Алиса в чужой стране

Беззаботные дни в Ванкувере закончились, а я не была готова к ответственности. Если раньше всё решали за меня: куда пойдём, чем займёмся, что будем есть, — то сейчас обязательство сделать выбор дышало в лицо и упивалось моей беспомощностью. И ладно, если бы выбор был на уровне тех — я вполне могу выбрать, что заказать на ужин, хоть миллион раз дайте мне в руки меню, я выберу сама, обещаю. Но только не заставляйте принимать меня это решение. Я задохнусь под тяжестью его последствий. Давайте просто бросим монетку. Орёл — иду завтра на эту чёртову встречу, решка — возвращаюсь к нормальной жизни и счастливо провожу оставшиеся деньки, упустив единственный шанс узнать хоть что-то о себе. Если бы всё было так просто. — Ты в порядке? Знать бы ещё, что подразумевается под «порядком». Я отстранённо киваю головой и делаю глоток из чашки. Даже не помню, как вернулась сюда, в кафе. Помню только, что простояла там одна, в том крыле, слишком долго. Джаред мне явно не поверил, но и не должен был — он здесь актёр, а не я. Врать я не умею, да и не претендую на шикарные умения лгать, смотря в глаза, и не краснеть. Хотя они очень бы мне пригодились в ближайшие сутки. Расспрашивать не стал. Слишком тактичен. Оно и к лучшему, потому что я даже для самой себя не могу до конца всё расставить по полочкам. Всё оставшееся время мы провели в молчании — Джаред видел, что я сейчас немного не настроена на болтовню, но он, кажется, и не был особо расстроен: сам, судя по взгляду, находился не здесь, а глубоко в своих мыслях. Поделишься тем, о чём думаешь? А я передам тебе своё. Ты узнаешь, что я собираюсь нагло солгать тебе, глядя прямо в твои непонятно-какого-цвета красивые глаза, чтобы отправиться на встречу с преследователем в бар. Будешь злиться и никуда меня не пустишь одну, потому что это опасно, но тогда у меня хотя бы отнимется само собой право выбора, и ноша уже станет в разы легче. Не хочешь? Хорошее же предложение. Почти не спала этой ночью. Когда только пришли домой, сразу разошлись по разным комнатам — время было позднее, а поужинали мы в кафе. Каждый заперся не только в своих мыслях на этот раз, но и в своём небольшом личном пространстве в виде спальни. Кровать казалась слишком неудобной, хотя она была просто огромной, одеяло пышным, а подушки — мягкими. Идеальное место для сна, но я ворочалась несколько часов, будучи неспособной даже просто закрыть глаза. Перед ними — мужчина. И я снова не помню его лица, только расплывчатые черты. Мозг будто отказывался запоминать его. Я могу в деталях нарисовать перед глазами Джареда. Если очень постараюсь, смогу даже Дженсена или Дэннил. Но того мужчину мозг отвергал, будто хотел стереть все его появления из моей жизни вовсе. На нём держится всё моё существование, моё прошлое и настоящее, крутится вокруг него, как спутник, и в его руках, должно быть, и моё будущее. Он может играться со мной, как только захочет. Я просто кукла, и нить, которой он, кукловод, меня держит, является единственным способом узнать хоть долю информации. Эта нить — завтрашняя встреча. И я ещё думаю её обрезать? Я приду завтра в бар. Неважно, чего это будет стоить. В восемь меня разбудил будильник Джареда, хоть он и был в другой комнате. Дальше душ, завтрак, бег — всё как в прострации. Если бы было можно существовать сразу в двух реальностях, я бы существовала, но сейчас приходилось выбирать одну, и преимущество было на стороне мыслей и размышлений. Слишком параноидальных и тревожных порой, но кнопку их выключения я найти не могла. Уже через три часа я должна быть в баре, а я всё ещё не придала будущей лжи даже примерные очертания. — Я так не могу, — выпалил Джаред, остановившись первым. Я уже чувствовала себя отвратительно — спина отваливалась, ноги едва ли слушались, грудную клетку сдавливало — но не переставала бежать, пока не остановился он. — Что происходит, Элис? Он встал прямо передо мной, и я засмотрелась на то, как вздымается после бега его плечи и грудь. Каким-то людям позади пришлось нас оббегать, потому что мы встали посреди парковой дорожки. Я отметила про себя, что утром здесь всё же очень много спортсменов. Всем, как и нам, не спится в такую рань? Джаред пощёлкал пальцами у меня перед глазами. Посмотрела на него, как потерянный щеночек. — А что происходит? — вопросом на вопрос, потому что я ещё не успела придумать ответ. Я со вчерашнего вечера себе ложь придумать не могу, а тут нужно выдать сразу правильный ответ. Так не получится, мой глючный мозг так не работает. Он раздражённо усмехнулся, отведя взгляд в сторону — он знает, что я знаю. И что происходит, и причину этого. Ты уверен, что хочешь знать? Сердце забилось быстрее, как будто я стояла не перед Джаредом, а перед пропастью в неизвестность. — Почему ты можешь поговорить даже с Эклзом, но не можешь со мной? У меня отнялся дар речи на какое-то время. Потому что я всё ещё, хоть и заторможенно, готовила ответ на вопрос «что происходит», а не почему я не могу поговорить с ним. Ситуации, чёрт возьми, разные, вот почему. Не утверждаю, что и о чувствах смогла бы спокойно поговорить с Джаредом, но всё же разговор о чувствах и о будущем моральном преступлении — небо и земля. Что я могу тебе сказать в этом разговоре? Я обману тебя, Джаред, и я буду, должно быть, гореть за это в Аду, но правда должна вскрыться не сейчас, а задолго после. — Я сделал что-то не так? — продолжает меня добивать. И ещё — взгляд у него такой, будто он действительно виновник моего апатичного состояния. Если твоя вина здесь и есть, то только в том, что оказался слишком добрым. Что доверяешь мне. Всё было бы намного проще, если бы ты прошёл мимо в ту ночь. Жил бы спокойно и не знал бы никакой Элис, а мне не пришлось бы делать сейчас того, что приходится. — Нет, Джаред, конечно, нет, — оживаю, наконец. Убираю выпавшую прядь за ухо и прикусываю щеку, смотря куда-то в асфальт. Думай, думай, думай. — Ты заботишься обо мне, как о маленьком ребёнке. Он хмурится. Смотрит на меня, как ненормальную, будто спрашивая — ты серьёзно? Это тебя беспокоит? Из-за этого ты уже второй день, как призрак? Рассудок помутился? Может, и помутился. Какая же тупая отговорка. Набрала в лёгкие побольше воздуха. — Я имею в виду… не знаю, сколько мне лет, но я чувствую себя ребёнком. Ты всё решаешь, ты заботишься, ты всё время рядом. — Всё ещё хмурится. Да чёрт. Научись врать уже, семилетки в этом деле и то лучше. — Я бы хотела почувствовать себя самостоятельной. Живой. Взрослой. Я бы хотела пойти куда-нибудь, ну, одна. Ну вот, сейчас он назовёт это всё какой-то несусветной чушью, потому что, дожили, мне надоела его забота. Смотрит на меня изучающе. Актёры, интересно, умеют чувствовать ложь? Звучит бредово, конечно, но они ж наверное знают толк в мимике, каких-нибудь там особенностях. Старалась не шевелиться и смотреть прямо в глаза. Нас оббежал ещё один спортсмен, пока мы стояли, как две статуи. — Эм-м, ладно? Что значит «ладно»? А где допрос? Где недоверие? Где всё то, что я в красках представляла полночи и отчего себя уже мысленно похоронила? Всё не может быть так просто. Я готовилась к казни, а не к помилованию. — То есть, почему бы и нет? — продолжает, а до меня всё никак не дойдёт осознание в полной мере. — Если тебе от этого станет легче. Выдыхаю, будто до этого не дышала вовсе. Никогда. Должно было накатить облегчение, даже счастье в какой-то степени, но сердце, напротив, неприятно засаднило. За оставшиеся часы я ни разу не почувствовала ни доли воодушевления или томительного предвкушения. С каждым кругом секундной стрелки часов чувство тревожности раздирало грудную клетку всё больше. Мысли отменить всё это к чертям и никуда не идти появлялись всё чаще. Я улыбалась и смеялась Джареду. Натягивать на лицо счастливую маску было почти физически больно, но по сценарию я должна была наконец ожить, потому что моя глупая «проблема» была разрешена. На деле же я не просто не ожила, но и закапывала себя всё глубже под землю. Может, хоть записку ему оставить, чтобы он знал, где потом искать моё тело, если я не вернусь к вечеру? Он даже не допрашивал, куда именно я собираюсь идти. В его глазах я сейчас, наверное, была подростком, желавшим вкусить взрослой жизни, так что я могла бы просто взбунтоваться, если бы он потребовал сказать, где именно я собираюсь проводить время. Мне было до лампочки, на самом деле. Мог бы и спросить. Думаю, дальнейшие расспросы бы были, да, наподобие «не хочешь выбрать место поспокойнее, почему сразу бар?», но на это можно было бы придумать ответ. Чтобы я могла потом попасть внутрь, он сказал, что мне нужно набрать на своего рода домофоне у подъезда. Повторяла у себя в голове комбинацию цифр, как молитву, потому что если забуду — крах. Окна выходят на другую сторону, не на ту, где входная дверь, так что все мои попытки попасть внутрь останутся незамеченными, и мне придётся заночевать на улице. И это помогало — повторять. Каждый раз, когда мысли о последствиях запланированной встречи подступали слишком близко, окружая со всех сторон плотным кольцом, я отгоняла их, в очередной раз прокручивая в голове цифры. Когда я посмотрела на часы, мозг синхронно с сердцем перестал работать. 11:48 АМ. Я совсем потеряла счёт времени. Двенадцать минут до моей смерти. Моральной точно, физической — посмотрим. Дыхание стало рваным, а комната будто уменьшалась в размерах, сдавливая голову. На непослушных ногах кое-как дошла до прихожей. Посмотрела себя в зеркало — больше похожа на привидение, чем на нормального человека. Бледная, и глаза испуганные. Закатала трясущимися руками слишком длинные рукава свитера — пару часов назад Джаред настоял на том, чтобы я переоделась во что-то более тёплое, раз уж собираюсь шляться непонятно где. Конечно, сказал он другими словами, но суть-то та. Лёгок на помине — до этого сидевший в своей спальне, он подкрался незаметно. Вздрогнула от неожиданности. Каждый шорох пугает, как будто опасность со всех сторон, а не спокойно сидит и ожидает меня в баре. Прикусив до боли губу, попыталась стереть с лица следы необъяснимого страха. Да он же всё поймёт, поймёт, по мне всё видно. — Ты решила, куда пойдёшь? Или ты просто прогуляться? Делая вид, что поправляю шнурки, наклонилась и закрыла лицо распущенными волосами. Лишь бы в глаза не смотрел — увидит всё, прочитает меня, как книгу. — Пока нет, — приглушённо. Да, я говорила, что он не допрашивал, но это и не похоже на допрос. Судя по тону, он не требовал чёткие координаты или название заведения. Да я же и не знаю никаких названий, по сути. Когда я разогнулась, перестав якобы возиться со шнурками, первое, что увидела — его рука, протягивающая две купюры. Он решил меня подкупить, чтобы я не ходила никуда? — Что это? — лоб прорезало несколько морщинок. Смотрю на эти купюры так, будто он не деньги протягивает, а какую-нибудь швабру или кактус. — Если захочешь что-нибудь заказать, тебе нужны деньги, — объясняет, как маленькому ребёнку. Первая реакция — удивление. Потому что я, кажется, какое-то время назад в его глазах наркоманкой была — спасибо тем результатам из больницы — а теперь он добровольно давал мне деньги и отпускал непонятно куда. У него даже мысли не возникло, что я могу, ну не знаю, купить на эти деньги что-то нелегальное? Непонятно, правда, где бы мне такое продали, но всё же. Вторая реакция — осознание, которое почему-то пришло в голову не сразу, несмотря на то, что он доступно мне всё объяснил. Я ж, вроде как, собиралась одна какое-нибудь место посетить, и чем я расплачиваться буду? Натурой? — Точно, спасибо, — и приняла деньги, поджав губы. Даже спорить не стала, потому что всё равно не стану их тратить. Засунула в передний карман джинсов. — Ты уверена? — уточняет, когда я уже почти выхожу за пределы квартиры. Я абсолютно точно не уверена, и ты не делаешь ситуацию лучше. Ещё слово — и я сдамся, ворвусь обратно в свою спальню и свернусь калачиком, забыв всё как страшный сон. Так что ни слова больше, Джаред, молю. — Конечно, — ещё одна натянутая улыбка. Он понимающе кивает, и я иду к лифту, не оборачиваясь, никак не прокомментировав брошенное в спину «Удачи». Впервые — одна за все дни. Кнопку нажимать непривычно, заходить в огромный лифт непривычно, не видеть в отражении высоких зеркал Джареда — непривычно. Двери лифта бесшумно закрылись, отделяя меня от человека, к которому я все эти дни была привязана невидимой верёвкой, как к своего рода спасательному кругу. А сейчас я не то что добровольно разрезаю верёвку, ещё и отталкиваюсь от круга и погружаюсь всё глубже в океан. Поворачиваюсь к зеркалу и смотрю самой себе в глаза. Ты справишься, поняла? Ничего страшного не произойдёт. Это просто разговор. В баре будут люди. При людях он тебе ничего не сделает. Да и подумай только, ты узнаешь правду о себе. Ещё и на русском языке, это же совсем подарок. Вслушиваться в английскую речь в таком состоянии было бы затруднительно, не так ли? На удивление, стало немного легче. Внутренности всё ещё были закручены тугим узлом, но я хотя бы могла дышать. Вот так и нужно, давай, вдох-выдох. Ты справишься. От лифта до двери я дошла спокойно, вышла за пределы подъезда тоже спокойно, а вот на улице ноги чуть не подогнулись, и я едва ли смогла перебороть пульсирующие в голове желание развернуться и побежать обратно. Сначала я осматривала улицу, будто привыкая, адаптируясь. Как домашнее животное, выпущенное впервые на улицу. Магазины, фонарные столбы, лавочки, какие-то заведения и много машин. Типичная улица. Ничего же страшного, да? Затем всё, весь этот живой мир, сузился до двери, находящейся прямо передо мной через дорогу. И яркой розовой вывеске над ней. Что меня вообще дёрнуло зайти именно туда той ночью? Выглядит не таким уж страшным, каким я рисовала его себе в своих воспоминаниях. Обычное заведение, где пьют, едят и отдыхают. Давай уже, беги навстречу к своему прошлому. Этого же ты хотела? Для этого обманула Джареда? Всё тебе не так. Сжимаю ладони в кулаки и осторожно перехожу через дорогу. Открыть дверь — труднее, чем казалось. Мышцы будто размякли и не хотели слушаться. Ещё немного, и даже ноги меня подведут — подкосятся, и я расплывусь по асфальту большой лужей. Ты, главное, дыши. Дверь неожиданно открывается сама, и один из посетителей выходит на улицу. Придерживает мне дверь, потому что думает, наверное, что я собираюсь войти. Я и правда собираюсь, но рассчитывала пересилить себя часов так через пять глупого стояния здесь. Выбора не остаётся — придётся войти, как-то нервно кивнув в знак благодарности человеку, державшему дверь. Закрывается прямо за моей спиной. Будто запирают в клетке. Сразу же бросает в жар. Я морщусь, нервно сглатывая. Всё такое же, каким я запомнила — справа деревянные столы, ближе к стене стоят диванчики, слева барная стойка, за которой — тот бармен. Именно тот, которого я видела в прошлый раз. Наливает посетителям какие-то напитки. Сейчас поднимет взгляд, увидит меня, и точно выгонит. Какая же несусветная чушь. Он тебя даже не помнит. Кто ты такая, чтобы тебя помнили? Через силу отвожу от него глаза и бегло пробегаюсь взглядом по столикам — где виновник моего нахождения здесь? Не вижу никого знакомого, и первая реакция — паника. Вглядываюсь в лица людей, сидящих за прямоугольными столами, пытаюсь выискать знакомые черты, но не нахожу. Он точно обманул меня. Никаких гарантий. Но зачем, в чем это всем смысл? Может быть, оно и к лучшему. Со своей стороны я сделала всё, что могла — вина лежит на нём. Так хоть у меня есть, кого винить, и моя совесть относительно чиста. И, всё-таки, нужно убедиться. Чтобы потом не строить догадки. Неуверенно прохожу чуть глубже в заведение. Теперь вглядываюсь в лица не так внимательно, мне лишь бы убедиться, что его здесь нет, и отправиться к Джареду, в тепло, в безопасность. С каждым пройденным шагом появляется всё больше уверенности, что его здесь попросту нет. Стоит тратить время на поиски? Надо бы просто развернуться и… — Алиса, я тебя уже заждался, — русские слова снова непривычно ударяют по голове, заставляя вздрогнуть. На этот раз удар отягощался ещё и этим непривычным именем, впервые сказанным вслух кем-то другим. Имя Элис уже прилипло к коже, а настоящее имя казалось чужим. Он сидел за самым дальним столиком из возможных, у стены. Это было похоже на отдельную зону — здесь и окон не было, только приглушённый искусственный свет, вместо не особо удобных на вид стульев стояли диванчики или кресла. Ты хотела узнать о себе? Садись за столик — узнавай. Чёрт. Одна моя часть рвалась сесть уже за этот чёртов стол и внимать каждому слову, другая с огромной силой тянула меня к выходу, на улицу, подальше отсюда, к безопасности. Сущность, тянущаяся к прошлому, победила. Я села за стол, хоть и почувствовала сразу дискомфорт. Кресло было удобным, но мне здесь — не место. Моё место — на диване в квартире, смотреть фильмы с субтитрами и смеяться даже с несмешных шуток, просто потому что и так весело. Мне здесь не место, это не я. — Кто Вы? — пересохшими от волнения губами. Отвечает не сразу, даже и не собирается спешить. Всё это — игра, в которой я маленькая жалкая игрушка, и я не в права торопить или требовать. Взгляд падает на блокнот в его руках. Открытая страница вся исписана. Почерк неровный, видно, что писали, торопясь. Со своего ракурса я не могла прочесть, что там написано, но любопытство распирало. Мужчина медленно убирает этот блокнот в деловую мужскую сумку, вместе с ручкой, которую он держал в руке. — Прошу простить за выбранное место, — взмахивает рукой в воздухе, имея в виду заведение. — Было интересно понаблюдать за твоей реакцией, не обессудь. Он знает, что я была здесь. Слишком заторможённое умозаключение, ведь очевидно, что следил он за мной не только в те моменты, когда я его замечала. Только я всё ещё не могла осознать, что передо мной сейчас сидит тот самый человек. Который был в машине позавчера. Который следил за мной на съёмках, в парке, в торговом центре. Мне до него руку протянуть, а я всё ещё не могу воспринять происходящее как реальность. — Кто Вы? — повторяю, потому что плевать мне уже на бар. Усмехается. Мне до внутренней дрожи страшно, но я смотрю ему прямо в лицо — слежу за каждым изменением его мимики, как будто мне что-то это даст, как будто это предоставит мне все ответы в открытом виде. — Я думал, ты хотела узнать, кто ты. Стиснула зубы от укола раздражения. Да всё равно мне, с чего ты начнёшь — скажи уже хоть что-то. Умоляю. Хоть слово по делу. Мне дышать нечем. — Я думаю, это тесно взаимосвязано, — отвечаю спокойнее, чем ожидала, и нервно облизываю пересохшие губы. Мужчина утвердительно кивает. — Не против, если я закурю? — спрашивает, хотя в руках уже зажигалка. Ему и не нужно моё разрешение. Пожимаю плечами, потому что не знаю, против ли я. Без разницы. Не это важно сейчас. Зажимает губами сигарету. Прикуривает. Выдыхает в воздух дым. До жути хотелось ударить ладонью по столу от нетерпения. Не ударю. Слишком труслива. Я сижу даже, ссутулившись. Ладони — на коленях, сцепленные в замок. — Тебе вряд ли это что-то даст, — делает паузу, задумчиво проводя пальцем по губе, — я — Ржевский Альберт Алексеевич. Рад знакомству, — снова коротко усмехается. Ему вся эта ситуация кажется невероятно смешной? Скажи мне что-то важное. То, что перевернёт мой маленький нынешний мирок. То, от чего сердце биться перестанет. Что-то важное, а не… — Ты мой эксперимент. Эти три слова больше напоминали сильный удар в живот, от которого сгибаешься пополам и дышать от него тяжело. Ладно, беру свои слова обратно. Не говори больше ничего, и, вообще, Джаред, забери меня из этого места. Если я даже эти слова не могу проглотить и переварить, то что будет дальше? Эксперимент. Я ошибалась. Я не кукла в его руках, а подопытная крыса. Смотрю на него, не моргая. Забыла, как двигаться, как говорить, как существовать в целом. А он ждал моей реакции. Сидел и ждал, в очередной раз затягиваясь дымом. — Разве это законно? Так наивно по-детски, будто ответ может быть «да». Алиса, очнись, опыты над людьми — незаконны, то, что сделали с тобой — преступление, и в пору было бы сейчас идти в полицию, учитывая, что ты и имя преступника уже знаешь, а ты всё сидишь и болтаешь с ним. — Ты сама дала согласие. Я думала, что первые слова были самыми раздирающими, но эти превратили мои внутренности в какое-то месиво. Хотелось спросить банальное «Что?», потому что, вдруг, я ослышалась — да я определенно ослышалась, по-другому и быть не может — но язык отказывался слушаться. Тело стало будто и не моим вовсе. Он лжёт. Я пока не знаю, зачем, но по-другому же и не может быть, да? Ну не стала бы я соглашаться на амнезию, это какая-то бессмыслица. Кто в здравом уме решился бы стереть всю свою жизнь, оставив только какие-то жалкие ничего не значащие обрывки? — И письменное, и устное — на видеозаписи, — дополняет. Самое разумное объяснение — это всё очередной сон. Да для меня любая странность объясняется тем, что я просто сплю, но на этот раз это правда не может быть реальностью. Я поклясться готова, что не стала бы рушить свою жизнь. Учитывая, как сильно я хотела узнать о себе прошлой? Да бред же, просто глупый, неправдоподобный бред. — Доказательства? — всё, на что меня хватило, и звучало, как жалобный писк. Перед глазами вырисовывается картинка, как он снова усмехается, так неприятно, аж до тошноты, и качает головой, говоря, что доказательств нет. Эта картинка — как глоток воздуха. Но он зажимает сигарету губами, чтобы освободить руки, и лезет в свою сумку. Достаёт небольшой ноутбук. Открывает крышку, нажимает на кнопку запуска. В голове у себя я нервно стучу пальцами по столу в нетерпении, но на самом деле не хватает сил даже на то, чтобы пальцем пошевелить. Нет, я всё ещё уверена, что всё это — глупая шутка. Просто не совсем понимаю, кому потребовалось меня разыгрывать, но я обязательно узнаю, и всё встанет на свои места. Когда он разворачивает ноутбук экраном ко мне, я вижу саму себя — в той белой футболке, слишком не подобающей для вечерних прогулок. Волосы длиннее, чем у меня сейчас. На экранной версии меня нет ещё ни синяков под глазами, ни бледного зеленоватого вида. Ещё далеко до той картины, которую я тогда впервые увидела в зеркале. Это так странно — видеть себя, но не помнить всего, что в кадре. Как другой человек. Чужой, незнакомый мне человек. Просто двойник, и всё. Протянуть руку и нажать на кнопку «пуск» видеозаписи — слишком тяжёлое испытание. А мужчина ждёт, неторопливо курит и ожидает, когда я наберусь смелости включить. Пуск. Меня почему-то бросило в дрожь. — Назовите своё полное имя и возраст, пожалуйста, — официальный тон из динамиков ноутбука. Мужчина, уже знакомый мне, сидит за кадром видеозаписи. В кадре — только я. Сижу в кожаном кресле, скованная и сутулившаяся, как сейчас. Неосознанно выпрямилась. — Токарева Алиса Сергеевна, двадцать девять лет. Кусаю губу от напряжения, следя за своей экранной версией. Сердце бьётся бешено. — Расскажите, как узнали о нашем проекте. То есть я сама его и нашла? Меня не запугивали, не шантажировали, не обманывали. Я сама подцепилась на крючок, глупо проглотив наживку. Но в чём заключалась эта приманка? Насколько ценным должен был быть приз, чтобы согласиться на стирание личности? — Я, эм-м, наткнулась на объявление в интернете. Да это просто нелепо. — Что было в объявлении? — голос за кадром продолжал расспрос. «Я» на экране недоумевающе нахмурила брови. Не понимала, наверное, зачем отвечать на этот вопрос, если объявление составлял сам мужчина. Но он понимал. Всё знал. Уже заранее знал, что будет показывать мне это видео, и мне нужны будут все чёртовы вопросы. Он за кадром и он прямо передо мной — один и тот же человек, цельный, помнящий всё. Я на экране и я сейчас — две разделённые части. Это не я. Несмотря на непонимание, она ответила: — Предложение стереть память. Начать новую жизнь, с чистого листа. И денежное вознаграждение за участие в проекте. Деньги. Меня, чёрт возьми, подкупили деньги? Отвращение подкатило к горлу. — Почему Вы решили начать жизнь с чистого листа? Я затаила дыхание, прислушиваясь ещё больше. Это — кульминационная часть. Это — причины. Я должна узнать, насколько ужасными были события в моей жизни, раз я согласилась на то, чтобы это всё стёрли. Экранная «я» не спешила. Заламывала пальцы, подбирая слова. — Мне надоела моя жизнь. У меня не осталось близких людей. Родители не хотят меня знать, а мой молодой человек… — она запнулась, стиснув зубы. Проглатывала горечь, которую я увидела в её глазах, чтобы продолжать говорить. — Просто ушёл. Я всё это видела. И так знаю, что с родителями были ссоры. Знаю, видела в деталях, как Макс отмахивается от меня, как от мухи, толкает на пол и покидает квартиру. Я помню. Неужели это всё, что повлияло на моё решение? — Я пыталась завести новые знакомства, — продолжала, не смотря в камеру. Её взгляд — на собственных дрожащих пальцах. — Не получалось, — зачем-то качает головой, в подтверждении своих слов. — Всегда что-то идёт не так. Последние года три-четыре — как один сплошной, не заканчивающийся день. Я не запоминаю, что я делаю и как провожу время, помимо работы. Я не могу представить, что когда-то почувствую себя счастливой. Эти проблемы — у каждого третьего. Кто-то с ними справляется. Кто-то — я. Какого чёрта? Какого чёрта? Это всё, что подтолкнуло меня на грёбанную амнезию? Да она хоть думала о последствиях? Думала, каково ей будет — забыть всё свою чёртову жизнь и не помнить даже своего возраста? Я могла представить, что угодно. Боялась того, что услышу. Не знаю — смерть близких, изнасилование, увидеть убийство собственными глазами. Что угодно. Ожидала услышать про самый леденящий душу кошмар наяву. И что я услышала? Боже, да у меня после этого эксперимента в несколько раз больше проблем появилось, чем было до. Это того не стоило. Это, чёрт возьми, того не стоило. На экране всё продолжало что-то происходить, голоса всё продолжали звучать. Кажется, «я» зачитывала согласие, подготовленное заранее. Соглашалась на то, что мне введут какие-то определённые препараты… Подождите. Осознание тяжело ударило по голове, и, если до этого я слушала не так внимательно, то сейчас вслушивалась в каждое слово. Напряжённо ловила каждый звук, и никак не могла услышать определённой фразы. Видеозапись закончилась. — Я не соглашалась на то, что меня выбросят в парке. Конечно, тогда я согласилась на процедуру. Я, должно быть, ждала, что после процедуры мне всё объяснят, расскажут «базу» — что я должна о себе знать, — и спокойно отправят домой. Мужчина ухмыльнулся. Ударил пальцем по сигарете, сбивая пепел в стеклянную пепельницу. — Мне больше было интересно не то, как именно вещество повлияет на организм, — признаётся он. Смотрит мне прямо в глаза, а по коже у меня — мурашки. — А то, как ты будешь действовать после этого в незнакомой обстановке. Сможешь ли адаптироваться в чужой стране. В глазах на секунду темнеет. Злость вцепляется в глотку. И я бы перевернула весь этот чёртов стол, сломала бы в ненависти грёбанный ноутбук, если бы только могла хоть пальцем пошевелить. Даже моргать — невыполнимая задача. Сжимаю челюсть. Мне обидно даже не за себя сейчас, а за прежнюю себя. Она была глупой, жалкой и слабой, и я бы с радостью влепила ей пощёчину, но её кинули. Не предупредили. Джаред подобрал меня, как брошенную собачонку, но мужчина, сидящий передо мной, не мог этого знать заранее. Я могла бы бродить часами по холодной улице, получая только плевки в свою сторону. И неизвестно, с какими последствиями закончилась бы та моя ночь. К утру я могла оказаться изнасилованной, сбитой машиной или убитой какими-нибудь злыми бродячими псами. А он наблюдал бы со стороны и записывал в свой блокнот пометки о том, как занимательно проходит эксперимент. Мне стало до тошноты душно. Помещение качнулось перед глазами. — Можешь попытаться обратиться в полицию, — продолжает, бесстыдно меня добивая. — Только какие у тебя есть доказательства, что именно из-за меня ты оказалась на улице? Я провёл эксперимент. Ты дала на него согласие, — стучит пальцем по крышке ноутбука. — А что было дальше — неожиданно случившаяся с тобой беда, с которой я никак не связан. Будешь судиться — проиграешь. Я даже не могу в полной мере определить сейчас, кого ненавижу больше — человека, сидящего передо мной, или человека, давшего на эту процедуру согласие. Шкала ненависти и отвращения скачет слишком сильно. — Больше нет вопросов? — с неким удивлением спрашивает он после затянувшейся тишины. Я поднимаю на него глаза, и, видимо, мой взгляд сочился таким ядом, что мужчина просто рассмеялся. — Ладно, — тушит сигарету об пепельницу. — Раз уж ты проглотила язык, отвечу на возможные. Нет, память восстановить не получится. Я и вовсе об этом не задумывалась. Настолько привыкла ходить с незнанием себя, что даже не допускала мысли о возможности всё вернуть обратно. — Тот препарат, который мы тебе вкололи, разрушает ряд межнейрональных связей. Их невозможно восстановить. Воспоминания могут появляться, но беспорядочно, как у тебя уже бывало. Киваю, а челюсть уже ноет от напряжения. Он, кажется, хотел продолжить отвечать на неозвученные вопросы. Но что-то его остановило, и он несколько секунд вглядывался в моё лицо. Какого чёрта ему ещё нужно? — Знаешь, у тебя не так уж много причин меня ненавидеть. Вот как. Да, чего я тут распсиховалась? Пустяки же, с кем не бывает. Ну подумаешь, не предупредили об одном пункте проведения эксперимента. Что, простить трудно, что ли? Молчит, ждёт. Хотел, наверное, вызвать у меня какую бы то ни было реакцию, но не дождался. Я сама не знаю, почему молчу. С момента запуска видео — ни слова. Хочется сказать так много, выплеснуть на него весь тот яд, что закипал в венах, утопить его в нём, но не могла и рта раскрыть. Шумно дышала через нос. И больно сжимала ногтями кожу на руке, чтобы не разрыдаться. Маленькая, запуганная девочка. — Что было бы, если бы ты просто вернулась домой? Складывает руки замком и пододвигается чуть ближе ко мне, как будто разговор стал приватнее. Хотя самые тайные слова уже были сказаны. Мне придётся похоронить эти слова в себе и не говорить никому о них и звука. Ни звука о том, что эксперимент зашёл не туда. Что всё случившееся не было обговорено заранее. — Уж прости, но ничего бы не изменилось. Та же квартира, те же лица вокруг. Чтобы что-то изменить, нужно кардинально менять личность. Я смотрела пустым взглядом, и его слова казались какими-то бессмысленными. Как мне поможет двухнедельное пребывание здесь тогда? Как это кардинально изменит личность? Он заметил, что я не до конца вникаю в суть его слов, кажется. Начал жестикулировать. — Вот представь старый, едва стоящий дом. Он тебе уже давным-давно надоел, хочется чего-то нового. Но ты же не можешь просто снести его, верно? Нужно построить новый. Лучше и крепче. — Делает паузу, чтобы убедиться, что я слушаю, а не ушла глубоко в свои мысли. — Но как ты его построишь, Алиса? Если ты не видела ничего другого, кроме этих четырёх стен. Как ты поймёшь, как должен выглядеть новый дом? Несколько секунд пытаюсь переварить информацию. Было отвратительно осознавать, но, да, он прав. — Абсолютно все события, которые произошли за эти полторы недели, — рукой описывает в воздухе круг, — делают тебя новой личностью. Сразу после процедуры ты бы приехала домой пустышкой. Без личности, без воспоминаний. Ты бы построила точно такой же невзрачный, серый дом, каким он и был. И стоит ли это того в таком случае? Прикусываю щеку, опуская взгляд. То, что он пытался донести с помощью примера — это вроде было так просто, но на обдумывание всех этих слов нужно время. У меня времени нет. И мозгу приходится работать чрезмерно. — А какой личностью сделали бы меня события, — начинаю неожиданно для самой себя, молчала так долго, держа в горле ком, что сейчас слова больше похожи на сдавленный хрип, — если бы я никого не встретила? Мне стало до жути интересно, какое оправдание он подберёт. Все сказанные его слова красивы, не спорю, в них есть смысл. Но я ни за что не поверю, что он говорил всё это, беря в расчёт возможность не особо счастливых происшествий. Что он скажет? Что у него был план Б? Что всё было под контролем? — Сильной, — он выдаёт это так непринуждённо, будто не осознавая в полной мере, что со мной могло произойти в незнакомом городе ночью. Осознавал, всё он осознавал. — Ты бы поняла, что те проблемы были ничем. И даже радовалась бы тихой жизни. Нервная усмешка. Откидываюсь на спинку кресла. Спина до жути ноет. — Послушай, я не стану оправдываться. — Будто читает мои мысли. Я — открытая книга, поздравьте. — Я признаю, что для меня на первом месте был сам эксперимент. Вне зависимости от того, какой результат будет у тебя — счастливый или… не очень. Но твоя цель в любом случае была бы достигнута. Ты бы изменила своё отношение к жизни в целом. Так что просто радуйся, что ничего не произошло. — Но если бы… — Без «если бы». Не произошло. Всё прошло даже намного лучше, чем я предполагал. И ты сама не можешь отрицать, что жизнь у тебя была, мягко говоря, неплохая все эти дни. Даже не могла ничего возразить. Хотелось, до зуда под кожей хотелось всё отрицать, сказать — ни черта, ты не прав, ты испортил мне жизнь. Но не испортил. Он был прав в каждом сказанном им слове. — Сонный паралич, — говорю тихо, без каких-либо объяснений. Он слегка приподнимает подбородок и вскидывает брови. Не понимает. Я и сама не до конца понимаю, зачем. Будто искала хоть что-то, в чём его можно обвинить. — Я его испытала только из-за Вашего препарата. — Сонный паралич, говоришь? — задумчиво вытягивает губы. Залезть бы ему в голову и понять, о чём думает. — Не знал. И не мог знать, по сути, потому что территория его преследования заканчивалась на двери в подъезд. Всё, что было за той дверью — не мог видеть, не мог слышать. И я безмерна этому рада, потому что некоторые подробности, особенно что касается всей этой драмы с Джаредом, лучше оставить в пределах квартиры. — Расскажешь об этом подробнее на видеозапись. Эти слова неприятно кольнули — скорее даже ущипнули за руку, за кожу, в которую я сама не так давно впивалась ногтями, чтобы не полились слёзы. Сейчас слёз нет. Было какое-то опустошение. Размышления. Мысли — что правильно в этом всём, а что нет. Хотя размышлять даже не было и смысла — и так понятно, что неправильно всё. Только всем плевать. Какая ещё к чёрту видеозапись? Читался этот вопрос в моих глазах, видимо, потому что мужчина объяснил: — По договору должно быть два видео. Одно «до», другое «после». Для рекламы? Чтобы зазывать других ноющих на свою жизнь людей? Моё лицо будет сверкать на их сайте — или где там я увидела объявление, — и говорить людям «Вот, посмотрите, как изменилась моя жизнь после принятия никому неизвестных наркотиков, стирающих память. Рекомендую». Стало мерзко, будто облили грязью. — Я не собираюсь ни в чём сниматься. Откуда взялась уверенность, Алис? Ты не так давно не могла и слова из себя выдавить. — Это прописано в договоре, — устало повторяет он, как непослушному глупому подростку. — Ты его подписала. Не я, а прошлая "я". Это же две разные вещи, разве не ясно? — Я не буду расписывать, как благотворно на меня повлиял этот препарат. — И не нужно. Только абсолютную правду. Думаешь, это какая-то реклама? Я, конечно, понимаю, что он разбирается в людях, раз проводит подобные опыты, но это «чтение мыслей» в какой-то степени раздражало. Потому что чувствую себя голой. Мои мысли — на его ладони. — Думаю, — сухо. Киваю в подтверждение своих слов. Мужчина качает головой, усмехаясь. Не реклама, значит. Но что? — Это для моего личного архива. Какой мне смысл проводить подобные мероприятия повторно? Я хотел убедиться в догадках относительно воздействия препарата на мозг человека — и убедился. Хотел проверить способность человека адаптироваться — проверил. То же мне адаптация — просидеть на шее все эти дни у человека, который слишком добр, чтобы не возиться со мной. Да уж, я прямо выживала всё это время. — В чём именно проявилась эта способность? Едва заметно ухмыляется. Прежде чем начать говорить, медлил несколько долгих секунд. — Если я сейчас начну говорить на английском, ты поймёшь всю мою речь. Ты можешь не знать многих слов, но ты приспособилась понимать смысл сказанного с помощью тех слов, которые ты знаешь. Ты довольно свободно выражаешь свою мысль. Неидеально, но достаточно для общения. Это и есть адаптация. Вспомни свои навыки английского языка в самом начале. Ты не могла связать и двух слов. Я не ожидала. Не готовилась слушать английскую речь. Да мой мозг всё проведённое здесь время работает в автономном режиме и едва ли способен воспринимать в полной мере даже русские слова, а тут такой резкий переход Но он оказался прав. В очередной раз. Я всё поняла. Не каждое слово. Но мозг заполнил пробелы подходящими по смыслу словами, и получилась цельная картина. Трудно было не отметить, что говорил он почти без акцента, и так же быстро, как и носители языка. Если он здесь находится, что вполне вероятно, уже долгое время — неудивительно. Над сколькими же людьми он провёл опыты? Я не думаю, что этот эксперимент был первым. Наверняка были и другие — от мелких до масштабных. И каждый раз находились люди, согласные на это, что бы он им ни предлагал? — Поняла, — отвечаю после затянувшегося молчания. Мужчина выключает ноутбук и кладёт в сумку. — Когда ты сможешь записать видео? Хороший вопрос. Знать бы ещё на него ответ самой. Так же, как и знать, что мне делать, как только я встану из-за этого стола. Что мне делать, когда я покину бар. Что мне вообще делать дальше. Старательно держу размышления на достаточной дистанции, иначе просто увязну в них. А мне нужно концентрироваться на настоящем, не на будущем. — Ты можешь пойти сейчас к своему другу, обдумать всё, что сегодня услышала. Тогда назначим уже следующую встречу, — делает паузу, давая мне осмыслить. — Или можем пойти, записать всё прямо сейчас, и ты вздохнёшь с облегчением, потому что больше никогда меня не увидишь. Тут даже думать не нужно — конечно, второе. Если я сейчас погружусь в свои мысли и начну обдумывать, потом не выплыву на поверхность, и ни о какой съёмке речи и идти не будет, меня на это не хватит. — Но куда мы пойдём? — Туда же, где снималась первая часть. И где проходила процедура, соответственно. Моя уверенность в выборе пошатнулась. Паника подступила к горлу, я нервно сглотнула, но дышать стало не легче. Какова вероятность, что, придя неизвестно куда, я не стану заложницей очередного эксперимента? В закрытом безлюдном помещении меня могут напичкать чем угодно и сделать что угодно. За проведённое здесь время я и вовсе забыла, что прямо передо мной сидит не обычный человек, а опасность в человеческом лице. Преследователь. Тот, кто вышвырнул меня на улицу после процедуры и следил за каждым моим сделанным на улице шагом. Сердце забилось быстрее. — Алиса, — каким-то скорее разочарованным тоном протягивает мужчина, прикрыв глаза, будто безмерно устав от разговора. — Я раскрыл тебе все карты, прямым текстом сообщил о моих намерениях и мотивах. И ты всё ещё меня боишься? А как я могу не бояться? По щелчку пальцев начать воспринимать своего преследователя как старого знакомого? — Мне не нужны проблемы с законом, ладно? Всё, что было сделано мной до этого, было приблизительно в рамках закона. Если я сделаю что-то против твоей воли — это уже выйдет за рамки. А это уже не нужно никому. Это «приблизительно» едва не вызвало смешок. Это слово в данном контексте может оказаться очень широким понятием. Но что-то в его спокойном, уверенном тоне убеждало меня в том, что он не врёт. Глупо рассчитывать на собственные ощущения после всего произошедшего, но что мне ещё остаётся? Прошлая «я» подписала чёртов договор, и я ответственна за решения, которые не принимала. Которые попросту не помню. Записать видео придётся, и если не сейчас, так завтра, а если и не завтра тоже, то после. Я от этого не отверчусь. Лучше уже просто сделать и забыть, как страшный сон. Неуверенно киваю, и он ленивым движением поднимает руку, давая понять официантке, чтобы она рассчитала этот столик. Когда кофе, выпитый моим собеседником ещё до нашей встречи, был оплачен, я встала с кресла вслед за мужчиной. Идти рядом с ним, видеть его справа от себя, а не в нескольких метрах вдали, было чем-то невозможным, скорее даже безумным. Что, если я просто схожу с ума? Я потеряла сознание по пути к бару, и весь этот разговор был подброшен воспалённым мозгом в виде сна. Иначе и быть не может. Я шла чуть позади, чтобы не врезаться в него, когда он будет поворачивать в какую-либо сторону. Дорогу я не знаю. Иду в неизвестность, падаю в уже привычную для меня пропасть. Выйдя из бара, мы сразу повернули налево. Шли довольно долго прямо, и хоть я и старалась смотреть себе под ноги, нельзя было не заметить, что дома, которые мы проходили, уже занимали определенное место в моей памяти. И оживляли перед глазами картинку той ночи. — Помнишь этот путь? — интересуется мужчина, обведя глазами мои стиснутые в кулаки ладони, которые я под его взглядом разжала, и сжатые в тонкую полоску губы. — Помнишь, — констатирует, потому что устного ответа и не требуется. — Не подумай, что я поиздеваться решил. Нам правда идти такой дорогой. Очень вовремя, потому что я как раз успела об этом подумать. Учитывая, какое место он выбрал для сегодняшней встречи, только чтобы увидеть мою реакцию, вполне можно было заподозрить, что и путь он по этой же схеме выбирал. Всё было намного проще — просто, раз уж я проснулась именно в Hastings Park, то и место проведения процедуры должно было быть где-то относительно по близости, не стали бы меня, без сознания, тащить на другой конец города. В поле зрения появился выход из парка. Где-то там, если пройти чуть глубже, будет зелёная вывеска с названием и рисунком гор. Отвожу взгляд, чтобы не погрузиться слишком далеко в воспоминания. — Можно задать вопрос? — неуверенно и даже жалко в какой-то степени. — Удивлён, что ты не задала их уже миллион. Конечно, спрашивай. Задала бы, если бы покопалась в этом всём глубже, но это дело я оставлю на потом. Упущу шанс задать все возникшие вопросы, но и плевать на них, я знаю то, что должна знать, и этого достаточно. Это лучше, чем разрыдаться прямо у него перед глазами. Я не опущусь до такой степени. Лучше оставить это ощущение, будто всё это происходит не со мной, на как можно дольше. — Вы следили за мной круглосуточно? Караулили у подъезда или… или как вообще всё это происходило? Мужчина утвердительно кивает, отвечая на первый вопрос. Медлит, доставая из внутреннего кармана пиджака снова сигарету и зажигалку. Придерживая свою сумку, прикуривает, остановившись на несколько секунд. Выдыхает дым, и продолжаем идти. Как же много он курит. — Следили круглосуточно, но не я один. Я же не мог тратить всё своё время на то, чтобы сидеть в машине и просто ждать, — затяжка. Пауза. — И, тем не менее, мне было необходимо контролировать все твои перемещения и изменения. Меня часто сменяли люди, которые и до этого помогали мне в… различных делах, скажем так. Если говорить честно, меня поражало, как откровенно обо всём он говорит. Будто сам не осознает, что перед ним сейчас, задаёт вопросы и слушает, та девчонка, за которой он и следил, про которую говорит сейчас, как о чем-то простом и обыденном. Как о завтраке или о погоде. Оба будто не осознаём происходящее сейчас. Считаем, что перед нами — другие люди. Не из этого мира, из какой-то параллельной вселенной. Только дело было не в том, что он не осознавал. Ему всего лишь плевать. А я просто тупая. Раз иду не пойми куда с тем, кому может быть плевать. — Почему тогда я никого из них не видела? Только Вас, — продолжаю, перебивая тревожные мысли в голове. Останавливаемся на светофоре, он сбивает пепел прямо на асфальт. — Я строго-настрого запретил им появляться в твоём поле зрения, — смотрит на меня, а я наоборот — отвожу взгляд. — Сказал наблюдать максимально скрытно, чтобы ты их ни в коем случае не заметила. Сам я не особо скрывался, потому что знал, что сказать тебе в случае, если ты увидишь и решишься наконец подойти. Платили, интересно, тем людям, которые за мной ходили по пятам? Да наверняка платили, только интересно, откуда у этого человека столько денег. Эксперименты, должно быть, — постоянные траты, и прибыль они вряд ли приносят. Спрашивать не стану. Что-то мне подсказывало, что я не хочу знать ответ, который могу услышать. Перешли дорогу, и он останавливается у одного из домов. Открывает дверь, приглашающим жестом указывая мне пройти внутрь. Ноги не слушаются, и мозг отказывается работать. У эмоций наконец-то нашлась кнопка «вкл», и я почувствовала, как лёгкие стягиваются тугой проволокой. — Этот дом действительно похож на логово злодея? — спрашивает, ухмыляясь, и указывает рукой на здание. Поднимаю взгляд — четырёхэтажная постройка в светлых тонах, окна на первом этаже почти во всю стену, и двери стеклянные. Больше похоже на какой-нибудь небольшой бизнес-центр. Или жилой комплекс с небольшим количеством дорогих квартир. Ничего не отвечаю, только смотрю на мужчину, глупо, по-щенячьи. — Хорошо, вот подойди сюда, — манит рукой, которой держит тлеющую сигарету. Делаю несколько осторожных шагов. Когда я подошла ближе, указывает куда-то внутрь. — Смотри, вон там — консьерж. Сидит за столом, видишь? Если что-то, как ты предполагаешь, пойдёт не так, просто закричишь, и она услышит. Слышимость здесь неплохая. За высоким секретарским столом действительно сидела женщина и писала что-то в журнале. А если я даже закричать не успею? Глупости, просто глупости. Если он хотел что-то сделать — уже сделал бы. Отвёл бы в тихий переулок, а не в здание, наполненное людьми. — Успокоилась? Неуверенно киваю. Он повторно указывает рукой, чтобы я вошла. Еле передвигая свинцовыми ногами, я захожу внутрь, и, после того как мужчина заходит тоже и обходит меня, иду за ним следом. — Сколько раз я должна тебе сказать, что в здании не курят? — возмущается женщина на английском, и я присматриваюсь к ней ближе — на вид даже старше, чем он. Волосы не просто окрашены проседью, а почти полностью поседели. Она отмахивается от дыма свёрнутым листом бумаги, хотя тот её почти не касался. — Извините, миссис Донован, Вы меня знаете, я неисправим, — отвечает он без доли раскаяния в голосе и приходит мимо, делая ещё одну затяжку, как назло. — Это был последний раз! — бросает ему в спину. Он кидает окурок в мусорную корзину. — Последний раз, — громко повторяет он, соглашаясь. Я не знала, как себя вести и что делать, здороваться ли с женщиной вообще, просто шла следом, как неловкая, путающаяся в ногах тень, и молчала, смотря на происходящее, как на картинку на экране телевизора. Это не я. Меня здесь нет. Я не подхожу для этого места. Подумать только, ещё утром я сидела в привычной мне квартире и пила чай, а сейчас иду через незнакомый мне холл в бежевых оттенках и прохожу на лестницу через стеклянную дверь. — Этот последний раз был уже раз пятьсот, — признаётся он мне, обернувшись через плечо, и поднимается по лестнице. Я не понимаю. Не понимаю, почему говорит со мной, как с другом. Почему говорит то, что не играет никакой роли, почему говорит действительно играющее роль так пренебрежительно. Ступаю вслед за ним по лестнице, чувствуя, как тело всё меньше меня слушается. Непонятно, как вообще меня смогли вынести отсюда без сознания, если на первом этаже дежурят. Да о чём это я? Учитывая масштаб проекта, это — одна из наименьших возможных проблем, возникших в процессе. Но подобные неважные, даже глупые в какой-то степени вопросы помогали забить голову. На втором этаже мы прошли мимо больших горшков с цветами, мимо аквариума и диванчиков с кофейным столиком и подошли к одной из тёмно-коричневых дверей. Пока ключи звенели в его руках, отдаваясь гулким эхом у меня в висках, я глазами пыталась запомнить путь до лестницы в случае отступления. Под его взглядом прошла внутрь, прикусив от напряжения щеку почти до крови. Дыхание рваное, и моё сердцебиение, должно быть, слышит каждый в этом доме. — Я оставлю дверь незапертой, ладно? Если тебе так будет спокойнее. Ладно. Спасибо. Может показаться, что он заботится в какой-то степени. Но нужно помнить, повторять у себя в голове и напоминать себе, что он просто не хочет лишних проблем. А если я буду трястись, как при лихорадке, и не смогу и слова из себя выдавить, я буду проблемой. Никому это не нужно. Что нужно мне — наконец покончить со всем и бежать со всех ног отсюда. Что нужно ему — заархивировать удавшийся эксперимент, положить мою историю куда-нибудь на пыльную полку и забыть какую-то там Алису Токареву. Все будут счастливы. — Чай, кофе? У меня вырвался смешок. Покачала головой. Давайте уже запишем чёртов видеоролик, и я пойду. Он указывает мне рукой на одну из дверей. Прохожу, даже не осматриваясь. В комнате, в которую он меня позвал, сидела девушка за компьютерным столом. Что-то печатала, но увидев меня, остановилась, подняла недоумевающий взгляд. Посмотрела куда-то за мою спину — на мужчину, видимо. Я прошла чуть дальше и неловко встала у какого-то стеллажа, чтобы не стоять к нему спиной. После всего — некомфортно. — Подготовь камеру, Амели, — бросает он ей по-английски, и она тут же вскакивает с места и подходит к шкафчикам. Копается там, перебирая технику. Неуверенно смотрю на него — он приглашающе указывает на одно из двух бежевых кресел. Потоптавшись на месте, сажусь, и устало откидываюсь на спинку. Когда это всё закончится? Я хочу домой. Когда Амели снова оборачивается, принявшись устанавливать камеру на штатив, я вглядываюсь в её лицо внимательнее. Это она. Та девушка в халате и со шприцом в руке из воспоминания — она. Сердце неприятно сжалось. Где-то здесь, получается, находится белая комната, в которой мне вкололи вещества. Благо заходить мне в неё не придётся. — Что мне говорить? — спрашиваю, когда камера была настроена, и мужчина сел напротив меня в рабочее кресло. — Всё. С твоего пробуждения и до этого момента — всё. О том, как себя чувствовала физически, морально, о твоих взаимоотношениях с Падалеки и о том, чем ты занималась все эти дни в его квартире. Это было трудно. Трудно — просто взять и рассказать всё это, учитывая, что я, получается, рассказывала о всей своей жизни. Абсолютно всё, что помню. Как писала в личный дневник или делилась лучшему другу. Камера — не друг. И мужчина за ней — тем более. И всё равно пришлось рассказать. Я описала по памяти свои болезненные ощущения после пробуждения. Про встречу с Джаредом, про полицию, про больницу — на этом моменте мужчина как-то странно сжал губы в полоску, — про съёмку, про консульство. Когда речь зашла про сонный паралич, в горле было слишком сухо, и мысли как-то сбивались. Амели принесла мне стакан воды. Кое-как передала свои чувства во время сонного паралича. Продолжила — про попытки занятия спортом, про пикник и про время от времени появляющиеся воспоминания. Рассказала почти всё, упомянула и про фильмы, и про шахматы, но ни разу не заикнулась про взаимоотношения с Джаредом. Сказала: друзья. Достаточно широкое понятие, и я не собиралась вдаваться в подробности. Запись вышла намного длиннее, чем та, которая «до». Но мой голос казался намного увереннее, чем на том видео, и это просто смешно. Потому что я не была уверена ни в чем. Ни в себе настоящей, ни в себе прошлой, ни в том, что ждёт меня, как только я переступлю через порог этого здания. — Я свободна? — спрашиваю нетерпеливо, сидя, как на иголках. Что, Алис, не терпится утопить себя волной мыслей? Ты можешь начинать, что тебя останавливает. — А вознаграждение забрать не хочешь? Точно. Я же ещё и ради денег на это всё согласилась. Шумно втягиваю носом воздух. В пренебрежительном жесте пожимаю плечами. Амели удалилась в другую комнату, и моя больная фантазия нарисовала, как она возвращается со шприцом. Ещё одним. Я пытаюсь куда-то отступить, но меня загоняют в ловушку, и игла вкалывается мне в шею. Я встала с кресла и засунула руки в карманы джинсов. Девушка вернулась через несколько секунд. В её руках — небольшой рюкзак, серый с чёрными вставками. Хмурюсь непонимающе, а она его мне протягивает. — Это твоё. Как я могла подумать, что на другой континент я прилетела без всего? Ну да, конечно, прилетела налегке, никаких вещей, только я сама и тяга к новому будущему. Неуверенно беру рюкзак и вогружаю себе на плечо. «Вознаграждение» уже внутри? Будто отвечая на мой вопрос, мужчина подходит сбоку и протягивает мне какой-то прозрачный файл. — Там все твои документы и кредитная карта. Деньги на неё уже переведены. Код от карты — в паспорте. И билет на открытую дату, только позвони и предупреди авиакомпанию за два дня до вылета. Киваю, показывая, что всё поняла. Хотя слова доходили до сознания заторможенно. С опозданием в несколько секунд. Ну, вот и всё? Я свободна? — Тебя проводить до первого этажа? — Справлюсь, — бормочу себе под нос, слегка склонив голову, и иду к двери. Я уже чувствовала, что вот, ещё пару секунд, и мысли меня уничтожат. Выйдут из-за угла и вонзят в грудь большущий нож. Воздуха становилось меньше, и я молилась дойти до улицы, не упав. — Алиса? — оборачиваюсь на своё имя через плечо, потому что повернуться полностью физически не смогу. — Спасибо за участие в эксперименте. Мне хотелось рассмеяться. Нервно и громко. Безумно. Спасибо. Спасибо, что притащилась на другой континент, позволила вколоть в себя непонятную хрень, забрать твои воспоминания. Спасибо, что не стала всё усложнять судебными разбирательствами за то, что мы слегка поддали огоньку в эксперименте. Кивок. Несколько шагов до незапертой двери. Дальше — почти бегом до лестницы, спускаюсь, чувствуя, как что-то давит на грудь. Прохожу мимо высокого стола. Толкаю от себя стеклянную дверь. Воздух. Свежий воздух, ворвавшийся в лёгкие. Жадно его глотаю, и надышаться не могу. Всё закончилось. Я должна прыгать от счастья. Ведь я всё узнала, вау! И меня даже не убили! Меня не будут преследовать! Могу лететь домой! Домой. Хватаюсь свободной рукой за грудную клетку, потому что задыхаюсь. Воздух, кислород есть, а доступа к нему — нет. Всё кажется слишком громким. Машины, люди, животные. Замолчите. Мне нужна тишина. Мне нужно всё обдумать. Я ожидала другого. Не воспринимала те мысли насчёт каких-то погонь и детективных замашек серьёзно, но думала, что, всё же, причина моего нахождения здесь более… поэтична. Драматична. Я не знаю. Не такая серая и пустая. Всё оказалось до глупости просто. Не выдержала проблем? Пф, да что за проблемы это были! Слабая, жалкая, трусливая… Вместо того, чтобы что-то предпринять, я улетела как можно дальше от трудностей и позволила отнять свою личность. Ожидала, что не будет последствий? Какая же наивная. И беспомощная. Никчёмная. Джаред. Я вспоминала, конечно, о нём за всё это время. Когда записывала видео, особенно. Но сейчас это слово сильно ударило по голове, пуская по венам растекающуюся панику. Что я ему скажу? Он же думает, что я сейчас где-то отдыхаю, утоляю жажду самостоятельности. А я вернусь с рюкзаком на плече и со всеми документами, которые были утеряны. С деньгами. И билетом обратно. Сжечь бы этот билет. Потому что я не хочу обратно. Я снесла старый потрёпанный дом, походила посмотрела на остальные, и теперь мне нужно возвращаться на свою пустую территорию, потому что здесь мне места нет. Надышалась счастьем. Пора домой. Которого просто нет. У меня нет дома. Физически — съёмная квартирка, с которой меня сейчас ничего не связывает. Морально… квартира Джареда, она мне не принадлежит. Она не моя. Я даже звать её не могу своим домом, хотя все эти дни это сладкое слово постоянно срывалось с моих губ. Я называла его так. Я говорила пойдём домой, и приходила не домой. Слёз сейчас почему-то не было. Я была уверена, что разрыдаюсь, стоит только остаться одной, но глаза оставались сухими. Просто дышать было нечем. Лёгкие не работали. Сказали, что их хозяйка ущербна, и отключились. В груди жгло до дрожи. На негнущихся ногах я старалась уйти как можно дальше отсюда. По уже знакомому маршруту, потому что идти в другую сторону — самоубийство. Я ненавидела себя сейчас, но не настолько, что добровольно слиться с толпой, потеряться в этом бесконечном ванкуверском лабиринте и не найти дорогу обратно. Пока я шла, случайно задела нескольких людей. Бормотала им извинения на русском и шла дальше. Шла, пока не осознала, что подъезд уже слишком рядом, и дальше дороги нет — только туда, к двери, к Джареду. Я не смогу поговорить с ним сейчас. У меня слов не хватит передать, насколько мне жаль, что всё это время он жалел девушку, которая сама виновата в том, что с ней произошло. Заботился, помогал, поддерживал. Потому что со мной случилась беда, потому что кто-то плохо со мной обошёлся, потому что на меня свалилось так много. А оказалось, что я добровольно поставила подпись на чёртовом договоре и легла под шприц. Нет, я точно не смогу. Мне нужно время. Мне нужен перерыв. Оглядываюсь: впереди есть лавочка, стоящая между двумя фонарными столбами. Сажусь с краю и запускаю пальцы в волосы. Сжимаю их почти до боли, потому что я не знаю, что, чёрт возьми, делать. Я могла бы, знаете, выбросить этот рюкзак где-нибудь. С документами, с билетом, с вещами. Вернуться в квартиру, улыбнуться Джареду и сказать, что хорошо провела время. И всё бы шло своим чередом, ничего бы не изменилось. Полиция и консульство разбирались бы с моим делом. Джаред бы ничего не узнал, я бы ему не сказала. Притворялась бы, что всё ещё живу в неизвестности. Увы, я не настолько паршивый человек. Хотела бы. Я бы хотела ничего не чувствовать. Я бы хотела быть способной солгать и не испытывать отвращения к себе, но я не могу. Я кладу рюкзак рядом с собой и зачем-то тяну за молнию, открывая. Хочу посмотреть, а кто это вообще — Алиса? Кто эта Алиса Токарева? Я знаю только Элис. Поверх всех вещей — телефон. Маленький, старенький "asus", с двумя трещинами на экране и с мелкими царапинами на задней крышке. Попыталась включить, но не включается. Аккумулятор сел. Неудивительно. Рядом с ним зарядка, спутанные наушники, круглая расчёска с зеркалом на обороте, предметы личной гигиены. Под всем этим — кожаная куртка. Я достаю её и надеваю, потому что холодно. Я в плотном свитере, но мне холодно. Мне показалось, наверное, что я почувствую себя прежней собой, если надену её. Но это как накинуть на себя чужую шкуру. Не то. Не чувствуется, что это была я, что я носила её, что покупала когда-то. Просто чья-то чужая куртка. Да мне даже в куртке Джареда было комфортнее. Даже она мне меньше чужая, чем эта. Застегнув обратно рюкзак, я беру в руки файл с документами. Их и не особо много — два паспорта, да и только. Открыла загранпаспорт и увидела один только штамп — канадский. До этого не летала никуда. Оно и понятно, судя по тому, что я слышала о своей прошлой жизни. В паспорте — виза. Каким образом я вообще умудрилась получить визу в Канаду? Только если по приглашению этого Ржевского. Чёрт, я же не увижу его больше никогда. Нет, скучать я точно не буду, лучше убейте, но просто до мозга всё никак не могло дойти осознание, что всё кончено. Никаких преследований больше. Никаких догадок. Никакого страха. Только если страх перед будущим. Потому что оно — как чёрное размытое пятно. Это не редкость, немало людей даже не представляют, что их ждёт в будущем. Но что делать в случае, когда и за спиной — такое же пятно? Ни прошлого, ни будущего. Ничего. У меня ничего нет.