героя повести и Брэйка внешность была практически одинаковой, и фанаты творчества Бармы легко это уловят? Но Брэйк лишь подарил девушке вежливую улыбку и поспешил домой, неся в шуршащем пергаменте карминовое сокровище, которое вечерами будет перечитывать, пока не выучит наизусть. Февраль выдался в этом году на редкость снежным, и белоснежные искры мерцали на таких же светлых волосах, словно алмазная пыль, создавая вокруг альбиноса сияние, как у ангела. Впрочем, снег почти мгновенно растаял, стоило теплому воздухе коснуться лица и волос парня. — «Человеку, который научил меня любить кофе»? — со смехом спросил он, заходя в небольшую квартирку и смешно вертя головой в попытках стряхнуть наполовину снег и наполовину воду с волос. — Ты же все еще терпеть не можешь кофе. Как я ни стараюсь тебя приучить к этому напитку богов. — Это ты так считаешь, что я его не люблю, — ворчливо раздалось с кухни, но в голосе не слышалось раздражение, даже намека на него не было, так что Зарксис на цыпочках прокрался в комнату, застав обладателя голоса за столом. Снова в очках, с убранными в хвост волосами, и сидящим за своим любимым ноутбуком. И как ни странно, с чашкой ароматного свежего кофе, сваренного буквально несколько минут назад. — Иногда даже я не знаю, чем о чем ты думаешь, лохматый герцог, — едва слышно прошептал Брейк, оставляя на шее мужчины легкий поцелуй и получая в ответ лукавую загадочную полуулыбку. Пожалуй, это было и к лучшему, не знать, что творилось в этой карминовой голове и какие черти притаились в омуте темных глаз. Так было куда интереснее. А кофе бариста лучше приготовит своему писателю сам.