сан-джуниперо;

and California never felt like home to me, and California never felt like home, and California never felt like home to me until I had you on the open road and now we’re singing.

Он велит Стиву проваливать, пока их не заметили, ухмыляясь настолько мерзко, что самому становится немного противно. Это его привычный способ сказать что-то наподобие тошнотворно сладкого «я люблю тебя», которым так любят злоупотреблять люди. Стив говорит, что встретит его после тренировки, как обычно. Билли не знает почему, но позволяет ему играть роль мамочки, которую Харрингтон взял на себя: видимо, его тоже причисляют к мелким засранцам, за которыми нужен глаз да глаз. Билли уж точно не из тех, кто клеймит себя и придаёт чувствам, какими бы они ни были, большое значение. Но, наверное, это правда что-то значит, потому что Билли терять нечего, а допустить того, чтобы с поличным поймали Стива, он не мог. «Иди, иди уже, я напишу» Харгров сегодня произносит с особым нетерпением. Стоило Стиву уйти, ухмылка Билли исчезает, а взгляд становится серьезным до опустошения. Это значило для него гораздо больше, чем он мог сказать. Первый раз Билли подумал о том, чтобы увезти Стива на Западное побережье, когда тот говорит, что того, что было у них с Билли, он раньше никогда не чувствовал. Они были бы изумительны. Они были бы счастливы. Совсем как в том мрачном сериале, посередине которого вдруг объявился пляж, слишком знакомые, неконтролируемые чувства и бесконечное небо, дарящее надежду. Билли и Стив сбежали бы в свой, собственноручно созданный мир, так комфортно подстроенный под их нужды. Может быть, они оказались бы там не сразу. Стив мог бы жениться на Нэнси или на другой, не менее милой девушке, как всегда и хотел. Билли всё равно нашел бы его. Они встретились бы на пляже, который был бы так похож на калифорнийский, и не расставались. Ведь люди в Сан-Джуниперо находят друг друга не зря? И если это гарантирует ему билет в один конец, то Билли определённо при смерти. Каждый раз, когда он думает, что сделал бы его отец, узнав о них, ему хочется сделать Стиву больно. Снова и снова. Билли больно дышать, когда он понимает, что им здесь совсем нет места. В такие моменты он хочет избавиться от Харрингтона и его привычки любить так, будто ничего не происходит. Происходит слишком многое, и Билли, как бы он ни любил волны, боится, что однажды они просто не всплывут на поверхность. Пусть Стив уйдёт, ведь ему не снятся калифорнийские пески и светлые, никогда не омрачённые тучами, горизонты. Для Билли слишком тяжела ноша, которую Стив ему навязал: показал ему, что у него есть сердце. Может быть, даже там, где-то в правильной, идеальной вселенной, которой ему всегда казался Сан-Джуниперо, они никогда бы не случились? Билли отмахивается от этой мысли точно так же, как от мыслей о том, чтобы избавиться от Стива. Он сжимает кулаки и зажмуривает глаза до победного, до боли, до искр. Всё будет так, как он захочет, решил Билли. Стив. Калифорния. Дом на пляже. Он постоянно напоминает себе об этом, отрезвляя парой звонких, искренних пощёчин. Так, чтобы очнуться и снова погрузить в другой, лучший сон. Перед глазами Билли не белый потолок комнаты, а яркие, подкупающие, постоянно всплывающие в памяти кадры, на которых он всё чаще видит не Келли и Йорки, а себя и Стива. Родная Калифорния всегда казалась Биллу раем на Земле, и сейчас два образа – реальный и вымышленный – сливаются воедино, одурманивая, заставляя смеяться до одури. Стив. Калифорния. Дом на пляже. Бунгало на отшибе, призрачное, незаметное. Туда не добраться ни Нилу, ни Нэнси. Огни небольшого, живого городка, который стал бы для него оазисом среди пустыни. Музыка и Стив, танцующий на террасе. Шум прибоя и рассвет. Время не остановится в полночь, время для них вообще никогда не закончится. Билли повторяет это, как мантру, ведь если Бог есть, то именно там они со Стивом, в конце концов, должны оказаться. Он сделает всё, чтобы заслужить это. Билли гнал бы их навстречу ветру и свободе, наблюдая, как солнце плывет следом, а волны океана обнимают, соблазняют, зовут к себе. Они будут мчаться без остановки – столько, насколько хватит бензина. Волосы Стива - он видит это настолько ясно, будто это происходит сейчас – будут развеваться на ветру, а улыбка сиять всё ярче и ярче. Боже, Билли готов на всё, чтобы увидеть эту улыбку. Он даже позволит Стиву выбрать музыку, несмотря на то, что это, конечно, будет какая-нибудь попса. Стив сам заставит его улыбаться – по-настоящему и навсегда. Он будет обнимать его за плечи и собственноручно отрежет надоедливые, безвкусные кудри, сидя у Билли на коленях на водительском сидении. Он отберёт у Билли сигарету, стоит тому обхватить губами её фильтр, и Билли ничего не скажет, только рассмеётся в ответ. Он показал бы Стиву океан. Необузданный, безграничный, притягивающий, такой же, как сам Билли. Стив будет захлебываться солёной водой и собственными стонами. Песок будет жечь ступни, а огонь, горящий внутри – тело и душу. Ярко, без границ, как и сам Джуниперо. Но Билли умел быть и тихим. Это слово звучит страшно, когда он думает о себе, но если Билли думает о Сан-Джуниперо, то ему кажется, что там он был бы куда более спокойным и расслабленным. Ему даже не нужно будет контролировать свой гнев. Стив многому его научил, и Билли не терпится это доказать. Он откроет дверь на террасу, чтобы впустить прохладный воздух раннего, расцветающего лиловой акварелью утра. Билли будет смотреть на безмятежно спящего Стива, чувствуя, как всё внутри успокаивается, а напряжение медленно сходит на нет. Он выключит все будильники и сорвёт со стен календарь – это им больше не понадобится. Досадное желание делать Стиву больно исчезнет, а сам Билли ещё не раз будет извиняться за те синяки и ссадины, которыми изуродовал его красивое лицо в доме Байерсов. На самом деле, каким бы райским западный штат ему ни казался и какой бы ни была насыщенной жизнь там, Калифорния никогда не казалась Билли родным местом. Но почему-то он думает, что, будь Стив с ним, это изменилось бы. Харрингтон избавился бы от тяжкой, гнетущей атмосферы захудалой Индианы, солнце и пляж приютили бы его а он сам едва ли не взлетел над бесконечным шоссе, несущим вдаль. Наверное, Стив бы скучал по детям, с которыми умудрился подружиться, но Билли смог бы полюбить его, ему кажется, что он уже любит, и Билли хочется думать, что этого было бы достаточно. Они бы начали всё сначала. Они со Стивом были бы счастливы. Билли пришлось очнуться, когда телефон, лежащий рядом, назойливо завибрировал, оповещая о звонке от отца. В Сан-Джуниперо ему не нужно будет контролировать раздражение. Но не сейчас. Билли поднимается на ноги, стараясь держать себя в руках и цепляться за реальность. — Моя мать, — неуверенно улыбается Стив ему вечером, когда они сидят в машине, прячась от дождя, — ну ты же знаешь её характер… — его голос дрожит, и Билли впервые хочется взять Стива за руку, хочется сказать, чтобы он бросил эту извиняющуюся и оправдывающуюся улыбку. Он понимает всё без слов и почти на автомате бросает грубое «Мы разберёмся с этим, Харрингтон». Они найдут Стиву девушку, чтобы не возникло проблем. Это вызывает у него кривую ухмылку: если не знать, то можно подумать, что они живут в восьмидесятых, ведь ничего не изменилось и им приходится скрываться, чтобы обеспечить себе комфортное, трусливое, жалкое существование в прогнившем и пропитавшемся стереотипами Хоукинсе. Стив говорит. Говорит, чтобы заполнить пустоту и говорит, чтобы отпустить всё то, что уже давно не давало ему покоя. И для Билли это слишком. Он собирается обнять Стива, чтобы утешить, но обнимает, чтобы спрятать рвущиеся наружу хрипы и слёзы. У него больше нет сил злиться. Сан-Джуниперо, о котором он так мечтал, существует лишь на экранах, и до 2040-го ещё слишком далеко, чтобы он был правдой. — Когда-нибудь мы уедем, Стив. Когда-нибудь мы обязательно отсюда уедем.