"Время встреч"

За окном шумел ласковый, еще не успевший озлобиться к приближению вечера, ветер, подыгрывающий осеннему желтому солнцу. В открытую форточку влетали голоса больничного двора: разъяренная медсестра кричала что-то неясное тому, кто не желал ее слушать. Пахло яблоками и свежим бельем. Саске долго не решался открыть глаза, но в итоге, когда очнувшаяся ото сна память встрепенулась и разложила все по полочкам, за несколько минут рассказав, что случилось и где он сейчас предположительно находится, ему пришлось это сделать: чертовски хотелось понять, куда же его поместили... Больничная палата: белый потолок, бежевые стены, отреставрированные подоконники окон, занавешенные прозрачными легкими занавесками — совсем не похоже на то, что помнил Саске еще с тех пор, когда он был ребенком и частенько попадал в больницу с очередными переломами и прочими болячками. Раньше, во времена его детства, больница всем своим видом говорила о том, насколько она старее многих конохских зданий. Ее скрипучие паркетные полы, по которым невозможно было шага сделать, чтобы не выдать себя, ее обтертые перила, за которые держалось не одно поколение шиноби, ее своеобразный специфический запах — хлорки, формалина, лекарственных трав и хрустящего, только что выстиранного белья. Множество воспоминаний, которые со временем забываются, но, по закону жизни, не вытравливаются до конца из потаенных файлов памяти, всплывая в самый ненужный момент, от которого сладко и больно сжимается сердце. Вот оно, все родное. В семнадцать лет, вернувшись в Коноху нукенином, Саске не испытал такого томящего чувства, вязкого, плавящего. Ему было все равно — у него была цель, к которой он шел. И такая мелочь, как тоска по дому, по тому месту, где тебе рады, где тебя принимают в любой момент твоей жизни и любым, ему бы только помешала. От такого надо было сбежать, потому что чувствовал, еще чуть-чуть - и сдашься, поддавшись уговорам, ласковым взглядам, заманят, задушат, обратно заставят жить под чужую дудку. Еще немного - и научишься ценить такое отношение, такие чувства. А вот теперь и сам в глубине души был рад, если бы кто-то сейчас полез с предложением помощи, с чем-нибудь домашним, теплым, своим. Саске поморщился: мысли были неприятные, выдававшие слабину живого человека, всего лишь спрятавшегося за непроницаемой маской. Он повернул голову — на тумбочке рядом с кроватью стояла ваза с полевыми цветами. «Банальщина», - мысленно сплюнул Саске, но улыбнулся, когда понял, что невольно, по - старинке, гадает, кто бы это мог быть: Сакура или Ино?.. «Сакура». Имя обожгло. Во рту пересохло. Только сейчас Саске понял, что он находится именно в Конохе, и что он все-таки жив, а это значит, что скоро, совсем скоро, придется все рассказать, все, как есть. Слова уже начали складываться в предложения — те, которые надо заготовить для Хокаге, те, которые для Морино, и те, которые для Наруто... В дверь постучали, и, не став ждать ответа, посетитель вошел в палату. Саске приподнялся на постели, ощутив, что ребра хорошо перемотаны бинтами, от чего сесть прямо не получилось. Бок больше не болел, не рвали на части огненные вспышки. Такое чувство, что и ранения-то никакого не было, так хорошо постарался безымянный медик, поколдовавший над Саске. Возможно, что и шрама не останется, но это еще покажет время. Бинты оказались и на руках — вместе со следами от капельницы, с синими точками уколов на сгибе локтя. Повязка на плече, и обмотана нога. Столько, оказывается, ран, а Саске и не замечал их, пока шел в Коноху. - Цветы от Ино, - пояснил Наруто, присаживаясь на край кровати. На нем стандартная джоунинская форма, разнящаяся от обычной только тем, что на груди красуется отличительный знак — знак власти, говорящий, что слово этого человека — закон. Волосы, аккуратно подвязаны обычным протектором. И никакой шляпы Хокаге. Кто из незнающих встретит на улице — даже не поймет, что перед ним представитель власти. Во взгляде ни любопытства, ни любой другой эмоции — ровный, спокойный взгляд человека, пришедшего поговорить. Саске моментально узнал — деловой тон, рабочая атмосфера. - А то, как я себя чувствую? - усмехнулся Саске. – Может, я тут помираю, и мне не до цветочков. - Не помираешь, - утвердительно кивнул Наруто. - И не помрешь. Пока. - Ну, теперь, во всяком случае, я знаю имя своего лечащего врача. - Яманака уже давно не занимается медициной. - Вышла замуж за садовода? - Сеть цветочных магазинов. - Деловая женщина. Красавица. На что бы такое поспорить, что одиночества у нее больше, чем денег? Наруто не ответил. Он поднялся с кровати и подошел к окну: военная выправка, руки заложены за спину. Саске видел такое не раз и не два: так стояли люди на допросе, те, перед кем связаные, с разбитым в кровь ртом сидели их пленные, подопытные. И эта поза Наруто, этот его стиль яснее любых знаков говорили, кто он такой и что ему положено и разрешено делать в этой деревне. Умение и привычка, выработанные в подвалах Морино Ибики — человека, с которым приходится общаться по работе больше всего, от которого все умения и знания, от которого понабрался за столько лет такого, чего и в житейском плане не вытравишь ни годами спокойной жизни, ни заботой, ничем. Саске не сводил с Наруто глаз — наблюдал, подмечая каждое движение: наклон головы, как сцепил в замок за спиной пальцы, как выпрямил спину — на изготовке. - Морино в отпуске, что ли? - Нет, - Наруто отвернулся от окна. - Я не за допросом пришел. - А это? - Саске кивнул на Узумаки. - А это просто привычка. Он пошел по палате кругом, вдоль стены, рассматривая то стеклянный столик с лекарствами, то криво прибитую картину, иногда расцепляя руки, так по-деловому спрятанные за спиной, и касаясь то спинки стула, то отставленной в сторону капельницы. Словно потухшее, приутихшее солнце, Наруто лениво осматривал свои владения, деяния рук своих, оттягивая момент собственного человеческого пробуждения. От него веет силой и властью, а еще чем-то таким же знакомым, как кусками облетевшая с больничных подоконников краска, которую вместе, после миссий собирали и с треском ломали в по-детски жестоких пальцах, от чего руки пачкались и белели. - Где Хикару? - С отцом. - Как он? - В норме. Ребенок — быстро отходит. Надеюсь. - Я хочу его видеть. - Успеешь, - Наруто сделал предупреждающий жест рукой, заметив, что Учиха вознамерился встать с кровати. - Саске, может, для начала выясним что к чему? Здравый рассудок говорил: расскажи все как есть, кратко и содержательно, все, что лежит на поверхности, и уйди, вернись в свою деревню, к жене, не влезай в это болото, не опутывай себя вновь ниточками — тоненькими, незаметными, больно впивающимися в кожу воспоминаниями, словами, прикосновениями. Одна беда потянет за собой другую. И чувствуешь же, что встал на конвейер, неумолимый, который не остановится, и, пока он еще не разогнался, надо бежать. - Давай. Здравый рассудок еще бился в голове, прося и умоляя, а Саске уже ясно видел перед собой свою новую цель, поняв, что он сейчас расскажет Наруто, вспомнив все то, что он пережил там, на обломках рухнувшего от взрыва дома... Боль от разорванного бока встрепенулась не сразу. Сперва защипало кожу лица, мелко присыпанную пылью и разбившимся в пыль стеклом. Саске ощутил себя, сразу же открыл глаза и тут же согнулся пополам, заходясь в кашле. Кругом оседала серая муть — взорвавшийся участок мира, медленно опускавшийся на землю, возвращающийся обратно, туда, где было его место, но возвращавшийся уже другим, искореженным, разметавшимся на части, кусками, уничтоженными до самого незначительного состояния. Рассмотреть что-либо Саске не мог: Мангекью шаринган отреагировал моментально — спас, дал возможность увернуться от опасности, увильнуть в который раз от смерти. Учиха и сам не смог сообразить, в какой момент его глаза отреагировали сами, перекрывая обычное состояние шарингана этой страшной кровавой силой, стоящей ему столько чакры и здоровья. Но он был жив, и сейчас это главное, самое важное, что он чувствует свое тело, руки, ноги, что кровь на руках и лице — это кровь от ран, от исполосованной стеклом кожи. Саске мог двигаться. Сперва он поднялся на четвереньки, все так же кашляя, подавляя в себе позывы к рвоте. Вдалеке уже что-то выло, кричало, просило о помощи. Изменения, потянувшие за собой другие: выдерни почву у людей из-под ног, и они забегают быстрее. И вот когда Саске попытался подняться на ноги, тогда боль в разорванном боку ударила тяжело и немилосердно, вновь ставя на колени, подчиняя, услужливо подставляя новый виток кашля — для остроты ощущений, словно готовя изысканное блюдо, трапезу для искушенного жизнью зрителя. - Парень! - голос метался между правым и левым ухом, и Саске никак не мог понять, куда ему обернуться. - Парень! Ты как? Эй! Ты как, говорю? Ребята! Тут раненый! Из горла вырывался только хрип. Саске, словно рыба, беззвучно открывал рот, хватая, жадно заглатывая воздух, в котором, подобно яду, растекались сера и пыль. За плечи его теребили чьи-то руки, причиняя дополнительную боль, не давая впасть в жуткое забытье, погрузиться полностью в ощущения, в физический кошмар изуродованного тела. - Парень, держись! Еще немного, скоро тебе помогут. - Са... - Саске не договорил, из горла вырвался хрип, затем сдавленный кашель. - Тихо, тихо, - шептал кто-то неведомый в голове и одновременно где-то рядом. - Тихо, молчи. Мужские голоса сменялись женскими. Лаяли собаки, оповещая округу о случившейся трагедии, первыми оплакивая загубленные человеческие жизни. Выли сирены, били колокола. Ударная волна продолжилась звуком ужаса, возмущенного испуганного крика, понеслась, потекла по улицам. Разноцветная осень, прекрасное золото с вплетением уходящей зелени, красного рубина - все покрылось дымчатым мраком, непроглядной серостью, удушливой смертью. Люди метались по развалинам, окружали разрушенную территорию кругом, любопытствуя, ужасаясь, охая, спрашивая, призывая к спокойствию и молчанию. Но никто не слушался, не слушал, не пытался услышать. Саске казалось, что он очутился в аду, но длилось это не больше пары минут. А дальше шинобье чутье взяло свое. Тело отошло от первого шока, вернуло ему способность мыслить здраво. Учиха понял, что раны не смертельны, он может двигаться, еще чуть-чуть и поднимется на ноги. Слева от себя он уже в состоянии был различить мужской силуэт — человека, который все это время не давал ему потерять сознание, упав обратно на разбитые на части камни. Впереди громоздился большой, состоящий из неаккуратных кусков, что еще недавно были единым целым жилым домом, завал. - Са... Сакура, - Саске, пошатываясь, поднялся на ноги. - Парень, ты куда? - мужчина схватил его за руку. - Парень, ты чего? Ты вообще кто? Ты как встать-то смог? - Сакура, - Саске его не слышал, шаг за шагом двигаясь туда, где, как ему казалось, раньше стоял неприметный дом, тот, из которого так и не успела выбраться Харуно. Нельзя было проверить наличие чакры, не было возможности воспользоваться шаринганом. Саске чувствовал свою полную беспомощность, человечность, живую слабость, которая отдавалась ранами, немым криком об уже бесполезной помощи. - Парень стой! Умереть хочешь? Его схватили под руки и попытались оттащить назад, но Учиха уже пришел в себя, возвращая способность противостоять как ранам, так и панике. Он раз за разом сбрасывал с себя чужие руки и шел вперед, не зная, не понимая, а просто чувствуя, что ему надо, жизненно необходимо попасть на шаг, на два шага вперед, дойти, увидеть самому, дать точный ответ своим страхам и своей надежде. - Сумасшедший, что ли? - Да кто его знает! Тебя бы в такое пекло! - Ребят, может, у него родные там? Вокруг прояснялось: то тут, то там стали отчетливо видны обломки дома, расцепленные перекрытия, камни, деревянные горящие балки, на которых словно на факелах были намотаны и заверчены тряпки, бывшие когда-то цветными, а сейчас почерневшими от гари, от огня, пожирающего все, до чего он мог дотянуться. Саске шел уже более уверенно, иногда оступаясь, спотыкаясь, хватаясь за тлеющие обломки дома и тут же отдергивая обожженную руку. Взгляд выхватывал изувеченную мебель, оторванные части человеческих тел, разметанные по земле в виде причудливых запчастей - рук, костей, кожи. Саске переступал через все это месиво и крошево и то беззвучно звал, то неумело, с надрывом выкрикивал имя. - Сакура! Са. Ку. Ра. Коричневая краска — смесь крови и грязи — залепила одежду, щеки, шею, пристала пятнами к ладоням, коленям. - Сакура, Сакура, Сакура. «Помогите. Помогите. Помогите». Саске не смотрел на фрагменты тел, попадавшиеся в его поле зрения, он не присматривался к ним, надеясь узнать в них Харуно. Он не хотел, не думал об этом, углубляясь в дымящиеся развалины, он помнил Сакуру живой, веселой и в тоже время немного грустной, с легкой улыбкой и зеленого цвета глазами. Когда-то сам, юный, жестокий, бежавший от себя и прошлого, был готов ее убить, лишить жизни, и вот теперь не мог даже мысли себе позволить, что увидит своего друга, свое прошлое, свое родное разодранным на части, в кровавом месиве, неестественно искаженным. - Сакура! - крик разорвал пространство. За спиной Саске вздрогнули люди, испугавшись истошного глухого голоса, надрывного, с обреченностью. - Сакура! Саске бросился вперед, падая на колени, разгребая завал, царапая ногтями безмолвные, жестокие камни, разрывая попадавшиеся тряпки. - Сакура! Он метался из одной стороны в другую, кричал, звал, поскальзываясь в лужах чего-то непонятного, склизкого, не в силах сосредоточить взгляд на чем-то одном — в глазах, растревоженных шаринганом, плыло, поминутно приходилось прикрывать нестерпимо ноющие веки. В груди билось очумевшее сердце, знавшее, точно знавшее, но не желавшее признавать свои ошибки. Не любил, смог вытравить ощущение дружбы, никогда не признавал, думал - помеха, дурная баба, нет ее и лучше. А сердце билось, билось, билось... Дурная, крикливая, надоедливая, всю жизнь со своими чувствами, столько лет спокойной жизни без нее и всех этих ее друзей, их друзей, наших друзей. Бьется, бьется, бьется неугомонное, каждым ударом правду выбивая. Вот тебе оно, Саске, твое желанное — свобода от людей, от связей, от мыслей, от дум. Получи, не отказывайся. Нет больше приставаний, напоминаний того, что жить мешало, не давая покоя, — детская привязанность, счастливые моменты, маленькие глупые приключения, слезы, навязчивое желание коснуться, стереть влажной, дезинфицирующей салфеткой кровь с щеки после битвы. Сакура. Бьется, бьется, бьется — сил нет, как бьется. И злость уже нарастает: на себя, на нее, на уже мертвую, но все еще такую живую в своем образе в его памяти, на весь мир, который кругом и в тоже время в одной точке — в раненом сердце, в небольшом багрово-красном комочке, в сжимающихся мышцах, в сосудах, в крови. Ядом растекается жалость и ненависть. - Сакура! Она лежала, придавленная усеянной трещинами плитой. Розового, такого сейчас нелепого цвета, волосы разметались по земле. Она казалась Саске родной, своей — только дотронься, возьми в руки переломанное тело, прижми к себе, закрой от мира, невольно мешая свою кровь с ее, так, как мечталось когда-то в детстве, в Академии, — обменяться кровью, побрататься, стать командой, только, чур, без девчонок. Да, тогда именно так. И только сейчас, когда своими глазами видишь под плитой уже не цельное тело, а мясо, содранное до костей, вывернутую наизнанку сущность — некрасивую, ту, что боятся, ту, что не хотят видеть, потому что тогда надо бы признать, что мы такие же, состоим из того же, нелицеприятного, живого, оголено – животного... только сейчас тебе уже все равно, кто перед тобой — мужчина, женщина, ребенок, враг, друг. - Сакура, - Саске опустился перед ней на колени, коснулся дрожащими пальцами омоченного в крови лба женщины. - Сакура. Сакура. Шумная девочка, розоволосая, с тяжелым своевольным характером. Она ругается, она дерется, боится, стесняется, слушает — такая внимательная, сосредоточенная, знающая, чего она хочет, кого она любит, за кого бьется и за что убивает. Ее идеи, ее видение жизни, ее осознание судьбы. Саске коснулся ее волос — мягкие, щеки — еще теплая. А на шее лежит цепочка с кулоном. Не разорвалась, осталась целой в отличие от своей владелицы. Саске приподнял голову Сакуры, положил себе на колени и вспомнил: родинка на шее, чуть ниже левого уха. Родинка. Теплые ласковые женские руки. Верхняя губа чуть толще нижней. Чаще всего Сакура поджимала губы, когда была чем-то недовольна или задумывалась о чем-либо. Маленькие воспоминания, понятия, мысли, которых никогда не знал, не думал, что может даже обратить на них внимания. Саске склонился над телом, уткнулся лбом в разорванную грудь, умываясь в крови, захлебываясь в ней как в несуществующих слезах, от которых давно отвык, которых не позволял себе с самого детства, с тех пор, как похоронил родителей. Рука дернулась, и Сакура открыла глаза. Еле-еле, преодолевая невыносимую боль. - Сакура. Сакура, - Саске вскинулся: страшный, в крови, в грязи на бледно-серой коже, с безумным взглядом, с дрожащими руками. - Дай... - шепотом произнесла женщина. - Дай... - Сакура. - Дай... Дай мне, - она тяжело дышала, меняя последние минуты жизни на короткие, тихие, отрывистые слова. - Слово. - Слово, - словно эхом отозвался Саске. - Сына, - выдохнула Сакура. - Сына... Сына береги. Дай... - Слово. Слово, - шептал быстро-быстро Саске. - Даю слово. Слышишь, Сакура, даю слово. Мое слово. Кровью клянусь. Своей кровью. - Саске, - позвала женщина. - Честно. Честно, Саске... - Клянусь, клянусь. Кровью. Нашей с тобой кровью, нашей с тобой памятью, вот этими руками клянусь. Сакура, клянусь. - Возьми, но не отнимай, - она попыталась улыбнуться окровавленным ртом, и получилось некрасиво, неприятно. Смерть уже стояла рядом, у Саске за спиной, она холодила ему обожженные плечи и молчаливо ждала, постепенно теряя терпение. Пора, пора, Учиха, прощайся еще с одной ошибкой, прощайся с еще одним сердцем, отпускай, убирай руки, все равно не удержишь, из какого бы ты ни был клана, какой бы силой ты ни обладал, я сильнее, говорила смерть. - Не це... луй, - попросила Сакура склонившегося над ней Саске. - Сакура, - выдохнул Саске ей в лицо, дрожа всем телом, утыкаясь лбом в лоб, глухо, молча, с горечью, ядом, окружившими их. - Сакура. - Прощай, - лицо Сакуры застыло. Оцепенение ползло по телу, медленно подбираясь к глазам, пока еще живым, но уже не видящим ничего перед собой. - Сакура! - Саске рванул тело на себя, удерживая, умоляя и проклиная одновременно. - Сакура! - Живи. «Давай», - попросила смерть и протянула руку. Живи, Саске. Живи. Живи. Живи. «Не надо»! - Парень, отойди. Отцепите его ребята. - Жена, наверное. - Да это же Учиха. Голоса. Разные. Интонации. Испуганные, удивленные, неузнаваемые. Кружат вокруг и над головой, трещат, не переставая, не дают покоя, не позволяют забыться в горе, окунуться с головой в этот омут — спасительный, с криком, со звериной жаждой выть. Назойливые люди, страхи, желания. От них не убежать с таким грузом — неподвижное тело на руках, от них не избавиться с такой силой — хоронить вперед себя тех, кого любишь. С ними можно только смириться. Принять все как есть. Позволить расцепить свои руки, забрать еще теплое тело, отнять от груди человеческое, память, юность, друга. И все это молча, без слез, без эмоций. Так надо. Так легче, так проще. Над пеплом должен витать только пепел. Наруто, до этого сидевший на кровати напротив Саске, встал и, молча, отошел к окну. Побелевшими пальцами вцепился в подоконник и замер. Думал, представлял, был там, на том пепелище, о котором безэмоционально, глухо, севшим голосом рассказывал только что Учиха. Хоронил Сакуру заново: укладывал в гроб своими руками, заколачивал крышку, стоял над своей работой тихо, будто боясь разбудить. И все это перед глазами вместо осени, вместо шума ветра, крикливых граждан, мусора, что изящными движениями гоняется при помощи ветра друг за другом, по дорогам, по закоулкам, мимо крыльца резиденции Хокаге - никому неясная красота . Саске сидел сзади, понурив голову. Вертел в руках кончик пододеяльника. Никто не думал, что так получится. Привычка, дарованная тем, кто много лет общается бок о бок, удачно преодолевая все перипетии и препятствия. Живешь с человеком год, два, три, столько лет, что в конечном итоге забываешь момент вашей первой встречи, и вот уже кажется, что человек вечен, что ты его никогда не потеряешь, что те, кто умирают на твоих глазах, в твоем времени — все они далеко, неясно, не здесь и не сейчас. О них можно горевать, можно покачать головой, ужаснуться, но они все равно будут от тебя слишком далеко. Сердце не дрогнет, подернутое жалостью, но не истиной. Мало кто знает, что делать, если родное гибнет, если твое бессмертное умирает у тебя на руках, когда мысли о собственной смертности не так страшны, как эта беспомощность. Не знал и Наруто, отправивший на гибель не один десяток людей. Не знал и Саске, который кормил семью за счет человеческих жизней. Все у них и у тысяч таких же, как они, одинаково: отношения, выстроенные на деле, дружба, выстроенная на крови, дома, семьи, покупки и праздники с выходными — за все оплачено смертью. Даже за любовь существует своя определенная плата. За спокойствие, за жизнь, за сон, за право курить тогда, когда другие будут задыхаться, за право есть, пить, когда другие голодают. Право сильнейших, право тех, кому повезло. К этому привыкаешь, от этого никуда не денешься. В итоге единственное, что тревожит душу, — это какого цвета венок выбрать на могилу того, кем ты заплатил за собственную неприкосновенность. Отсрочил время встречи — с жизнью, со смертью, с собой. - О том, кто такая Сакура, знали. Но даже не скрыли того, что было в этом притоне. Затем убрали. Грязно, но очень грамотно, не придерешься. Ни следов, ни свидетелей. Кто спросит — пожар, взрыв. Такое случается не редко. - Что там было? - Наруто наконец-то смог отпустить подоконник, с которого мелко посыпалась содранная краска. - Тебе виднее, - Саске пожал плечами. - Твое мнение. - Мое? - он усмехнулся, посматривая искоса на Узумаки. - Мое тебя не касается. Наруто развернулся и встретился с Саске взглядом: с застывшим вопросом, с непониманием, с легким упреком, с тем старым, что было присуще ему много лет назад в его эмоциональности, дружелюбности, открытости, желании спасти всех и каждого. Мелькнуло это и прошло, опустилось плавно, медленно на дно зрачков — не различишь, не узнаешь, что это было, если не видел, не знал прежнего Наруто. - Как так можно, да? - распознал его настрой Саске. - Нет, - Наруто уже совладал с собой, закрывшись наглухо, четко, беспринципно. - Не хочешь ввязываться, не надо. Давай по-другому. Мне нужна информация. Ты мне ее предоставляешь и дальше — свободен. - Что хочешь? - Все. - Не бесплатно. Наруто коротко рассмеялся. - Работа накладывает свои отпечатки. - Узумаки. Прости, не успел уловить момент, когда ты сделался таким умным. На улице заиграла легкая веселая мелодия. Наруто перегнулся через подоконник, выглядывая из окна. Что-то иностранное, джазовое, совсем не подходящее под момент. Во дворе, обнявшись с улыбчивыми девушками в белых халатах, танцевали пациенты. Их было двое — в бинтах, один прихрамывал. Медсестры шутили, периодически останавливаясь и давая время передохнуть своим раненым подопечным. - Крикнуть бы, чтобы выключили, да не услышат, - вздохнул он, закрывая окно. - Наруто, - позвал Саске. В палате стало тихо и необъяснимо уютно. Притихли уличные голоса, не шумел ветер, напоминая о том, что за окном живет целый отдельный мир. В комнате только двое — друг напротив друга. Сюда никто не войдет, зная, что пациенту наносит серьезный визит сам помощник Хокаге, никто не потревожит, не дернет, не станет надоедать, как больничные голоса со двора. Наруто подошел и сел на край кровати: ссутулился, не скрывая своей усталости и нежелания долго и официально возиться. Скрестил руки на груди и поднял взгляд на Саске — мол, слушаю тебя. - Ничего особенного, - начал Учиха. - По словам Сакуры это был обычный терапевт, не хуже, не лучше тех, что обосновываются в маленьких деревушках и лечат дедовскими методами за небольшую плату. - То есть мы были неправы. - Не совсем, - Саске поморщился, сделав неудачную попытку сесть прямо. - По деревне ходят слухи, что этот доктор лечил исключительно детей, обещая избавление от любой болезни благодаря одной единственной таблетке. Знакомо? - Ну, - Наруто почесал подбородок. - Возможно. - Ладно, не хочешь рассказывать, твои проблемы. - Мы сами еще толком ничего не знаем. - Все бы выглядело подобно несчастному случаю или шарашкиной конторе, если бы не одно «но». О том, что Сакура пошла туда с разведкой, — знали. И те, кто ее убрал, были в курсе: и кто она, и что она там делала. Сакура была неопасна. От нее избавились не потому, что боялись разоблачения, а как от мусора, как от ошметков грязи на ботинках. Она просто оказалась не вовремя и не в том месте. - Знаешь, кто это сделал? - Нет, - Саске покачал головой. - Но я видел одного из этих людей. Я смогу его описать. Мало того, я смогу его найти. - Это дело Конохи, - предостерегающе, но тихо, будто самому себе, сказал Наруто. - А я вам не принадлежу, так что не зарывайся мне тут приказывать, - огрызнулся Учиха. - Хорошо. Что еще? - Это не простые люди, Узумаки. И цель их не деньги и не слава. Мне лично это напоминает... - Орочимару. - Да, его. - Но он мертв. - Абсолютно точно, - усмехнулся Саске. - Что-то еще? - Наруто, Хикару надо обследовать. Я не знаю, что это за лекарство, но оно точно не лечит. Бесплатный сыр только в мышеловке и то он ценою в жизнь. Сакура рассказывала, что он принял эту таблетку. Она на него не подействовала, так как до этого было принято противоядие. Но... - Принял?! - Да, - Саске насторожился, всматриваясь в ставшее тревожным лицо Наруто. - Наруто, что это за лекарство? - Как давно он это принял? - Пару дней назад. - И с ним... - Наруто подбирал слова. - И с ним ничего не произошло? То есть я хочу сказать, ничего странного? Ну, хотя бы тошнота или головокружение. - Он... - Да? Саске не стал продолжать. Кончик пододеяльника в его пальцах сминался, затем принимал свою угловатую форму, опять превращался в комок и продолжал терпеть дальнейшие над собой эксперименты. Наруто терпеливо ждал. Необходимо было что-то сказать, чтобы давящее чувство недосказанности, скрытности и разделившего их сейчас вранья длинною в восемь лет не перекрыло весь разговор, чтобы их недомолвки не отыгрались на ребенке, которому все равно, какие тайны хранят между собой взрослые. - Ничего. - Что ничего? - не понял Наруто. - Вообще ничего, - пояснил Саске, выпуская из-под пальцев уголок пододеяльника. - Точно? - Точно, Узумаки. С ним не произошло ничего странного. Ничего такого, чтобы с ним не могло произойти в обычной жизни. - Хорошо, я отдам распоряжение, чтобы он прошел медосмотр. - Спасибо. - Ты как отец, - усмехнулся Наруто, посматривая на друга из-под опущенных ресниц. - Он сын Сакуры, - моментально жестко отозвался Учиха. - Сакура, - вспомнил Наруто. - Людей навстречу я уже послал. Тело привезут завтра. Останешься на похороны? - Не знаю, - уголок опять оказался в руке. - Наруто... - Да? - Я не могу уехать, пока кое-что не получу. - Что еще, Учиха? - Я хочу забрать Хикару с собой. Ветер встретил Наруто неласково, ударив в лицо, стеганув по глазам, словно укоряя, стыдя. Уже по-осеннему прохладный, жестокий, безрассудный в сравнении с тем, что дул летом, навещая одну Конохскую улочку за другой, слизывая с крыш и мансард солнце, развевая жаркую скуку. Нестерпимо хотелось курить — одну за одной, жадно затягиваясь, с невероятным остервенением глотая горький дым, задыхаться, кашлять и все равно курить, чувствуя себя на грани, что вот-вот - и сделаешь нечто невероятное, что тебе не полагается ни по возрасту, ни по статусу. Морино стоял к нему спиной, медленно докуривая сигарету, и смотрел задумчивым безмятежным взглядом куда-то в небо. Вот уж кому не привыкать ни к причудам жизни, ни к неизбежности смерти, ни к ударам собственного сердца. Морино Ибики — скала, непробиваемая, несгибаемая, принимающая в жизни все как данность, без удивления и злобы: жить так жить, умирать так умирать, любить так любить. - Что нового поведала нам любимая принцесса? Наруто поравнялся с ним на больничном крыльце — почти на голову ниже, чуть уже в плечах и с совершенно иными глазами: затуманенными, мутными от своих мыслей, совсем не четким взглядом сейчас осматривающие плывущую вокруг жизнь. - Хикару принял лекарство. Морино молча перевел взгляд на парня. - Надо проверить то ли это, - пояснил Наруто и затем нервно добавил: - Дай закурить, сил нет. Конохские улицы осенью — мало где в мире можно найти столь красивое и яркое зрелище. Те, кто строили эту деревню, будто специально подгоняли ее внешний вид под рыжее, озорное, с затаенной ласковой грустью время года. Зиму, весну и лето живешь и ждешь, когда же, в конце концов, кроны деревьев окрасятся в коричневые, красные и золотистые цвета, когда воздух похолодеет и сделается прозрачным, чуть злее, чем обычно. Те, кто создавал Коноху, знали, каким цветом должны быть стены и окна домов, какие ставни и крыши должны были быть там, где вокруг и всюду росла зелень, цвела природа, скрывая от посторонних глаз селение, всем своим существом непредназначенное для мирного существования и покоя. Броская осень, покрывшая не менее дерзкую по своему виду и окрасу деревню. - Странно у нас, - Морино шел широким шагом, размашисто, свободно, засунув руки в карманы плаща. - Красиво, а, по сути, дрянь на дряни. Каждую осень вот так вот прогуливаюсь, через всю деревню, иду не спеша, и каждый раз такая пакость на душе. А все равно хорошо, привычно. - Привычно. Перед ними расходились, уступая дорогу. Два самых страшных по своей силе, уважаемых человека. Те, кто их знали в лицо, те еле заметно склоняли головы, стараясь не встречаться взглядом с Морино. Наруто большинство улыбалось. Кому-то он сам пожимал руки, склонял голову в приветствии. Его не боялись, его любили, старались быть лично с ним знакомы. Те же, кто впервые видел этих высоких, гордых в своей внешности мужчин, те невольно расступались перед ними, чувствуя их власть над тем многим, над чем люди никогда в жизни не имели контроля. Гражданские побаивались конохского палача и того самого шиноби, от которого не раз зависели их жизни. Целое представление: не пройдешь мимо, не останешься незамеченным, не прогуляешься спокойно осенним днем по людной улочке мимо ресторанов с вывесками кофейного цвета, не посидишь в сторонке, на лавочке у фонтана — везде взгляды, от которых не укроешься, сделав вид, что не замечаешь, везде интерес и любопытство, смотрят, наблюдают, тыкая друг друга в бока. Жизнь в гуще событий, в шуме и в грохоте большого поселения, над которым ты поставлен следить за порядком, за его судьбой и существованием. Но следят, как бы ни было это парадоксально, за тобой, ловя каждое твое слово, каждое движение и уже дома, после какого-нибудь собрания, пересказывая, что сказал Хокаге, а что его молодой помощник, сын самого Намикадзе Минато. - Мясорубка. - Привычно. Привычно, старик, - улыбался одними губами Наруто. - Привычно до отвратности. Куда ни глянь, везде найду того, у кого то брат, то муж, то невеста, то сестра погибли. А приказы на миссии я выписываю, а людей я подбираю, а на смерть я их посылаю. Но привычно все, с детства привычно. С самого того раза, когда… - Наруто поднял перед собой левую руку. - Вот с тех самых пор, как на этой самой руке шрам зажил. Поклялся я тогда, что меня ни одна сука защищать не будет, что я сам — всех сам защищу, - он горько усмехнулся. - Защитил, блядь, защитник. - Ты чего начал-то? - Морино скосил на Наруто взгляд, не понимая, шутит или правда нервы сдают. Они вышли на центральную площадь, к рядам торговых палаток, к шуму и гаму, к крикам зазывал, к неловким прохожим, к трюкачам, к уличным ворам, которых и Морино, и Наруто видели без особого труда, но ни тот, ни другой никого не ловили, не останавливали, не возвращали кошельки владельцам, потому что каждый из них понимал — уличишь одного, найдутся еще десятки других. Слева возвышался фонтан, журчал, переливался на солнце, блистал и слепил глаза, и дворовые мальчишки, сидя на парапете, мочили в его холодной зеленой воде ноги. Людская масса бурлила и кипела, облепляя фонтан со всех сторон, вторила своими голосами воде, теснила тех, кто ей поддавался, и, натыкаясь на Наруто, как на непреодолимую преграду, как на несгибаемую силу жизни, как на то, что не смогла сломить игривая судьба, замирала, а затем отхлынивала, спеша дальше по своим делам. - Сам не знаю, что со мной, - сказал Узумаки, когда они завернули за угол и скрылись в более тихой улице. - Я сотни на смерть посылал. Я приказ за приказом подписываю, зная, на что людей посылаю, а тут вот прям... - Своя потому что была, - отозвался Морино. - Своя. Своя, - повторил Наруто, прикидывая, как это слово на сердце ляжет. - Иногда думаю, умри она тогда, когда мы еще все вместе были, и легче б... - Без разницы, - оборвал его Ибики. - Заканчивай, давай. - Ибики, ведь, если бы кто узнал, если он узнает, что я сделал, что я не только ее, но и Хикару осознанно, расчетливо на смерть послал... Ибики остановился, закурил. Впереди расстилался один из небольших тренировочных полигонов. На нем, подобно одинокому листу на ветру, кружился в смертельном танце мальчишка лет двенадцати: на ногах перевязи, в каждой руке по кунаю, волосы перевязаны протектером — генин, тренируется. Наруто подошел совсем вплотную к площадке, вцепился замерзшими руками в ограждающую сетку, взглядом — в мальчишку, всматриваясь, вспоминая, узнавая свои же движения, те, которые до автоматизма заучивал в таком же возрасте, стремясь, идя к своей цели. - Поздновато ты спохватился, - упрекнул за его спиной Морино. - Когда не поздно-то? Мальчишка, сделав очередное сальто, приземлился на ноги, покачнулся, не удержав равновесия, и отшатнулся назад, стараясь не упасть. - У тебя был выбор. Помнишь, Тсунаде тебе дни отсчитывала — удержишь, нет? - Я не об этом. - Иногда, малец, самое невероятное, самое простейшее является изменением. Ушел бы тогда со своей принцессой, и соплей бы сейчас не пускал. Хотя, кто знает?.. - Ибики сплюнул, достал новую сигарету. - Никогда ничего не поздно. - Окстись, - хмыкнул Морино. - Тебе не шестнадцать, чтобы руки тут подобно бабе заламывать. Выбрал куда идти, не сворачивай. А то, как говно в проруби, туда - сюда. Кунаи со свистом рассекли воздух и метко воткнулись в цель, один ниже другого. Мальчишка издал радостный вопль и почти что вприпрыжку побежал их вытаскивать. - Никогда ничего не поздно, - с нажимом в голосе повторил Наруто. - Никогда и ничего. - Дурак, - с нескрываемым презрением бросил Морино. - Не поздно. Очередной кульбит, сделанный мальчиком, вызвал восхищенный свит у наблюдающих мужчин, позволив генину наконец-то заметить, что за его тренировкой наблюдают. Он остановился, выронив от неожиданности кунай, который собирался на лету бросить в мишень, и посмотрел на Морино с Узумаки. Наруто приветственно улыбнулся и помахал ему рукой. Мальчишка наклонил голову и улыбнулся в ответ, явно польщенный вниманием столь влиятельных и знаменитых людей. - Вот ему не поздно, - кивнул Морино на юного шиноби. - Ему как раз сейчас пока еще можно, сверкнув пятками, махнуть к мамочке под крыло. А тебе ни тогда, ни сейчас никакого смысла не имеет. В его возрасте тебе бежать было не к кому. Поэтому-то ты и за принцессой своей три года по миру мотался. А сейчас чего... Ну чего ты добьешься? Поебушек в жизни не хватает? Да брось, знаю я тебя. - Какой-то я получаюсь... безысходный, - вздохнул Наруто. - И все-таки не может быть такого, чтобы не было выхода. Не может. - Да что ж ты, блядь, тогда не свалил из деревни?! Что ж ты сейчас за жопу хватаешься, когда на тебя уже столько всего возложено? - Время сейчас такое, - тихо отозвался Узумаки. - Какое? - Меняется что-то. Будто жизни надоело, что все так, как есть, и она неожиданно решила сыграть со мной. Не от меня уже все зависит, не могу я этому противостоять. Оно меня, понимаешь, тянет, и это сильнее меня, это меня слушать не будет. - Невероятно! - хлопнул себя по бокам Морино. - Ты этого не чувствуешь. Тебя это не коснется. Это у меня только вот тут вот, в сердце, - Наруто прижал руку к груди. - Мое. Страшное, неисправимое, жестокое. Хватит мне жить так, как сейчас, отдохнул - и будет с меня. Мечты на то и даны, чтобы достигать их, разочаровываться и идти дальше. Не может быть что-то дано навечно. Подержал Коноху на ладони и отдал другому. И это правильно. То, что надолго задерживается на одном месте, стухает. Человек, который не меняется, не двигается, сгнивает. - Что теперь? Уйдешь с поста и кинешься за ним? - Я ему не нужен. - Что же тогда? - Не знаю, - вздохнул Наруто. Полигон опустел. Ветер гнал по нему пожелтевшие листья, обрывки бумаги, не прибитую к земле пыль. Мальчишка, собрав вещи, шагал в сторону центра деревни — бодрый, физически сильный, молодой, довольный тем, что получил одобрение самого Узумаки Наруто. Сегодня и завтра, за ужином с родителями и днем в Академии он будет рассказывать о том, как тренировался на глазах самого сильного и уважаемого шиноби Конохи. И, возможно, через какое-то время в его голову западет тайная, пока еще тихая идея, что когда-нибудь он сможет стать таким же сильным, властным, бесстрашным человеком, как эти люди, которые стояли у него за спиной, что когда-нибудь и у него будет отличительный знак на одежде, что, если он будет много тренироваться, он тоже сможет стать Хокаге этой большой и могущественной деревни. - Не знаю, - Наруто уткнулся лбом в сетку. - Совсем ничего не знаю. Но изменения неизбежны. - В таком случае, мой друг, либо ты пророк, либо баба. - Одно другому не мешает, - рассмеялся Узумаки. - Пойдем, рабочий день еще никто не отменял, предчувствия там, не предчувствия. После ухода Наруто в палате сделалось неестественно легко, словно присутствие Узумаки тяготило все существо Саске, не давая спокойно сделать вдох, чтобы не задержать дыхания: вместе никак и врозь тоже странно, но и в том, и в том случае - хорошо. Саске откинулся на подушки, уперся взглядом в белый отремонтированный потолок. Он был дома. Впервые за много лет это ощущение накрыло его с головой, обняло нежно и трогательно, так, как в свое время могла сделать только Сакура. Внутри, где-то в районе сердца, все ухало, выло и двигалось, билось чем-то нестерпимым, щемящим, требовало к себе внимания. Давно уже не получалось так тихо, в тайне, глупо улыбаться самому себе, противореча всем нормам и правилам, зная, что то время, в которое ты попал — тяжелое время, но одновременно оно и самое счастливое, самое желанное, как долгожданный дождь на измученной засухой земле. Саске хотелось подняться с постели, выйти на улицу, сделать что-нибудь несвойственное ему, странное, такое, от чего душа бы сладко сжалась, и в то же время не хотелось ничего: просто вот так вот лежать, метаться на подушках и еле заметно, чуть стыдясь себя улыбаться. Как тогда, в ночь перед тем, как он получил амнистию: когда он, лежа на холодной земле, обнимал спящего Наруто и неосознанно был счастлив, хотя точно знал — утро изменит многое, отберет все то, что сейчас дорого его сердцу. Уже тогда знал, что не может так просто: раз - и неожиданная любовь, детская привязанность, переросшая в большое страшное чувство, все это может оказаться его, само согласится принять, не оттолкнет, наоборот, с жадностью захочет оставить его, Учиха Саске, себе, откликнется страстно и беспрекословно. И сейчас, в спокойной тишине палаты, он не мог сдержать того же чувства: хоть на короткий миг, а забрать себе то, что причитается ему. То, что Наруто его, Саске не сомневался. Так хотела душа, и в какой-то редкостный момент он не стал ей противиться. Оставалось лишь одно неулаженное дело, и Учиха с трудом заставил себя о нем подумать... - Какого черта?! - Объяснять ничего не буду. - Приехали, - Наруто театрально взмахнул руками. - Хочу то, хочу это! А Коноху тебе не отдать на поиграться? - Свое дерьмо оставь себе, - огрызнулся Саске. - Тогда чего тебе надо? - Только мальчика. Я заберу его с собой. Наруто сел на стул рядом с кроватью и обхватил голову руками. В висках начинало стучать — значит, к вечеру обязательно будет болеть, и даже таблетки не спасут. Желание Учихи врасплох не застало, было вполне ожидаемо, но он до последнего надеялся, что этого не случится. - Из-за Сакуры? Саске молчал. И с этой звучащей комариным писком тишине хотелось заорать о глупости и нелепости происходящего. Всего свалилось так много, так тяжело на душе, а тут еще совершенно неестественное, абсурдное желание, с которым надо считаться, потому что высказал его не кто-нибудь, не подчиненный, не прохожий с улицы, а сам Учиха. - Вечно от тебя одним проблемы. - Ты сделаешь это? - Что? - вскинулся Наруто. - Отдам тебе чужого ребенка? Ты как себе это представляешь? - Все решения в этом гадюжнике принимаешь ты. - Я! - Наруто вскочил со стула. - Конечно я! Поэтому и мозг можно ебать только мне! Иди, иди к ее семье, скажи, что ты хочешь лишить их Хикару. Жены, дочери, матери лишились, ну так давай еще и мальчика отберем. Иди, заяви им, предъяви и обоснуй свои права и претензии. Что я за тебя вечно все расхлебывать должен? - Ее муж... - начал Саске. - Ее муж, - передразнил его Наруто. - Ее муж пять лет растил его, и мальчик ни в чем не нуждался. Чего ты тогда его привез? Чего не выкрал, а? Совесть проснулась? - Выкрал бы, - признался Учиха. - Но я дал слово. Она просила — честно, не отбирать. - Идиотизм! - чуть не взвыл Наруто. - Я. Дал. Ей. Слово. - Слово он дал, - горько усмехнулся Узумаки, потирая пальцами виски. - Где ты раньше был, а? - он посмотрел на Саске с нескрываемым горьким сожалением. - Где ты был раньше? - А где был ты, Наруто? - в тишину палаты, в молчаливые бежевые стены сам себя спросил Саске и, не получив ответа, закрыл глаза.