Раны

У каждого должен быть человек, отбирающий ножи. У каждого должен быть человек, наклеивающий пластыри поверх старых рубцов и новых ран. У Тодда было всего лишь три пластыря для Дирка Джентли. Даже используй он их все, необработанные раны в любом случае останутся. Их-то было бесчисленное множество, а пластыря всего лишь три: ярко-розовых, с тонким клейким слоем, в мелкую дырочку, чтоб кожа дышала, быстрее заживала и обновлялась. Чтоб Дирк дышал тоже. Обновлялся по мере возможностей. Тодд прилаживал лечебные наклейки внимательно, аккуратно, стараясь закрыть как можно больше болезненных мест и закрепляя там, где плоть не повреждена, иначе держаться будет плохо. Дирк ему в ответ не морщился — нечему — но внимательно наблюдал: на лице ни единой эмоции (странно), ни веселости, ни гримасы боли. Только зрачки метались поверх серо-голубой радужки, впитывая каждое бротцмановское движение. Или даже броуновское движение. Беспорядочное, не имеющее завершения. Броуновское движение является следствием и свидетельством существования теплового движения. Броуновское движение происходит из-за того, что все жидкости и газы состоят из атомов или молекул — мельчайших частиц, которые находятся в постоянном хаотическом тепловом движении, и потому непрерывно толкают броуновскую частицу с разных сторон. Правильнее было присудить Дирку звание броуновской частицы, которую разнообразные силы вселенной одновременно атакуют и кидают с места на место, никогда не давая покоя. Одна мизерная, холистическая, в огромном и целостном потоке мироздания. Пылинка на просвечиваемом солнцем стекле, которую через мгновение подхватит ветер. Крошка печенья, прилипшая к губам. Монетка, упавшая в глубокий океан с легкой руки сентиментального туриста, влекомая вниз давлением воды и собственным весом. Абсолютно податливая, словно эластичное тесто. Безвольная, казалось бы, перед окружающими людьми, перед законами физики и природы вообще. Дирк сидел напротив Тодда на краю кузова внедорожника, подогнув ноги под заляпанный грязью металл и боязливо убрав руки на колени, как делают дети, когда их осматривает педиатр. Не дай бог помешаешь. Не дай бог сделаешь что-то не то и тогда, осадив укоризненным взглядом в твой адрес, больно уколят шприцом с длинной иглой. В какой-то момент Дирк прикрыл глаза: на фоне бледной кожи стали видны контуры светлых, словно припыленных ресниц. Каждый пластырь он ждал с интересом и страхом одновременно, иногда сжимая рукой собственную штанину от волнения. Не двигался абосолютно: не подставлялся под касание, но и не уходил от него, хотя во время промывания ссадин постоянно шипел и дергался. Вокруг них мерно шумел густой лес. Ненавязчиво журчали речные протоки, пробегающие по камням под старым мостом. Иногда вдалеке стрекотали или стучали случайные птицы. Детектив и его ассистент пока что были в одиночестве. А еще в относительной безопасности и в относительном здравии. Ничего не казалось безоблачным, в особенности их будущее, но настоящее, особенно конкретный его момент, виделось лечебным. Дирк иногда бросал на Тодда совсем странные взгляды, а тот притворялся, что не замечает их, занимая себя приклеиванием пластырей с еще большим усердием. Сердце отчего-то глухо и сильно стучало в груди под грязной, нелепой и грядущей майкой в американский флаг, пока подушечки пальцев скользили по мягкой выбритой коже, ощущая выступы многочисленных родинок, легкий пушок на щеках. Теплый воздух из ноздрей, мимолетно согревающий ладонь. Едва послышался тихий вздох, когда большим пальцем Тодд, приладив розовую заплатку, провел по ней еще раз, чтоб закрепить, подхватив левой рукой выступ челюсти Дирка. Бротцман не вполне осознавал, почему сейчас в нем проявлялась подобная щепетильность. Он отнюдь не был аккуратистом, не страдал ОКР, не понимал перфекционистов. Однако каждое движение само собой становилось всё ленивее и медлительнее, кожу при касании постоянно щипали коротенькие искры. Из первой (импровизированной) помощи происходящее перевоплотилось в нечто совершенно иное. Необычный утихомирившийся Дирк Джентли. Необычная ситуация. Необычное всё. Тело ныло после целого дня раскопок и сопутствующей ему битвы с лысыми безумцами: ноги едва держали Тодда, но пластыри еще оставались. Надо было закончить дело. Он переступил с ноги на ногу, сделал шаг назад, чтоб размяться, но Дирк его вдруг перехватил за предплечье, уставившись на Бротцмана с немым недоумением в глазах. — Я никуда не ухожу, просто мышцы затекли. Дирк сморгнул, кивнул понимающе и пригнул к груди подбородок, задумчиво смотря перед собой. Руку Тодда так и не отпустил. — Эй, — задорно окликнул, чтоб вырвать детектива из забытья. Сделал это шутливым тоном, но кошки внутри скребли: совсем Дирк непонятно вел себя. Грустно. Ну ладно, справимся как-нибудь. На секунду Бротцману показалось, что теперь ему придется делать это достаточно часто. Справляться. — Подними лицо. Сюда, к свету. Дирк тут же послушно задрал голову, выставив вперед подбородок и вытянув длинную шею. Взглянул Тодду прямо в глаза из-под полуопущенных век, устало и равнодушно. Эта тяжесть навевала дискомфорт настолько, что её сейчас же захотелось рассеять. — Еще что-нибудь болит? — спросил мягко Тодд, обхватив Дирка под подбородок левой рукой, чтобы якобы лучше повернуть к белесому дневному свету. Центром ладони он чувствовал биение крови под чужой кожей. Сощурившись от солнца, Дирк быстро облизнул губы. Начал отвечать, но голос перешел в непонятный хрип после долгого (непривычного) молчания, поддался не сразу — со второй попытки. — Голова болит разве что. Свободной правой рукой Тодд отвел в сторону челку: оказалось, что на высокий лоб сиротливо приклеился случайный листик прямо рядом с короткой красноватой царапиной. Уголок рта смешливо дернуло против воли. — Сильно? — Сильно. Крепче прихватив бывшую в аккуратной укладке челку, чтоб не мешалась, Тодд ближе к Дирку нагнулся, оказавшись с ним лицом к лицу. Тот глянул растерянно, но затем губы поджал, зажмурил глаза зачем-то. Тодд улыбнулся самому себе, приблизился еще чуточку ближе и влажно подул на открытый теперь лоб: Дирк рвано выдохнул через рот. Одновременно с этим листик улетел на воздушном потоке и, мерно закружившись, приземлился в кузов. Отпустив гладкий подбородок, Тодд вслепую нащупал последний третий пластырь, стряс одну бумажную защитную половину. Ловко приладил антисептический квадратик на тонкую царапину, одновременно убирая с клеевого слоя оставшуюся бумагу и разгладил, прилепляя материал полностью. Дирк за весь процесс не раскрыл глаз, не закрыл приоткрытого рта. Лишь медленно разлепил веки, словно выходя из транса, когда Тодд закончил. Бротцман в ответ на открывшийся необьяснимый взор коротко улыбнулся, одновременно пытаясь понять, что вообще творилось сейчас между ними. Сказать было нечего. Точнее, он понятия не имел, что ему говорить, поэтому он лишь банально спросил то, что уже было произнесено: — Больше нигде не болит? Он ожидал услышать «Да, нигде, поехали дальше». Но Дирк внезапно тихо сказал: — Нет, кое-где до сих пор. Тодд усмехнулся. Впрочем, усмешка быстро сползла с его губ, когда он догадался: вдруг Дирка еще где-то ранили, но это не было заметно? А рана маленькая и совсем не стоящая внимания? Или глубокая, сильная? Волнение подкатило, он поспешно спросил: — Где? На что губы Дирка сложились в слабую улыбку, которая не затрагивала глаз — в них наоборот, кажется, блеснуло печалью. Молча отвел руку Тодда от своей головы. Тоскливо и отстраненно смотря куда-то Бротцману за плечо, устало сказал «Здесь» и приложил её себе на грудь, ладонью прямо напротив сердца. Нет, так не пойдет, не надо. Тодд сам не заметил, как обхватил левой рукой за шею сзади, прижимая лбы вместе, чтобы Дирка отвлечь на себя, а не на то, что он сейчас перебирал внутри себя. Тодду известно о тяжком прошлом. У Тодда самого прошлое было не легче. Мышцы на лице Дирка коротко дрогнули то ли от неожиданности, то ли от чего другого. Резко втянув воздух, он наверняка на него уставился сейчас оленьим растерянным взглядом, но Тодд не мог этого знать наверняка. Потому что сам, зажмурившись, лишь ближе прижался к чужому лбу, вжал крепче к сердцу руку, расставив пальцы, чувствуя мягкость промявшегося под давлением тела, ритмичную отдачу быстрого стрекота под рубашкой. Чужое дыхание совсем не было заметно: видимо, Дирк не дышал, а Тодд наоборот шумно выдыхал, словно загнанный марафонец. Вдохи получались поверхностными, неглубокими, легкие будто уменьшились раз в пять и не были способны принимать воздух. Насилу глубоко втянув кислород через нос, Тодд с трудом сглотнул, крепче обхватив Дирка за загривок, ощутив, как, оказывается, его самого перехватили за руку на груди, сжав поверх пальцев. Тело почему-то дрожало, причем не только у Тодда. Слушай, почему наши жизни так фигово обернулись? Почему никак не зайти на следующую ступень? Почему ошибки прошлого преследуют до сих пор, никак не оставляя в покое? Почему до сих пор... болит? Мышцы Бротцмана словно свело судорогой, не позволяя двинуться и хоть немного отстраниться. В какой-то момент он ощутил, что чужое сердце под рубашкой стало биться смирнее, а не клокотать, как безумное. Короткий выдох обдал под носом: Дирк наконец стал дышать, но не отодвинулся. Тодд слишком ярко чувствовал все точки соприкосновения. Сильнее всего лоб, переносицу, кончики носов. Левому боку стало теплее, когда его несмело, успокаивающе погладила широкая кисть, расслабляя и посылая тепло по телу дальше. Затопляя им живот, затем грудь, плечи, предплечья, запястья и дальше до самого конца. Вверх до напряженной шеи, вниз к лопаткам. Тодд раскрыл глаза, заметно успокоившись, собираясь поймать ответный взгляд. Но ничего не было. Одни тонкие веки с переливающимися на свету кончиками ресниц, блаженный изгиб губ Дирка, улыбавшегося чему-то своему. Совсем рядом, в паре-тройке сантиметров от губ Тодда. Которые тот тоже невольно растянул в довольной лыбе. У Тодда было всего лишь три пластыря для Дирка Джентли. У Дирка для Тодда Бротцмана не было ни одного. Но это не значило, что лечить можно только ими.