Италия встретила Чонгука с распростёртыми объятиями. Веронское солнце слепило глаза, растапливая на лице улыбку. За плечами были мили сожалений, но сейчас это стало маловажным. Во вспотевших ладонях парень сжимал нагретую бутылку воды и записку с адресом.
Верона была городом дорогим, особенно цены на жильё отпугивали: щёлкали острыми зубами, желая отхватить как можно больше денег у бедного туриста. Особенно летом. Когда парень увидел прайс на самый затхлый номер в хостесе, за который хозяин запросил девяносто долларов, глаза на лоб полезли. Одна ночь в Вероне явно не стоила таких денег. Поэтому, промониторив несколько часов сайт для туристов, которые ищут дешёвую крышу, Гук сорвал самый настоящий джекпот. Мало того, что он отдаст за аренду всего каких-то сорок пять долларов, так ещё и хозяин оказался корейцем, который уже несколько лет живёт в Италии. Всё, что требовалось уставшему Чону — добраться до площади делле Эрбе.
Он ещё раз перечитал адрес на смятой бумажке. Жирное пятно от сэндвича, который Гук ел этим утром, будто специально обводило в незамысловатый кружок номер нужного ему дома. Вообще парень должен был встретиться с хозяином в кафе, которое было прямо напротив фонтана Веронской Мадонны, но второй адрес был записан на тот случай, если они вдруг разминутся. При мысле о скорой встрече, его руки затряслись. Такое было впервые, хотя во всех других городах, где он успел побывать до, тоже были люди, которые соглашались его приютить. Но
такого ещё точно не было.
Когда Чонгук вышел на площадь, то увидел ярморочные лавки, переполненные всевозможными сувенирами. У каждой, несмотря на тесное расположение друг к другу, было много туристов. Чонгук фыркнул. Он достал фотоаппарат, сфотографировал. Снимок получился очень удачным. С такими успехами он уже может открывать собственную выставку, куда войдут по меньшей мере пятьдесят разных фотографий, где запечатлено лишь одно — туристы, которые никогда не видели магнитиков.
Выпрямившись, парень огляделся. Здания домов на площади расположились буквой «П», гордой стеной защищали Мадонну, держащую в своих руках герб Вероны, от солнца (впрочем, удавалось им это только вечером). Чонгуку нужно было найти кафе, что оказалось не такой и простой задачей: площадь одна, а заведений, раскинувшихся на ней, было слишком много. И ладно бы там были какие-то банки, нет, сплошь и рядом кафе да закусочные. Желудок неприятно заныл.
Гук пару раз обошёл площадь, не отрывая взгляда от вывесок, ища нужную ему. Только с третьей попытки, уже собираясь идти по второму адресу, он таки заметил надпись «GNAM GNAM».
Заведение находилось на самом углу площади, оно тонуло в ярком свете заходящего солнца, поэтому парень и не сразу заметил его. Толкнув дверь, Гук будто очутился в другом месте. Будто он не был сейчас среди шумных туристов, а где-то в самом невзрачном, но уютном уголке города, о существовании заведения которого знают только местные жители. Внутри сидели пару человек и все они мило и тихо беседовали между собой. Чонгук сел за свободный столик у окна. К нему сразу подошла низенькая официантка, спросила на английском, хочет ли он сделать заказ. Парень сразу же сказал ей, что ждёт знакомого и заказ сделает позже.
Внутри было очень спокойно. Там, за большим чистым окном, сновали туда-сюда туристы, о чём-то говорили за столиками местные жители. Все улыбались. Казалось, будто все эти люди знают, где их место в этом мире. Чонгук думал, словно только он чувствует везде себя чужим. Будто только он один такой неудачник. Ни Южная Корея, ни Америка, ни те города и страны, где он уже успел побывать — нигде его не ждали. Нигде не было места, которое бы он смело мог бы назвать своим домом. Где бы чувствовал себя спокойно и умиротворённо. Куда бы мог возвращаться после тяжёлого дня, где бы его ждал любимый человек и их собака. Или кошка. На самом деле это не было принципиально важно: кошка, собака, человек или все вместе. Главное, чтобы ждали.
Из ленивой тишины его ненавязчиво вытащил чей-то звонкий смех. Потом показалась макушка с чуть выгоревшими чёрными волосами. Вся худая невысокая фигура смеялась. Чонгук посмотрел на лицо парня и это странное ощущение, которое застало его врасплох впервые за несколько лет путешествий, смешиваясь с голодом, неприятно начало раздирать всё изнутри. Нездешние, чужие этому месту глаза улыбались. Лицо официанта сияло, и сам он сиял и ослеплял.
Когда тот обвёл весёлым взглядом зал, то моментально увидел новенького. Глаза Чонгука встретились с его.
— О! — на эмоциях выпалил официант и тут же направился к столику.
Его улыбка становилась всё шире и шире с каждым шагом, а внутри у Чонгука усталость пропадала сама по себе, уступая место трепету. Гук встречал много разных людей, каждый из них был потрясающим, но думая о их лицах, не мог вспомнить отчётливо. Только расплывчатые образы, только какие-то яркие вспышки. Лицо же этого парня — он уверен — навсегда врезалось в его память.
— Ты Чон Чонгук? — спросил официант сначала на английском, а потом на корейском.
— Да, — несмело, не отрывая взгляда от улыбающихся розовых губ, промямлил Гук. — А ты, должно быть, Пак Чимин? Я писал тебе, да?
— Да, всё верно, — он уселся напротив за столик и начал расспрашивать о том, как добрался Гук и была ли его дорога более-менее лёгкой.
Чонгук будто отупел моментально, слова не связывались в ясные предложения, логика в них не то, что хромала, она отсутствовала напрочь.
— Чёрт, ты, наверное, устал, а я тебя тут вопросами засыпаю, — подорвался Чимин. В чёрных приталенных брюках он нашарил ключи от квартиры. Сказал на итальянском своей хозяйке, что вернётся через пару минут и, подхватывая рюкзак Чонгука, повёл того на улицу.
Ноги подкашивались от волнения и усталости, поэтому то, что квартира на сегодняшнюю ночь была прямо за углом, несказанно обрадовало Гука. Поднявшись на второй этаж, деревянная белая дверь, поддаваясь ключам Чимина, доброжелательно пустила гостя внутрь. Квартира была маленькой, обставленной по-минимуму, очень чистой и уютной. Чону сразу вспомнилась его съёмная комната в закромах Сеула, в которой уборка наводилась всего один раз, перед его уездом.
— Душ там, — указывая рукой направо, сказал Чимин. — Я приготовил постельное бельё заранее, потому что не знал, когда ты приедешь точно, так что, надеюсь, ты с комфортом отдохнёшь.
Чимин поставил аккуратно на пол старый потрёпанный городами и улицами рюкзак парня.
— Если захочешь кушать, то в холодильнике всё есть. Мне нужно бежать на работу, вернусь через пару часов, так что не стесняйся, чувствуй себя как дома и отдыхай.
Чонгук продолжал несмело кивать и благодарить этого не сильно старше его парня, чей корейский был уже не так хорош из-за длительного пребывания за границей. Когда дверь тихонько закрылась за собой, парень помчался в душ, надеясь, что холодная вода приведёт его мысли в порядок и уже при следующей встрече он сможет сказать что-то разборчивое и связное.
Несмотря на усталость, ноющие ноги и адскую боль во всём теле, Чонгук поспал всего каких-то полтора часа.
Сидя на кухне, он просматривал фотографии на ноутбуке: какие-то удалял, какие-то отмечал как «Важное». Что делать с ними он ещё не знал, но и совсем удалить рука не поднималась. Тихонько щёлкнул замок входной двери и внутри у Чонгука что-то тоже непроизвольно щёлкнуло. Он подорвался с места, выбежал из кухни в маленькую прихожую, встречая того, кто любезно согласился приютить его.
— Ты не спишь? — удивлённо спросил Чимин, держа в руках пакет, набитый до отказа едой.
— Как-то не хочется, — неловко почёсывая растрепанный затылок, улыбнулся Чонгук.
— Ну ладно. Ты голоден? Я прикупил продуктов.
— Чёрт, прости за доставленные неудобства.
— Всё отлично, я наоборот рад пообщаться с корейцем впервые за долгое время, — Чимин опять улыбнулся. Гук невольно улыбнулся ему в ответ.
Несмотря на протестующие возгласы Чонгука о том, что он не будет сидеть и смотреть, как ему готовят, Чимин всё же выпроводил гостя из кухни, аргументируя это тем, что места чертовски мало, и вдвоём они будут только мешать друг другу.
Их отношения от незнакомцев как-то быстро переросли в дружеские. Чонгук подозревал, что это всё из-за улыбки Чимина, которой невозможно сопротивляться. Сидя за ноутбуком и снова и снова пересматривая фотографии, Гук натыкался на десятки улыбающихся людей. И ни одна улыбка не могла сравниться с улыбкой человека, который живёт в Италии вот уже два года, работает в магазинчике на многолюдной площади и снимает квартирку там же. Эти мысли казались Чонгуку очень странными, потому что он знал Чимина всего каких-то пару часов, но правильными.
За ужином они познакомились ещё ближе, Чонгук рассказывал Чимину о городах, в которых уже побывал, рассказывал
какие-то забавные истории и задерживал свой взгляд на его лице каждый раз, когда тот смеялся. После распитой бутылки вина и вымытой посуды (предложение о помощи вымыть посуду Чимин не отказался, и это заставило Гука рассмеяться), было единогласно решено идти знакомиться с ночной Вероной.
— Ты пойдёшь в этом? — спросил Чимин, со скепсисом поглядывая на гостя, который решил идти в джинсах и футболке. Сам же парень стоял в джинсовой куртке и кофте с длинным рукавом. — Температура здесь дама очень капризная, постоянно меняется. Боюсь, ты замёрзнешь.
— Я за весь день впитал в себя столько тепла, что, мне кажется, могу смело отправляться на Северный Полюс в одних трусах.
Чимин снова рассмеялся, бросил «Как знаешь» и повёл довольного своей шуткой Чонгука смотреть город.
Верона засыпала рано. Фонари только зажигались, а на улице уже было мало народа. Это создавало впечатление особого уюта. Старые здания привлекали и манили своей историей, которая содержалась в осыпающихся стенах и старых окнах; отреставрированные колонны подпирали звёздное небо Италии. Свет от бездомных фонарей сливался со стенами, которые были выкрашены в оранжевый, кирпичный и цвета слоновой кости, плотно стоящих друг к другу домов, достигая негласной уличной гармонии. Чонгук завороженно смотрел на окружающее его старое великолепие, с открытым ртом слушал коротенькие, но занимательные уроки из истории от Чимина. Фотографировал каждую деталь, которая казалась ему необычной или просто привлекала его взгляд.
— Ты фотограф? — заинтересованно спрашивал Чимин.
— Нет, просто делаю это для себя.
Чимин просто улыбался, кивал и всё выпрашивал, чтобы Чонгук показал ему получившиеся фотографии.
Всю ночь они смеялись, ходили по сверкающей Вероне, Чимин не уставал отвечать на вопросы любопытного Чонгука. Они не задавали друг другу каких-то особо личных вопросов, хотя и знали, что эта их встреча будет единственной в жизни, так что смело можно было бы доверить какую-нибудь страшную тайну, но никто не думал об этом. Парни просто наслаждались этим вечером и компанией друг друга. Чонгуку нравилось рассказывать что-то забавное, специально приукрашивал истории, чтобы они были смешнее, чтобы Чимин не просто улыбнулся, а рассмеялся. Очень звонко и искренне. Чтобы у Чонгука снова сбивалось от этого дыхание и дрожали колени.
В Вероне нет тротуаров, поэтому когда по узкой улочке на засмотревшегося на кошку Чонгука откуда-то из-за угла начал нестись велосипед, парень просто растерялся. Когда он уже морально был готов к тому, что из Италии он уедет со ссадинами, тёплые маленькие ручки оттолкнули его и прижали к стене. Тело Гука покрылось мурашками. Какое-то время они ещё стояли под балкончиком, который оброс плющом; из открытых старых окон доносился стук столовых приборов о тарелки и итальянский говор. Выше по улице слышалась игра уличных музыкантов, вторящих им в унисон машин и мерные разговоры людей. А ещё Чонгук слышал дыхание Чимина, который стоял, по-прежнему вцепившись в него руками и глядя в след итальянцу, который уже скрылся в глубине улицы. Этот момент хотелось остановить, остаться жить в нём. Потому что Чонгук наконец-то почувствовал домашнее тепло. Это воспоминание не было эмоцией, это воспоминание было местом, куда Гук будет постоянно возвращаться и дорисовывать всякие несуществующие детали и будет задаваться вопросом, а были ли они на самом деле. А был ли Чимин на самом деле.
— Нужно быть очень внимательным, — сказал Чимин, нехотя отпуская Чонгука, — помню, в мою самую первую прогулку меня тоже так сбили на велосипеде. Даже шрам на локте остался.
И он опять рассмеялся, но как-то грустно.
— Ты замёрз? — спросил Чимин, когда вдруг перевёл взгляд на руки Гука. — А ведь говорил тебе теплее одеться.
Чимин снимает куртку, надевает её на медленно краснеющего Чонгука, ворча что-то о том, что парню лучше прислушиваться к нему, иначе быть беде. А тот только кивает, ёжится в тёплой джинсовке и принимается разглядывать барельефы на стенах построек, честно стараясь выбросить из головы чужие тёплые, как и улыбка, прикосновения.
Неловкость пропадает ровно тогда, когда они наталкиваются на уличных музыкантов и Чимин совершенно неожиданно начинает пританцовывать. Смеётся, глядя на Чонгука. Вино уже начало ударять в голову, но оно не сбивало с ног. Фотоаппарат в руках Гука совсем неслышно щёлкает, увековечивая этот момент и этого человека.
Они больше не встретятся. Не встретятся снова в Италии. И ни в любом другом месте. Не встретятся. Оба это чувствуют — не знают, а именно чувствуют
— где-то внутри, поэтому и живут этой ночью как в последний раз. Поэтому Чимин танцует — впервые за всё пребывание в Италии. Впервые в своей жизни. Поэтому Чонгук старается не упустить ни одного мига и фотографирует уже не жителей города, а Чимина, человека, который не вписывался в общий колорит города. Чимина, чья улыбка ярче и жарче веронского солнца.
На мосту, где всё исписано признаниями в любви на разных языках мира, Чимин внимательно вчитывается в имена, смотрит на уже стёршиеся сердечки и другие рисунки. Как-то грустно поглядывает на Чонгука, который фотографирует самый старый, который он только смог найти, замочек.
Домой они возвращаются в глубокой ночи, их тела ноют, а внутри всё требует продолжения банкета. Феерии, взрыва чувств, искренности.
Впервые в своей жизни Чонгук не хочет уезжать. Ему впервые в жизни кажется, что он наконец-то нашёл место, которое так отчаянно искал.
— На твоём месте я бы задумался о том, чтобы эти фотографии увидели свет, — говорит Чимин, с неподдельным интересом разглядывающий каждый снимок, сделанный Чонгуком. — Я, может, не шарю в искусстве, но твои фотографии потрясающие. Тебе кто-нибудь говорил это?
Чонгук лениво сидит на кровати, подпирая подбородок рукой, пьяно улыбается. Смотрит на восторженного, точно маленький ребёнок, Чимина: его глаза блестят в квартирном приглушённом свете и того, что пробирается с улицы. Его щёки красные, губы влажные.
— Их никто не видел.
— Так я первый, кому ты показал эти фотографии? — Чимин улыбается ярко, согревая; Чонгук отвечает не сразу, потому что он зачем-то отчаянно пытается сохранить в своей памяти каждый сантиметр чужого лица.
— Да.
У Чимина внутри что-то переворачивается. Горечь подкатывает к горлу, но он снова улыбается — безнадёжно, отчаянно и, наконец, счастливо.
— Спасибо.
— За что?
— Ты позволил почувствовать меня особенным.
Чонгуку смешно, потому что аналогичное он хочет сказать Чимину. Человеку, который действительно заслужил это услышать.
Остаток ночи теряется в воспоминаниях Чонгука. Нечто прекрасное, сладкое и драгоценное.
А утром, когда ревнивое солнце пробирается в комнату, где спят двое, обнимая друг друга, пальцы Чонгука бережно прикрывают небольшой шрам на чужом локте. А Чимин улыбается во сне.
Неловкое утро, потому что чувствуется какая-то недосказанность, выбивает Чонгука из колеи. Они как-то неясно прощаются, будто чужие люди. Но если разбираться, они и были ими, разве нет?
***
Уже в самолёте Чонгук просматривает фотографии на ноутбуке и натыкается на какое-то видео. Бездумно нажимает на него, о чём позже очень сильно пожалеет. Он будет ненавидеть себя за безрассудство, за легкомысленность, за нерешительность спросить почему у Чимина были красные заплаканные глаза. За какой-то неоправданный страх. Но всё это будет потом, это настигнет его после сильной истерики. Это предшествует сильной самоненависти. Это приведёт его к осознанию, что тот короткий миг из воспоминаний и есть его дом, который он искал. Но безвозвратно потерял.
—
Я надеюсь, что ты увидишь это видео, когда будешь далеко от Вероны. — Чимин нерешительно начинает, молчит. Взвешивает каждое несказанное слово и только после продолжает:
—
Но было бы, конечно, лучше, если бы ты не заметил его вообще и случайно удалил. Даже не понимаю, зачем записываю его сейчас, пока ты сопишь там в моей комнате. Просто… Знаю, я не давал тебе никаких обещаний, знаю… Но почему-то чувствую вину, если уйду, не попрощавшись. Я также знаю, что мы с тобой никто друг другу и утром, возможно, ты сотрёшь из памяти всё то, что было между нами… Ты можешь выключить это видео прямо сейчас, если смотришь его. Но если всё-таки ты продолжишь… Ты единственный, кому я могу и хочу рассказать это.
Я не спрашивал о причине твоих путешествий, потому что знал, что ты ищешь. Ты ведь уехал из Кореи с мыслью ездить по миру до тех пор, пока не найдёшь своё чёртово место? Я сам искал свой дом в этом огромной мире. Не знаю, почему Италия. Не знаю. Я просто спасался бегством. Ведь неважно, куда приведёт дорога, важно, что ты сбежишь, так? — Чимин шмыгнул. Он помолчал с пару секунд. Посмотрел в камеру, улыбнулся измученно. У Чонгука тряслись руки, он хотел сорваться с места. Ему хотелось кричать. От очень сильного плохого предчувствия и вины. Чимин на видео сделал глубокий вдох. Шумно выдохнул.
—
Во мне откуда-то есть твёрдая уверенность, что ты поймёшь меня. Так что если ты до сих пор смотришь это...
Однажды ночью, гуляя по той самой улице, где тебя чуть не сбил итальянец, я брёл куда глаза глядят и думал о том, действительно ли теперь счастлив? В ту ночь меня сбили на велосипеде, я рассказывал тебе. Я даже не почувствовал боли и тогда понял одну ужасно дикую вещь. Я давно мёртв. Я давно уже отрицал всю безнадёжность моей ситуации и эта суматоха с переездом была лишь попыткой вдохнуть в меня жизнь. Нет. Это было иллюзией жизни. Я понял, что уже поздно что-то исправлять, потому что моя печаль, моё отчаяние, мои страхи — всё это высосало из меня силы. Я уже просто был не в состоянии бороться. Конечно, мог попытаться, но тогда на сколько бы меня хватило? А боль от того, что я не смогу победить, всё же сильнее, чем боль от бездействия. Оказывается, я добровольно обрёк себя на гибель ещё в Пусане, а здесь… Здесь я глушил свою боль, которая в какой-то незаметный для меня момент стала адской. Поэтому когда на тебя нёсся этот дурацкий велосипед я подумал, что не хочу, чтобы ты столкнулся со всем этим ужасом. Я не хочу, чтобы ты думал, что для тебя всё кончено. Господи, я люблю тебя больше всего на свете, пусть мы и общались всего пару часов, но будь верен, люблю. Звучит дико и пафосно, прости... Знаешь, в тот день, когда ты написал мне с просьбой пожить у меня, я собирался закончить свою жизнь. Но что-то меня тогда дёрнуло ответить тебе, согласиться… Я очень обрадовался. Не знаю, чему, но обрадовался. Это будто было знаком, что мне нужно продолжать жить. Я с предвкушением ждал нашей встречи, провёл несколько бессонных ночей, изучая всякие интересные факты о Вероне, чтобы рассказать тебе о них. Драил свою квартиру каждый день, придирчиво заглядывая в каждый угол. Уже тогда я заочно влюбился в тебя, потому что ты был такой противоположностью мне. В тебе всё ещё плескалась жизнь и она манила меня. Мне отчаянно хотелось встретиться с тобой, чтобы в последний раз почувствовать хоть что-то, кроме съедающего чувства внутри. В день встречи я очень нервничал и был сам не свой, но твоё простодушие, твои рассказы из путешествий… Всё это растормошило меня в хорошем смысле. Я правда почувствовал себя самым особенным и самым счастливым на планете, когда оказался единственным, кто увидел твои фотографии. Благодаря тебе я понял, что прожил достаточно. Это хороший финал, лучше закончить всё сейчас, когда я наконец-то люблю, пока это чувства внушает мне, что всё хорошо. Я не хочу уходить с горечью во рту. Не хочу, чтобы такой человек как ты тащил на себе моё мёртвое тело. Не хочу, чтобы ты мучился из-за меня, понимаешь? Я ни о чём не жалею. Возможно, только о том, что мы больше не встретимся. Пожалуйста, продолжай искать. Не сдавайся, как сдался я. Каждый путешественник в итоге находит свой дом, Чонгук. Возможно, я один из тысячи, которых ты целовал и обнимал, но знай, что для меня ты единственный. И ещё одно… Пожалуйста, пусть те фотографии увидят другие. Потому что они потрясающие. Не нужно быть каким-то ценителем искусства, чтобы сказать это. Я без разрешения отметил у тебя одну фотографию, которую я бы хотел, чтобы ты сохранил. Я не тот тип людей, которые хорошо получаются на фото, но ты сделал невозможное, правда. На какой-то короткий миг я даже полюбил себя снова. Спасибо тебе за последние ослепительные моменты в моей жизни. Я не знаю, любишь ли ты меня… Может, это звучит безрассудно и наивно, но… Но в любом случае, это нечто особенное по отношению к тебе.
Он улыбается очень ярко, прежде чем погаснуть навсегда.
—
Я благодарен судьбе, которая была жестока ко мне, но всё-таки сжалилась надо мной и подарила мне тебя.
***
В здании многолюдно. Чонгук даже не ожидал, что придёт так много людей на его первую выставку. Он волнуется, ведь каждая фотография несёт в себе воспоминания и личные чувства.
— Дамы и господа, вашему вниманию мы хотим представить жемчужину сегодняшней выставки. Господин Чон, Вам слово.
Чонгук делает глубокий вдох. Смотри себе под ноги, когда подходит к микрофону. Внутри всё дрожит. Зал ждёт. Все притихли и ждут яркого финала выставки. А у Чонгука внутри темнота. Он поднимает взгляд на толпу, затаившую дыхание.
— Прежде, чем вы увидите фотографию, я хочу сказать пару слов.
Воздуха катастрофически мало, мысли… Мысли будто спутанный комок.
— Спасибо каждому из вас, кто пришёл сегодня. Я очень сомневался, когда принимал решение об этой выставке. Но один человек, который стал самым ярким и тёплым воспоминанием в моей жизни, сказал, что мои фотографии потрясающие. Это было впервые после того, как я провалил экзамен в фотошколе. Тогда меня раскритиковали очень сильно и сказали, что лучше бы мне вообще не притрагиваться к камере снова, но… Всего один его восхищённый взгляд придал мне уверенности. Всего один человек осветил мою беспорядочную жизнь. Это человек, которого я люблю больше всего на свете. И мне очень жаль, что я вовремя не сказал ему этого. Эта фотография — самое дорогое, что у меня есть.
Чонгук отходит в сторону, нажимает кнопку на пульте и черный квадрат за его спиной вспыхивает, напоминая восход. Секундная тишина, а потом он слышит бурные аплодисменты, слова восхищения, одобрительный гул.
На стенде самая яркая и лучшая фотография, сделанная Чонгуком, на которой запечатлёно самоё настоящее веронское солнце. Там, на фотографии, впервые в своей жизни танцующий и смеющийся Пак Чимин.
