"Любовь уходит на север"

      Небо слилось с выжженной пустынной прерией. Горизонт — лишь обман зрения, тонкая пунктирная линия за километры от наблюдателя: порви её и больше ты никогда не поймёшь, где заканчивается земля и начинается небо. Тесси из взрослых разговоров слышала о космосе — месте, где нет ни земли, ни неба, одна сплошная пустота и звёзды вокруг.       В её представлении космос выглядел так, как поселение Нью-Окрикан на берегу Ред-Ривер — реки красной, как глина на её дне, как рассветное небо, как…       Как загар краснокожих, издревле обитающих на этой территории.       Тесси никогда прежде не видела индейцев. Отец привёз её из Индии в Лондон, а оттуда они поехали в Америку — тут папа затеял непонятное для Тесси предприятие, которое он называет «бизнес». Что-то вроде покупки рудников — Тесси не вдавалась в дела отца, так как ничего в этом не понимала. Она знала только одно: если папа снова уедет, то её отправят в пансионат, где ей будет очень грустно, и поэтому она навязалась с ним: уж лучше страдать от скуки рядом с дорогим человеком, чем мучиться от муштры в полном одиночестве.       — Но знай, милая моя девочка, ты будешь нести ответственность за каждый свой поступок, — ласково, но строго сказал ей отец на пароходе. — Это очень опасные места, а я буду много работать и не смогу быть рядом с тобой. Поэтому ты должна уметь позаботиться о себе сама и не подвергать себя опасности.       Тесси взахлёб слушала отца и кивала каждому утверждению, прижимая к себе куклу. Она уже представляла себе дикий опасный край, где целые орды вооружённых до зубов индейцев караулят белых на каждом шагу. У них к ягдташам привязаны за волосы отрубленные головы — скальпы, а кожа их мокасин сделана из замученных ядами женщин… А ведь там ещё есть бурные реки, свирепые волки и орлы, жаркое солнце, испепеляющее всё, до чего дотянутся его лучи…       Солнце оказалось действительно жарким. А вот скальпов, волков, орлов и прочие ужасы если и существовали, то явно не там, где жили они.       Однако там были индейцы.       Отец Тесси пришёл в шок, когда увидел, что поселение шайеннов расположено совсем рядом с Нью-Окриканом, так что можно было из окон окраинных домов видеть их вигвамы и огни. Он начал выяснять, не опасно ли такое соседство и может ли он рассчитывать на охрану своего дома, а Тесси во все глаза глядела на прибежавших встречать дилижанс с гостями индейских ребятишек. Они стояли невдалеке, не приближаясь к белым слишком близко, но даже на таком расстоянии они заставляли пассажиров нервничать и держаться напряжённее: это Тесси заметила по беременной жене гарнизонного офицера, приехавшей к мужу на место службы. Как она на них смотрела, как раздражённо расправляла платок! Нет, Тесси не понимала таких взглядов. Они, конечно, странные, не похожие на них, но ведь индусы тоже не такие, как белые, и негры, тогда чему удивляться? Они же не хотят им сделать зло, по крайней мере, сейчас… Взгляд Тесси выцепил девочку — её ровесницу, может, чуть постарше. У неё было симпатичное круглое лицо, овальные чёрные глаза, приоткрытые губы и две тугие косички из редких тёмных волос. Она держала на спине маленького ребёнка, может быть, брата или сестру, и во все глаза смотрела то на Тесси, то на нарядную мисс Дженкинс, учительницу английского языка, что ехала вместе с ними в дилижансе. Тесси улыбнулась этой девочке, но потом, смутившись, отвернулась: может быть, у индейцев так не принято и они неправильно её поймут…       Отец помог спуститься любимой дочери с дилижанса. Мужчины начали доставать чемоданы, попутно отгоняя лезущего с помощью неприятно пахнущего мексиканца, а Тесси почувствовала на себе внимательный взгляд и обернулась. На неё смотрела та самая индейская девочка — и не только она, остальные ребятишки разглядывали Тесси и её платье с не меньшим любопытством. Кто-то из них хотел приблизиться, но его тут же оттаскивали назад, или он сам, испугавшись, нырял за более старших и спокойных товарищей, выглядывая из-за их спин.       А девочка просто стояла на месте, не реагируя на дергавших её с разных сторон малышей. Тесси показалось, что чёрные глаза дикарки смотрели прямо ей в душу и не могла ни отвернуться от этого взгляда, любопытного, изучающего и какого-то опасливого (но не враждебного!), ни ответить ему.       Как хорошо, что отец взял её на руки, и понёс прямо к дому, отведённому специально для их семьи и слуг, иначе бы она так и застряла на этом месте, глядя прямо в глаза загадочной краснокожей девочки.       — Они не лентяи и не прогульщики, — смиренно, как будто даже устало возражала мисс Дженкинс грубым словам шерифа. — Они просто… Им запрещают ходить в школу.       Прошла неделя с того момента, как Тесси приехала в Нью-Окрикан. За это время многое изменилось: косоглазый, но добрый смотритель Джек Фьюшенс научил её ездить верхом, хмурый и недружелюбный стрелок Уош — держать в руках пистолет (стрелять у Тесси получалось пока что очень плохо), а болтливая жена испанца, владельца местной гостиницы, рассказала ей про каждого жителя деревни, включая соседей-шайеннов.       — Бедные они, конечно, что тут скажешь, — бросила она в процессе очередной чистки овощей: у Тесси складывалось впечатление, будто бы они готовили постоянно, и еда никогда не прекращалась у них в доме. — Представляешь себе, губернатор их обманул, и теперь они не могут вернуться домой. Бедняжки, нечего и говорить! Но, между нами, опасаюсь я, как бы они чего не учудили. Вот вы, мисси, не знаете, а ведь каждый шайен рождается воином, убийцей. Представьте себе, если воину и убийце запретить вернуться домой? Что тогда будет?       — Любой бы обиделся, не только воин и убийца, — робко возразила Тесси.       — Конечно, любой бы обиделся! — согласно закивала испанка. — Но не каждый бы взялся за нож!       За нож шайенны, впрочем, всё никак не брались. А вот своих детей они перестали пускать в школу для белых.       Это очень расстраивало мисс Дженкинс и саму Тесси: школа была единственным местом, где она могла встречаться со своими ровесниками — сплошь индейцами, белые дети почти не ходили в школу. Злой на язык мальчишка Томми говорил, что это потому, что они работают, в отличие от «этих ленивых ублюдков», и Тесси отказалась после этого с ним общаться — ну какое удовольствие разговаривать с мерзким хамом? Однако они действительно работали, почти так же много, как и их взрослые; что же касаемо взрослых шайеннов, то Тесси не видела, чем они занимаются, когда не ходят обменивать вещи на еду, лекарство и виски. Наверняка они чем-то заняты, просто она об этом не знает…       Ну, зато их дети ходили в школу какое-то время, и Тесси могла общаться с Совой.       В первый раз Тесси удивилась такому странному имени: кто же называет людей как животных? Однако Сова разъяснила ей:       — Моё настоящее имя твой язык не выговорит. Мис-сан-стур, вот моё настоящее имя. Белые его не повторят. Называй меня Совой, это моё второе имя. Так звали мою маму и мать моей мамы.       — А почему у вас такие странные имена? — продолжала расспрашивать Тесси.       — Эти имена выражают то, кто мы есть и кем должны быть, — по-житейски просто ответила ей Сова. — Это имена белых ничего не значит, а в наши имена вложен большой смысл.       — Неправда! — возмутилась Тесси. — У наших имён есть значения, просто не все о них знают. Меня, например, зовут Тереза, а по-гречески это значит охрана, защита.       — Гречески? Что это?       — Есть такой народ, греки. От них пошли многие слова.       — И от них взялось твоё имя?       — Ну да, и многие другие имена тоже придуманы греками.       — Тогда они значат ещё меньше, чем ничего, — категорично заявила Сова. — Зачем брать чужой язык, чтобы дать имя своему ребёнку? Чужой язык в отрыве от разговора — это просто красивые слова. Неужели у вас в языке нет слов «охрана» и «защита»?       Тесси обиделась на резкие слова Совы, но впервые задумалась над своим именем.       Вообще Сова заставляла её над многим задуматься, хотя предполагалось, что это Тесси будет помогать ей учиться. Так, впрочем, и происходило, с помощью Тесси Сова с лёгкостью освоила сложные времена в английском языке, научилась цитировать и шутить, а также многое узнала о Боге и достижениях европейской культуры… Только вот английский её перемежался с дикими звуками родной речи девочки, вместе с цитатами и шутками Сова освоила искусство спора, которое охотно применяла против учительницы, а ещё знания о Боге и белой цивилизации как будто бы заставляли её крепче любить свою дикую культуру и её отсталую религию.       Хотя — такой ли дикой была культура шайенн, такой ли отсталой являлась их религия, так ли страшно звучал их язык? Если прислушаться, то даже в нём можно услышать странную, первобытную поэзию, несвойственную языку Уильяма Шекспира и Дэвида Гаррика. На время обучения Тесси предложила Сове заняться простеньким переводом — она бы пыталась пересказать Тесси смысл одной из песен её народа, а потом бы перевела на свой язык одну из английских песенок. Тесси выбрала Cutty Wren — песню плохую, не подходящую для исполнения девушки из хорошей семьи, но, может быть, Сове эта песня станет ближе и понятнее… Стала, но не в этом суть: когда Сова пересказывала своими словами сюжет старой материнской колыбельной, Тесси вдруг почувствовала, что эта песня очень хороша и красива. У неё навернулись слёзы на глазах, а неловкое, слабое исполнение Совы вызвало прилив эмоций сильнее, чем от самой великолепной оперной арии. Тесси тогда и заплакала; она сказала:       — Какая чудная песня! Какую красивую историю она рассказывает!       И затем пыталась рассказать о ней папе или мисс Дженкинс, но они как будто бы не проявили интереса к нескладной индейской колыбельной. А испанка даже сказала:       — Фу, какая противная песня! Неудивительно, при такой-то собачьей жизни!       И Тесси после этого зареклась делиться своими маленькими открытиями со взрослыми.       А потом дети шайеннов перестали ходить в школу.       Это продолжалось один день, два; на третий Тесси не выдержала — добавила снотворное в чай айи, уложила в кровать вместо себя куклу и побежала к поселению шайен. Было уже поздно, так что она взяла с собой фонарь, но не стала брать лошадь — чтобы не выдать своё отсутствие. Всю дорогу до поселения Тесси испытывала страх: из-за тёмной, бездонной американской ночи, из-за страха, что отец окажется бдительным и обнаружит пропажу дочери… а ещё — из-за того, что обычно спокойное, почти до мертвенного состояния поселение сейчас пребывало в активности — горели огни, ходили люди, обменивались короткими булькающими фразами на индейском языке.       И это выглядело очень страшно.       Она столкнулась с Большой Рукой — молодым индейцем, возившим шкуры для местных торговцев, нежелавших заниматься охотой. Она пыталась ему объяснить:       — Пожалуйста, дайте мне встретиться с Совой! Пожалуйста, я хочу увидеть её!       Но он бесцеремонно, так, как не должно хватать варвару воспитанную леди, взял её за шкирку и сказал:       — Уходи отсюда. Ты ничего не видела и с тобой ничего не произойдёт; просто уходи. Тебе здесь нечего делать.       — Пожалуйста, я хочу поговорить с Совой! — продолжала настаивать Тесси, даже не упрекая Большую Руку в грубости и бестактности.       Сова появилась тут же, Большая Рука даже не успел выставить беглянку прочь. Девочка что-то сказала своему соплеменнику, и тот, недобро сверкнув глазами, ушёл. Сову было не узнать: над покрывалом, скрывавшим её платье и охотничьи брюки, располагался ягдташ и ремень, державший за спиной длинное ружьё — пожалуй, слишком длинное для низкой и приземистой фигуры Совы. Лицо её было раскрашено в красные и белые цвета, а в причёску воткнуто ещё пара перьев. Теперь Сова меньше всего напоминала дружелюбную весёлую девочку, с которой Тесси познакомилась в школе для сельских детей.       — Зачем ты пришла? — спросила она.       — Я хотела увидеться с тобой, — робко ответила Тесси, неуютно оглядываясь по сторонам. — Вы перестали ходить в школу, и я волновалась. И мисс Дженкинс волнуется.       — Мы уходим.       — Куда?!       — Домой, откуда нас прогнали. Нас хотят выселить и отсюда; вождь говорит, что раз мы освобождаем эту землю, то тогда мы должны вернуться к своей. Это правильно.       — Но зачем вас выселяют? Почему? Неужели нельзя договориться?..       — Мы уже устали разговаривать, — усмехнулась Сова. — Мы выучили ваш язык просто чтобы с вами договориться, но ваши правители не хотят нас слушать. Ну что ж, им будет хуже.       — Вы… будете воевать?       — Не воевать. Мы не хотим воевать. Но мы хотим домой. И это правильно. Пойми, я не помню того времени, когда мы жили на зелёных лугах, а не в пустыне, и я хочу эти времена застать, пускай мне даже придётся сбить ноги в кровь. — Сова замолчала. Тесси хотела её остановить, убедить не идти вместе с остальными, но ком подкатил к горлу и осел на глазах тяжёлыми солёными каплями. — Ты хорошая. Ты не врёшь как остальные и говоришь правду от нашего имени. Я не забуду тебе этого. Вот, — и Сова полезла за пазуху, неудобно скользнув рукой под ремнём. Она достала оттуда деревянную дощечку со схематически вырезанным на ней изображением и протянула её Тесси. — Если что, это собака. Собака защищает дом и человека. У тебя неправильное имя, но это не значит, что у него плохая суть. Я не буду звать тебя Собакой, потому что ты мне этого не разрешала, но я хочу дать тебе этот тотем.       — Спасибо… — Пальцы Тесси задрожали, она с трудом смогла взять дощечку (которая, по сути, была всего лишь обработанным ножом куском коры) и крепко сжала её в маленьком кулачке. — Ох, а мне ведь и нечего тебе дать…       — Я тебе учебник не вернула, — усмехнулась Сова. — Его и оставлю, когда уйду.       — Ты можешь не уходить? Ты же девочка, тебе совсем не нужно воевать.       — Я не ухожу воевать, я же сказала тебе. Я иду домой. Это другое.       — Хочешь, я поговорю с папой, а он…       — Не хочу. Вождь принял решение, и я с ним согласна. И отец мой согласен, и мать моя. Все согласны. Это будет правильно.       — Но мой папа…       — Вы иностранцы, вы другие. Кто вас слушать будет? Кому это надо? Да и не нужно это.       Тесси не выдержала и заплакала. Она не заметила, как слёзы потекли у неё по щекам, как и не заметила того, что она говорила: кажется, что-то про сенатора, про то, что до него можно доехать на поезде за восемь часов… Она многое говорила, но совершенно не слушала себя; одно сейчас беспокоило Тесси: Сова уйдёт и уйдёт навсегда. Не будет больше чтения букваря, не будет занятий по английскому языку, они не будут передразнивать мисс Дженкинс и спорить о Боге или богах… Ничего этого больше не будет. И лица Совы, такого круглого, светлого, добродушного, она больше никогда не увидит. Она и сейчас-то его не видит, за этим жутким толстым слоем краски — и кто такую гадость придумал мазюкать на лица!       Тесси прекратила говорить только тогда, когда Сова взяла её за руки. Она тут же почувствовала влагу на своих щеках, неприятное колючее покалывание в глазах, а ещё — уголок деревяшки, ощутимо упирающийся в подушечку большого пальца. Она смотрела в круглые глаза Совы и понимала, что выглядит очень глупо — наверняка раскрасневшаяся, распухшая, заплаканная… Конечно, леди так себя не ведут, но Сова и не леди. Она поймёт и наверняка правильно.       После недолгого молчания Тесси сама потянулась к Сове, как только уловила (не увидела даже, именно уловила) движение с её стороны; они обе не знали, как целоваться, и потому просто перемещали языки изо рта в рот, не зная, как бы так наклонить голову правильно, чтобы не создавать чувства неловкости. Они не думали об этом осознанно; по правде говоря, Тесси вообще ни о чём не думала — прикосновение к горячей обветренной коже Совы вызвало странное ощущение не то взрыва, не то обжигающей живот и грудную клетку истомы. Это было похоже на то, как если бы какой-нибудь маленький человечек внутри Тесси разлил чай, а тот пополз бы наверх, к сердцу, плечам и рукам: от него захватывало дух, и целоваться становилось совсем непросто — ну как, если дыхание у тебя прерывается, если ноги подкашиваются и руки слабеют? Сова прижала голову Тесси к себе и уже покрывала поцелуями влажное её лицо; Тесси, как рыбка, ловила воздух, не в силах протолкнуть его дальше сердца, и отвечала на поцелуи лёгким, почти незаметным касанием губ к щеке, месту рядом с ухом и один раз — в нос.       Ей удалось продышаться только тогда, когда Сова отстранилась от неё. Краска на лице слегка размазалась, и Тесси глупо хихикнула, поняла, что теперь, наверное, она тоже грязная. Сова это заметила и тоже захихикала, но теперь, воровато озираясь, начала стирать следы краски с лица Тесси. Та и не сопротивлялась, хотя в иное время посчитала бы мерзким и брезгливым растирать слюну на человеке: лишь то, что Сова касалась её лица, приводило Тесси в слабое и одновременно воздушное состояние. Ох, хоть бы и правда не упасть…       — Теперь всё, — сказала Сова. — Можешь возвращаться домой.       — Я не покину тебя, — дрожащим голосом произнесла Тесси.       — Не говори ерунды, — голос Совы посуровел. — Тебе нужно идти домой. Это наше дело, не твоё. — И, чуть более мягким голосом, добавила: — Всё с нами будет в порядке. Скажи отцу, что отсюда надо уезжать: скорее всего, тут будет беспокойно.       — Ты же говорила, что вы не будете воевать.       — Мы не будем. Но нас могут преследовать. — Тесси опустила голову; слёзы вновь были готовы потечь из её глаз. — Я никогда тебя не забуду.       — Я тоже, — одними губами ответила Тесси, не поднимая головы. Однако она нашла в себе силы, чтобы разборчиво произнести важную для неё просьбу: — Сова… можно мне тебя обнять?       Сова молча постояла перед Тесси. Затем огляделась; поняв, что никто на них не смотрит, она осторожно обняла Тесси за плечи, а затем, словно не сдержав своих чувств, крепко прижала её к себе. Тело Тесси немного обмякло в руках Совы; девочка с закрытыми глазами вдыхала запах (откровенно говоря, не самый приятных из слышанных ею) индейского покрывала и, бессильно сжимая ткань на спине подруги, думала о том, как схватит её, притащит к себе домой, спрячет от всех этих ужасов, от кошмаров войны, не даст уйти непонятно куда. Она же девочка, она не должна воевать, зачем ей дали это ружьё, раз они не собираются ни на кого идти?..       — Ну всё, — грубовато сказала Сова, отстраняя от себя Тесси. Та слабо, нехотя, очень медленно отпускала руки, освобождая подругу от своих объятий. — Мне пора.       — Не уходи, — захныкала Тесси; она враз позабыла о том, что умолять и капризничать недостойно настоящей леди, что она не плакала даже тогда, когда отец уезжал на долгие месяцы, оставляя её с гувернантками и айей — сейчас она была готова просить и умолять, не думая о том, как же жалко она сейчас выглядит. — Прошу тебя…       Но Сова ушла. Тесси хотела броситься за ней, но её перехватили; до дома плачущую навзрыд девочку довела единственная хорошо говорящая по-английски женщина, наполовину белая, с некрасивой меткой на лице. Тесси не слышала: возможно, с ней хотели что-то сделать, однако всё же передумали и просто вернули домой — в любом случае, она слишком горько плакала, чтобы осознавать, что вообще происходит.       Её пропажу не обнаружили; вообще никто не проснулся в то время, пока она отсутствовала. Однако утром отец обнаружил, что Тесси не выходит из своей комнаты и беспрестанно плачет, и если бы не внезапная новость об исчезновении целого племени шайеннов, он бы непременно постарался узнать, что произошло с его любимой дочерью.       Они уехали спустя неделю; могли бы и раньше, но оформление билетов на пароход заняло слишком много времени. За эти дни Тесси похудела вдвое, и без того крупные глаза на её лице стали гигантскими; бледность кожи подчёркивалась темнотой и неопрятностью волос, а на шее у неё появился безвкусный деревянный амулетик, похожий на те, что краснокожие вырезают для своих детей. Она честно сказала отцу, что это подарок от Совы, но естественно не уточняла, в каких условиях он был получен. Девочка наотрез отказалась снимать этот талисман, даже несмотря на замечания отца и мольбы гувернантки: она нервно сжимала плоскую деревянную дощечку из коры и тихо, но твёрдо отвечала «Нет».       Во время отъезда Тесси была одета во всё чёрное. Жара стояла нестерпимая, однако даже этот объективный факт не повлиял на её выбор гардероба: Тесси чувствовала, что мир для неё умер или вот-вот умрёт, как только пуля государственных войск или простых бандитов, этих охотников за головами, не достигнет Совы. При мысли о подруге у Тесси холодела шея, а сердце, наоборот, бросало в жар: она поминутно вспоминала то осторожный взгляд в первый день приезда, то широкую улыбку на школьных занятиях, то размазанный боевой макияж после их такого искреннего, пусть и неумелого поцелуя.       «Пожалуйста, Господи, — едва шевеля губами, шептала Тесси в дилижансе, — пожалуйста, пусть у них всё будет хорошо. Я знаю, Ты не защищаешь варваров и дикарей, не обращенных в веру Твою, но пожалуйста, пусть всё будет хорошо у неё и её племени, прошу Тебя, Ты же можешь это сделать, ну пожалуйста…»       — Какая у Вас хорошая, набожная дочка, — довольно отметила ехавшая в одном дилижансе с семьёй Тесси монахиня.       Отец помрачнел и ничего не ответил.       Шайенны добрались до своих земель лишь спустя полгода, понеся великие потери как среди взрослых, так и среди детей. Мистер Лавлейк отдал свою дочь Тесси в пансион для благородных девиц; он умер в Южной Америке, подхватив неизвестную европейским врачам болезнь, и Тесси стала единственной наследницей его состояния. Талисман с собакой был украден шаловливыми девочками из пансиона; в тот день с Тесси случилась страшная истерика, не прекращавшаяся несколько дней, после которых она приняла решение уйти из пансиона — под ответственность своего опекуна, коллеги отца.       С Совой они больше никогда не встречались.