"Время встреч"

Внешне дом совсем не изменился. Стоял абсолютно такой же, каким Саске его запомнил. Даже грязная зеленая тряпка на заборе все так же одиноко висела. Он прошел в небольшой по-осеннему цветастый палисадник, аккуратно прикрыв за собой приветственно скрипнувшую калитку. Окружающая тишина напомнила о собственном доме, о темных комнатах с завешенными окнами и зеркалами, о сыновьях, которые в день его отъезда старались ходить на цыпочках, чтобы не попасться на глаза, не потревожить, о смерти и почему-то о детстве. О том моменте, когда Какащи-сенсей, знакомясь со своими учениками, расспрашивал их о планах на будущее. Тогда тоже было тихо. Они с Наруто и Сакурой сидели на балконе, куда слабо доносился гомон деревни, и рассказывали о своей предстоящей жизни, которую тогда видели совсем иначе, нежели сейчас. Саске вспомнил, какую глупость сказал в тот раз, и хотел было улыбнуться, но не смог: припомнил себя в убежище Учих в день смерти Итачи, и злость на произошедшее перебила и заслонила собой все остальное, что было в мыслях на тот момент. В дверь пришлось стучать долго. Устав, видимо, от посетителей, или же желая побыть в одиночестве, хозяева отключили звонок. В конечном итоге скрипнули за дверью половицы, и кто-то шаркающей походкой подошел открывать. - Кто? - услышал Саске знакомый неприятный ему голос. - Свои. За дверью замерли, притихли. Саске буквально до мелочей знал, о чем думает невидимый ему сейчас человек, и поморщился при мысли, что такая женщина, как Сакура, смогла выйти замуж за гражданского, который даже в простейшей ситуации не может определить, кто к нему пожаловал. - Учиха Саске, - не став дожидаться расспросов, решил сэкономить время Саске. Неохотно щелкнул замок, и в проеме двери показалось бледное лицо Арата. Смотрел он удивленно и немного напугано. - Поговорить надо. - Нам с Вами не о чем разговаривать, - немного взволнованно ответил Арата, но дверь не закрыл. - Есть, - Саске сделал шаг вперед и мужчина перед ним, не сразу сообразив, что делает, отступил назад, пропуская гостя в дом. Пахло трауром. Светлая гостиная погрузилась во мрак. Цветы, салфеточки и ковры померкли, скукожились и потеряли все свое обаяние и значение. Могильный саван гулял уже и здесь, утащенный с собою с кладбища, любовно завернутый в черного цвета ткань, развешанный по окнам и зеркалам, казалось, осевший на стенах, свисающий с потолка, хрустящий под ногами. Тоскливая картина некогда шаткого, но благополучия, семьи, общего дома, на благо которого жил и работал человек, которого Саске хорошо знал, ради которого сейчас пришел сюда, в этот, как ему казалось, рассадник мещанства и быта, засаленного уюта и тихих мелочных разговоров. На полках и подоконнике скопилась пыль: кроме Сакуры, в доме никто не занимался подобной уборкой. И теперь, когда ее не стало, такие мелочи, о которых раньше не думалось, которые не замечались, решили выползти на свет и, испачкав Саске кончики пальцев, напомнить о себе. - Испачкались? - обеспокоенно спросил Арата, видя, как Саске осматривает свою руку. - Сейчас полотенце принесу. - Не стоит, - Саске вытер руку о штаны. - Понимаете, это произошло так... неожиданно, - начал Арата. - Протри. - Да, конечно. Просто, так неожиданно... Ее раз - и не стало. «Два, и тебя не станет», - подумал Саске, проходя по гостиной, рассматривая семейные фотографии на стенах, замечая, что и на них уже собралась пыль, что и они уже начали затуманиваться дымкой времени. - Я не успел, я не был готов, - лепетал Арата, следуя за Саске по пятам. - Я... Я не думал, что все так произойдет. Она никогда не хотела быть шиноби. - Она родилась шиноби. - Да, я все понимаю, но, чтобы стать ниндзя, надо много учиться, надо многое уметь — таланты там, способности, связи, деньги... Арата бормотал, оправдываясь за смерть жены, стоя за спиной своего гостя и пытаясь, вытянув шею, заглянуть тому в глаза. Саске не спешил поворачиваться к нему лицом. Среди множества фотографий он заметил одну, очень старую, смятую пополам, а затем расправленную и вставленную в рамку. Сейчас она лежала на комоде, снятая со стены. Видимо кто-то, кому неприятно было вспоминать этот момент жизни Харуно, снял ее и не успел убрать. На снимке была изображена Сакура в форме джоунина, крепко обнимающая Наруто. Их было двое — и всё. Он и она. Оба улыбаются, оба явно немного пьяны. А справа от Сакуры - свободное пространство, провал для восприятия человека, который помнил их еще детскую фотографию с учителем Какащи. «Она получила «джоунина», когда меня уже с ними не было», - вспомнил Саске. - Ты знаешь, я получила повышение. Сакура поджала ноги, обняла далеко не хрупкими руками колени. - Даже не стыдно сказать, во сколько лет. - Как все, - буркнул Саске. - Какая разница, - она уткнулась подбородком в собственные колени. – На самом деле, не очень-то я и хотела это звание. Мимо по коридору прошла невысокая хмурая медсестра. В руках она несла небольшой эмалированный тазик, в котором что-то угрожающе позвякивало. На сидевших на кушетке молодых людей она не обратила внимания, будто их и не существовало, привычным жестким шагом проследовав своей дорогой. За ней потянулся тошнотворный концентрированный запах медицинского спирта. - Стремно, - поежилась Сакура. - Не поздно отказаться. - Нет, - девушка покачала головой. – Поздно. - Давай встанем и уйдем. А ему я сам все объясню. Скажу – испугалась. - Не поверит. - Он к бабам так относится, даже не как к материалу, а как к одноклеточным. То, что ты придешь, его удивит больше, чем если ты откажешься. - Поздно, Саске, - снова не согласилась Сакура. – Есть вещи, которые, если не сделаешь их вовремя, никогда потом к тебе не вернутся, сколько бы ты ни старался. Мне не поздно было в самом начале. Помнишь, тогда, перед экзаменом на генина? Если бы в тот день я, скажем, усомнилась в себе и, уступив Ино, ушла домой, выбрав тем самым иную дорогу, вот тогда бы мне было не поздно. Она поежилась: в коридоре тянуло холодком, нещадно сквозило в приоткрытые двери и окна, которые не разрешалось закрывать – такой сильный стоял здесь запах болезни, боли и смерти, животного страха и жалкой надежды избавления. Вокруг - одноцветные стены, совсем не похожие на те, что в больнице Конохи: страшные, давящие своей старостью, скрытностью. За такие нелегко пробраться, сквозь такие не пройти любопытству, за ними творятся дела такого рода, что холодно будет от страха, а не от сквозняка. И Саске это понимал, читал во взгляде проходящих медсестер, улавливал в односложной скудной речи охранников на входе, чувствовал - в Сакуре, в ее нелепой детской позе, в обреченности взглядов, которые она еще минуту назад высказала. - Сакура, никогда ничего не поздно. - Потом, Саске, потом, - отмахнулась от него Харуно, заметив, что из кабинета вышла очередная медсестра. – Нам уже можно? - Да, Ваша очередь. Сакура поднялась с кушетки. На ней не было формы. Вместо нее – обычная для Конохи мужская одежда, сверху плащ. Все это так странно сочеталось с тем образом, в котором Саске привык ее видеть, что ежеминутно ему начинало казаться, что подруга выглядит слишком откровенно, слишком заметен ее наряд, что по дороге сюда их при таком раскладе могли легко засечь, что вот-вот ворвется конохская охрана и повяжет всех, кто в здании. И если ему на это было наплевать, то за человека, ответственноcmь за которого он на себя взял, было страшно. Тем более, смотреть сейчас на Сакуру было тяжело и удручающе. За прошедшие годы, что они были знакомы, он несколько раз видел ее слабость, но каждый раз ему она была безразлична, и сейчас, когда он сам ввязался во все происходящее, чувства и эмоции Сакуры показались совершенно новыми, доселе невиданными, некрасивыми и непривычными. «Баба», - безэмоционально подумал Саске, взглядом провожая Харуно. - Ты муж? – без особого интереса осведомилась медсестра, когда за Сакурой захлопнулась дверь кабинета. - Муж, - кивнул Саске. - Зашли бы вместе, - посоветовала женщина, становясь у раскрытого окна и закуривая. Толстая, неопрятная – она, несмотря на то, что таких он повидал за прожитые годы очень много, непроизвольно вызвала в Саске отвращение. Ее образ показался ему именно тем неуважением, какое он всю свою жизнь испытывал к Сакуре, и сейчас настал апофеоз этого чувства, сейчас, когда он лично сподвиг и отправил человека на важное необратимое дело. - Бабы – такие истерички, - предупредила медсестра. – Иной раз орет так, что приходится дзюцу накладывать, а то б с улицы разная шваль сбегалась. И хорошо еще, если только шваль! – она погрозила кому-то сигаретой. – А то, мало ли… Ну, ты понимаешь… Саске кивнул. Здесь, в этом здании, он был свой. Свой до мозга костей. Здесь его знали как облупленного, некоторые помнили его еще двенадцатилетним мальчишкой, пришедшим к великому саннину в поисках силы. Это накладывало свои отпечатки, как бы там ни было, кем бы ты ни стал спустя столько прошедших лет, а общение с теми, с кем долгое время жил и работал, идет уже по накатанной, по сложившемуся сценарию. Ответить грубостью знакомому – нормально, но не ответить вообще – это заметят. Ничего не сделают – не смогут. Но, обратись Саске с какой-либо просьбой в следующий раз – ответят, отомстят, запомнив былое неуважение. - Нормально, если, хоть и баба, но со званием. Не гражданская, упаси Боже, нет. Чуунин там. Лучше, конечно, когда вообще джоунин. Те не орут. Ни писка от них. Выносливые, суки, - она смачно затянулась. – И красивые, черт возьми! Вот скажи мне, чего их на такую работенку тянет, а? Ну ведь девочки – как на подбор, загляденье, а на рожон лезут. Славы им, денег… Дуры, блядь, прости их Господи! Мужика б им… И ведь красивы все как одна, - она покачала головой. – Шиноби! Ну, это я про тех, кто еще пока не изувечен. Ну, ты понимаешь. Саске снова коротко кивнул. Он понимал. Он сам все это видел, но ему до этого никогда не было никакого дела, так же, как и сейчас. Просто в данный момент там, за дверью, на операционном столе лежит его подруга, человек из его прошлого, из детства, когда он еще не знал таких вот молчаливых грязных стен, а в венах, в жилах, в крови не текла вызубренная наизусть древняя, вызванная Орочимару к жизни сила. Просто именно сейчас слишком часто бьется сердце, просто все “слишком” – тяжело, непривычно, доказывающее, что вырвать все эмоции до конца невозможно. Это раздражает. - Странные Вы, - не унималась тетка. – Молодые, здоровые - ебись себе сколько влезет. А Вы что? Тьфу… Ты, вон, лось какой: ну что, не мог девочке ребенка сделать? Обязательно монстра, ни на кого не похожего, захотелось? Саске даже улыбнулся за секунду до того, как поймал себя на мысли, что собирается послать говорливой медсестре свой ставший уже фирменным в узких кругах и не сулящий ничего хорошего взгляд. Это так походило на него прежнего, на его постоянное ребячество, невыбиваемую ничем скрытность, серьезность. Таким знакомым и родным это повеяло. - Чего лыбишься? Я тебе серьезно говорю. Не будет Вам добра от всего этого, вот попомни мое слово. Я уже много чего в жизни видела, а ты… Сколько тебе? Ну? А ей? Семнадцать? Девятнадцать? Мелкота. Вы жизни-то не видели, вы ее, родимые, и не знаете, а все туда же… За серой заляпанной дверью было тихо. Так тихо, что к горлу подкатывал ком: а что если..? «Она – джоунин», - вспоминал Саске. «Джо-у-нин, - медленно проговаривал он. – Д. Ж. О. У. Н. И. Н». «Она…» - Она… - Арата остановился у Саске за плечом, увидев фотографию, на которую смотрел Учиха. – Я не знаю, как так могло получиться… Она… Тут она с помощником Хокаге. Знаете, Узумаки? Друг ее. Помог нам вот этот дом приобрести. Несколько, знаете, такой… - Какой? – Саске вернул фотографию на место. - Резковатый. Неприятный, в общем. Вы вот уже давно в Конохе не живете, а местные поговаривают, что он еще и… Ну, из этих. Ну, вы понимаете? - Не понимаю. Саске старался не смотреть на мужчину за своей спиной. Ему казалось, что стоит только бросить на него один взгляд, и выдержка подведет - до того было велико желание развернуться и от всей души, без всяких техник, врезать этому человеку по морде. Эта маленькая тень, что сейчас услужливо, с долей неприязни и страха следовала за ним по пятам, всей своей сущностью напоминала Саске о том времени, когда он сам вот так же странно-отстраненно относился к чужим смертям, к тем, кто был вне сферы его интересов, его жизни. Гибель родителей была важна, она приносила боль, она занимала все воспоминания, мысли, давала цель. Гибель товарища по команде – всего лишь собственный проступок, неосторожность, за которую потом пришлось бы отчитываться перед Хокаге. Смерть чужого человека – просто смерть. Ни более, ни менее. Саске придерживался такого отношения все эти годы, может чуть меньше, до появления на свет сыновей. А то, как это выглядело со стороны, понял только сейчас. И бить хотелось не мужа Сакуры, а себя в его лице — себя прошлого, былого, того, кто не убивал из жалости и сочувствия, но, оставляя в живых всех тех, с кем заставлял его драться Орочимару, не испытывал к жизням этих людей ни уважения, ни даже доли понятия о том, каково это — быть человеком, жить человеком и умереть им. - Ходят слухи, - невольно перешел на тон заговорщика Арата. - Что он из... Ну, из голубых. С мужиками он. - Неужели? - Отвратительно, скажите? - Скажу. День вливался в окна ровным матовым светом, словно солнце над Конохой приняло и прочувствовало боль чужой утраты, скорбь семьи, грусть друзей. Оно пластами ложилось на пол, подставляя себя под ноги Саске: не услужливо, но мягко, аккуратно, без любопытства. Светлые белые полосы чертили всю гостиную, задевая мебель, касаясь части стены, лизнув увядшие цветы в вазе, словно спрашивая: «Ну, что же Вы?», «И Вы тоже..?». Солнце успокаивало Саске, не преследуя его, не теребя, оно молчаливо разделяло с ним его чувства, не требуя ни благодарности, ни внимания. - Я одного не пойму, как там можно жить? - Арата встал посреди комнаты, неосознанно решив, что отсюда ему удобнее всего наблюдать за перемещениями гостя. - И это у нас! У нас, понимаете?! Во главе деревни — такое! Такой человек! Знаете, что я Вам хочу сказать... - Послушай, - Саске поморщился, словно говорить ему было так же неприятно, как трогать грязь. - Послушай, я не за тем сюда пришел, чтобы все это выслушивать. - Простите, но... - Я пришел поговорить о деле. Арата испуганно замер, оказавшись в весьма невыгодном для себя положении — его было видно со всех сторон, с какой бы Саске ни заходил, куда бы он не перемещался по гостиной. Он прижал к груди салфетку, что держал в руках все это время, схватив ее в тот момент, когда Саске испачкался в пыли. - Сядь, - приказал Учиха. И Арата, попятившись к креслу, послушно сел. «Как ты могла связать свою жизнь с таким»? Необъяснимо. Саске вновь оглядел гостиную в попытке найти что-то, что докажет ему, как Сакура любила эту свою жизнь, как она была права, уйдя из мира военных, как она должна была уважать себя за этот поступок и радоваться связи с гражданским, с такой, как сейчас казалось ему, пакостью, как сидящий перед ним человек. Саске искал оправданий — себе. Хотелось поверить, что много лет назад, решившись почувствовать себя больше, чем человеком, взять ответственность не только за чужую жизнь, но и судьбу, он, Учиха Саске, не ошибся. Но в глаза бросалось только одно: все в этом доме, каждая мелочь, каждая деталь быта, все говорило лишь об одном — Сакура жила так же, как все, как тысячи других людей. И, зная ее, он не мог себе лгать: все это она не любила. Просто жила, смирившись, взяв себя в руки, приняв данное и должное — его дар, его обещание, доверившись. И — Саске понимал — ни разу она не укорила его в том, что он сделал, хотя могла. И за это, за эту молчаливую стойкость, за ее любовь к нему, за прощение, с него еще спросится — если и не в этой жизни, так там — на небесах. Арата покорно ждал, не спуская глаз с Саске, словно Учиха - неблагонадежный гость, способный украсть статуэтку с камина, стоит хозяевам на минуту отвернуться. - Где сын? - Чей? - не понял Арата. - Твой. - Мой? - Да. Где Хикару? - У мамы. На окнах висели коротенькие уютные занавески, подвязанные тоненькими алыми лентами. Саске коснулся одной из них рукой, так, словно пытался дотронуться до призрака — с опаской и интересом. За окном был виден небольшой палисадник с ухоженными клумбами, взиравшими на Саске своими большими фиолетовыми цветами. - Я скажу один раз и повторять не буду. Твоя жена умерла у меня на руках. Перед смертью она просила позаботиться о ее сыне. Поэтому Хикару я заберу с собой. Все ясно? Он так и не дождался ответа. Арата замер в своем кресле, подобно соляному столпу. Казалось, что за секунду он разучился говорить напрочь и даже не попытался раскрыть рот для возражений. Саске пришлось отвернуться от окна, чтобы понять причину повисшей тишины. Он ждал моментальной реакции: ненависти, гнева, упреков, а еще вероятнее — что его пожелают выставить за дверь сию же секунду. Но ничего подобного не произошло. Арата сидел, прижимая к груди пыльную салфетку, и молча на него смотрел — без эмоций. - Я неясно выразился? - Вы из службы опеки? - спокойно спросил Арата. - Нет. - А откуда Вы? - Тебе лучше со мной согласиться, - посоветовал Саске. - Но ведь в Конохе много детей, в чьих семьях присутствует только один родитель, и никто их не забирает. А у нас еще и бабушка с дедушкой есть. И мы - вполне полноценная семья... - Ты не понял. Я — не служба опеки. Я не из органов. Я дал твоей жене слово — на крови поклялся, что позабочусь о ее сыне, и слово это я сдержу. Поэтому Хикару будет жить со мной. - Да что же это... Что Вы такое... «Началось», - устало подумал Саске, наблюдая, как Арата медленно поднимается с кресла. - Я... Я не позволю! Это же беспредел! У нас через два дома мальчик семи лет вообще только на попечении старшего брата живет и... Да как Вы! Я... Я буду жаловаться! - Кому? - без интереса спросил Саске. - Хокаге! - Валяй. Только не Хокаге, - посоветовал Учиха. - А его помощнику. Тебе же, как местному, лучше моего известно, кто у вас тут в деревне главный. Нет? - Вы... - Я, - кивнул Саске. - Я его давно не видел, но хорошо знаю. Дружили с детства, росли вместе. Тесно общались. Ну, ты понимаешь. - Нет, не понимаю. - Все ты прекрасно понимаешь. - Если... - Арата испуганно вглядывался в лицо своего незваного гостя. - Если Вы скажете ему, что я о нем тут наговорил... - Скажу, - пообещал Саске. - Как-нибудь вечерком за чашечкой сакэ обязательно скажу. - Вы... - Мы с Узумаки Наруто старые приятели. - Я... Я не позволю! Нет! Да кто Вам право такое дал! Я буду жаловаться! Я к Хокаге пойду! Вы сумасшедший! - воскликнул Арата, даже заулыбавшись своей новой мысли. - Вы ненормальный! Чокнутый. Да, да, именно чокнутый. Псих. Невменяемый. Я сейчас охрану позову. Я кричать буду! Его била дрожь. Арата стоял сгорбившись, втянув голову в плечи, и истерично улыбался. Затем улыбка на какое-то время спала с его лица, и тогда он начал хмуриться, выражая свое негодование. В глаза Саске он не смотрел, все прыгая взглядом по его груди и плечам, продолжая выкрикивать оскорбления и угрозы. В руках нервно подрагивала потрепанная салфетка. - Вы такой же, как этот! Все вы... больные! Вас упечь всех! Вы нормальным людям жить мешаете! Вы все психи, извращенцы! Сволочи! Убирайтесь из моего дома! Убирайтесь немедленно! Слышите? Я Хокаге буду жаловаться! Я... Я... Договорить он не успел. Заметив, что гость двинулся с места, Арата проворно метнулся к двери — вон из гостиной. Но был моментально остановлен. Саске без особого труда оттеснил его к стене, прижав локтем к груди. - Помогите! - попытался позвать на помощь Арата, но легкий удар по лицу пресек эту попытку. - Ой, - от боли и неожиданности произошедшего он покачнулся и медленно начал оседать на пол. - Слушай, - Саске присел перед ним на корточки. - И ты, и я прекрасно знаем, что Хикару - не твой сын. А также то, что Сакура никогда не хотела огласки этого факта. Так? Так. И я тебе все кости между собой перемешаю, если ты хоть одному в этой деревне об этом скажешь. Арата, не поднимая взгляда, молчал, скукожившись перед обидчиком, невольно закрываясь от него руками, выставив вперед локти, при этом ладонью стараясь стереть текущую из носа кровь, размазывая ее по щеке и подбородку. - И Хикару ты мне отдашь добровольно и тихо, без лишнего шума. Ясно? Ясно, я тебя спрашиваю? Арата от высокого тона только вздрогнул и сильнее втянул голову в плечи. - Если ты хороший отец, - уже мягче произнес Саске. - Ты сделаешь все так, как я тебе скажу. В противном случае, представь, что будет с мальчиком, если в Конохе начнут выяснять, кто он, и кто на самом деле имеет на него право. - Не надо, - разбитым ртом попросил Арата. - Не надо, не забирайте. Он мой сын. Мой. Я же его... Я с ним все эти годы... Не забирайте. Я смогу, я выращу. Воспитаю. У меня сейчас работа хорошая, я хорошо получаю. И мама — мама поможет. У нас бабушка и дедушка есть! А я еще на одну работу пойду! Я... Я на все согласен! Только не забирайте! - И что ты ему дашь? Образование медика и квартиру в наследство? - Саске усмехнулся. - Дороговато драгоценность в таком дерьме топить. - Чем это плохо? - Заведи своих, - бросил Саске, вставая. - Если можешь, конечно. И воспитывай. Каждому свое. То, что священно — в Храм, то что грязно — на конюшню. И лучше бы тебе это впредь запомнить. - А как же... Но, позвольте... - И еще одно, - в дверях Саске обернулся. - Не советую идти жаловаться. Ты здесь, конечно, местный, зато я — свой. Понимаешь? - Да у тебя голова на плечах есть?! - Имеется. - Ты вообще кто тут такой?! Тебе кто право дал свои порядки качать?! Учиха, твою мать, ты меня вообще слушаешь?! - Разумеется. - Блядь! Какой же блядь кругом творится! Наруто уперся лбом в стекло окна и затих. Первый приступ бешенства начинал затихать, и Саске с облегчением выдохнул, заметив, как побелели на щеках друга полосы, в самом начале их неприятного разговора заалевшие бордовым, словно старые шрамы, когда в организме поднимается давление, проступающее цветом на коже. - Упертый парень, - Саске отправил в мусорку счищенные с апельсина корки. - Говорил же ему, не ходи. Нет, пришел жаловаться. - Он не жаловался, - отозвался Наруто. - Он узнавал, какие права у него, как у отца... Отца, Учиха, слышишь меня?! Какие у него права есть. - Ну-ну. - А тебя я лично покалечу, если ты его хоть пальцем тронешь. - Нужен он мне, руки об него марать. - И мальчика не трожь! - Это мне решать. - Шею сверну! - взвыл Наруто, развернувшись и треснув кулаком по столу. Он стоял там, где — Саске еще помнил это — всегда стояла Тсунаде. За спиной Наруто полукругом через стекло виднелась вечерняя Коноха, над которой, подобно извечному стражу, висел пока еще светлый, недавно народившийся месяц. Где-то в отдалении слышались голоса: здание администрации в такое время не пустовало. Многие, кто годами просиживал здесь свою жизнь, привыкли, что работа важнее личных дел, поэтому никто не спешил покинуть малоуютные кабинеты, отложив бумаги и свитки, не дослушав дотошного помощника. Саске по одной дольке, не спеша, ел взятый со стола Наруто апельсин. Он сидел перед столом Хокаге так, как никогда в жизни не мог себе этого представить — забросив ногу на ногу и положив их на стол. А перед ним, уставший и взбудораженный, стоял один из самых влиятельных людей деревни Скрытого Листа, его друг, бывший напарник, когда-то давно, казалось, что уже в прошлой жизни, близкий человек. - Давай, - подзадорил Учиха. - Я весь твой. - Да пошел ты... Апельсин с тихим неясным звуком делился на дольки — ярко-оранжевые, обернутые в призрачную пленку, они ловко отделялись друг от друга под пальцами Учихи, и это действие на какой-то миг притянуло к себе взгляд Наруто, заставило перестать раздражаться. Руки Саске Наруто помнил другими, с меньшим количеством шрамов, с отсутствием небольшого, не стеревшегося с кожи ожога на левой кисти. Они были менее мужественные, с другими изгибами линий, с более тонкими аристократическими пальцами. Или просто Наруто раньше не удосуживался толком их рассмотреть? - Хочешь? - Саске протянул дольку апельсина. - А? - Наруто не сразу понял, что происходит. - Апельсин, - пояснил Учиха. - А... - не совсем осознавая, что делает, все еще витая в своих мыслях, Наруто обогнул стол, подходя в Саске и принимая у него из рук оранжевую дольку. - Откуда у тебя тут апельсины-то? - поинтересовался Саске. - С миссий привозят, - пояснил Наруто, отправляя дольку в рот. - Таскают тебе твои мальчики, Узумаки, по верности и службе презенты. - Мерзостый ты все же, - поморщился Наруто. - Брось, ты меня и таким любишь. - С этим надо что-то решать, - Наруто потер виски. - Давай, Учиха, дуй домой, и чтобы в ближайшие эн лет я тебя рядом с Конохой не встречал. Наруто договорил фразу и с удивлением понял, что ему не по себе от собственных слов. - Мальчишку заберу, и будем в расчете, - невозмутимо отозвался Саске, отдирая еще одну дольку. - Самодур! Учиха, ты — самодур! Ты хотя бы понимаешь, что ты творишь? - Наруто, поверь, этот червь слова не пикнет. Мы же ему жизнь состряпаем — лучше не придумаешь. Ну, посуди, одинокий мужик с трагичной судьбой. Герой, потерявший жену и ребенка! Да месяца не пройдет, как ты на его свадьбе отжигать будешь. - Сука ты, Учиха, - устало опускаясь в кресло Хокаге, сказал Наруто. - Нельзя так о людях думать. Не все такие. - Узнаю, узнаю, - закивал головой Саске. - Следующими словами должно быть что-то про “стать Хокаге”. - Саске, я тебя по-хорошему прошу, съебись из деревни, а? По-плохому я тебя прикажу вывести под белые ручки. - Давно Коноха не горела, - усмехнулся на эти слова Саске. - Запомни, - Наруто перегнулся через стол, и Саске заметил, как опасно покраснели полосы на его щеках. - Запомни, Учиха, бог тут — я. И только я решаю, как и кому здесь вертеться. Запомни это, Учиха. Саске поднял на Наруто взгляд. Он мог бы многое сейчас рассказать своему другу. Ему и хотелось, когда наконец-то, спустя столько лет, прошлые события начали так неохотно и неприятно выползать наружу всей своей изнанкой - нестерпимо хотелось все рассказать Наруто. Вот так вот схватить его за ворот этой проклятой джоунинской жилетки, которая во сто крат хуже пресловутой хокагской шляпы, хорошенечко встряхнуть и поведать о том, почему место бога опять принадлежит ему, Учиха Саске, а он, Наруто – он опять всего лишь обычный спаситель, разгребатель чужих проблем, мальчик на побегушках у судьбы. Но Саске смотрел в глаза своему некогда единственному другу, и видел в них ту жизнь, которую он не любил, но и не знал толком. Перед ним стоял человек, который, еще чуть-чуть - и станет для него абсолютно чужим. Не хватает только какого-то шага – вот такого вот бездумного выкладывания правды перед ним, чтобы через пару минут сюда ворвалась охрана, и его, Учиху, действительно бы выставили за главные ворота деревни, после чего, если не устроить бойню, он никогда больше не сможет увидеть ни Хикару, ни, что самое сейчас противоестественное, самого Узумаки. «Видишь, я жалею, что тебя сейчас с нами нет. Ты дала бы этому зарвавшемуся служителю закона подзатыльник, а мне бы улыбнулась в сотый раз искренне, чисто по-женски, обманывая, но давая понять, что прав именно я. Так было всегда. Как камертон между нами двумя. Одному – одно, другому – другое, а в итоге - каждому свое. Ты нас знала, ты умела нами управлять, своими мальчишками…» Солнце клонилось за горизонт, нежным шлейфом тянуло за собой мягкость природных красок, красоту народившейся весны – еще пока слабенькой и неуверенной, но уже обещающей в скором времени развернуться во всю свою мощь. Оранжевым приветливым цветом оно ласкало землю, маня предстоящим теплом и заботой. Грозное небесное светило прикасалось к земной природе, ластилось, словно напоминая, что, даже обладая неимоверной силой, нуждается в кусочке, самой маленькой частичке доброты. Солнце уверяло: на этом построен мир. - Не знаю, - Саске пожал плечами. – Когда ты ребенок, на такие вещи не обращаешь внимания. - А потом неосознанно вспоминаешь, - подхватила его слова Сакура. – И начинаешь вести себя точно таким же образом, как и твои родители. В итоге модель поведения выстраивается одна и та же. - Наверное. - Мне часто говорят, что я на отца похожа. Мама у меня слишком мягкая, рассудительная, а я… Я все проблемы всю жизнь кулаками решаю. - Это привычка, - улыбнулся Саске. - Привычка? - Угу. На Наруто отработанная. - Наруто… - прозвучало нежно, почти по-матерински. – Скажи, Саске… - Да? - А ты… Ты не будешь по нему скучать? Перед ними расстилалась Коноха – их родина, их отчий дом, к которому оба привыкли, пусть даже каждый из них в свое время надолго, казалось, что навсегда, его покидал. Разнообразные крыши домов и административных построек, яркие, цветные, порой в узорах – самая невообразимая архитектурная гамма, какую не встретишь ни в одной деревне. Любой, кто хоть раз видел этот неповторимый ансамбль, запоминал его на всю оставшуюся жизнь. И это несмотря на то, что Коноха являлась закрытой деревней, в которую попасть просто так было довольно проблематично. А они – Учиха Саске и Харуно Сакура – были здесь свои, привычные, знавшие все законы и порядки, имеющие права их нарушать. Семнадцать лет жизни вольно или невольно отданы – ей, этой деревне, чувства к которой, какими бы они ни были, въелись аксиомой в кровь, в мысли и формулу жизни. - Я насильно никого тянуть не стану, - отозвался Саске. - Ты о чем? – не поняла Сакура. - Видишь все это? - он кивнул на открывающийся их взорам пейзаж. Сакура посмотрела на Коноху. Отсюда, с холма она не видела свой дом, зато тут же нашла крышу того особняка, в котором проживал клан Инудзука, безошибочно смогла определить, в какой стороне находится цветочный магазин Яманака, а где стоит круглое здание администрации, в котором – Сакура прикинула в уме время – еще не опустели кабинеты, а Хокаге явно сидит за своим столом, зарывшись в ворох бюрократических бумаг. Она знала, что на юге идет строительство нового района, что на северо-западе еще не закончили отстраивать некоторые жилые кварталы, пострадавшие от нападения Пейна. Харуно смотрела вперед и видела привычную для себя жизнь, картину своего прошлого и будущего. - Ему это нужно, - сказал Саске. – Он без этого не проживет. Загнется. Я и ты ему необходимы только в формате Конохи. По отдельности мы для него неполноценны, не в его видении мира. Ты думаешь, чего он три года своей жизни положил на беготню за мной? Я ему был нужен или данное тебе обещание? Да нихера. Ему целостность была нужна. А так не бывает, чтобы все радости жизни иметь одновременно. - Ты не прав… - Он выбрал Коноху. За это надо платить. - Саске… Ты что, его наказываешь? - У меня есть цель. Ты ее знаешь. Я уже почти не помню, какой была моя семья, не помню, что думали родители по этому поводу, но у меня будут дети, у меня будет свой клан. - Но Саске… - Скажи, тебе оно все нужно? - Саске… - Харуно обхватила руками колени. – Правда хочешь это знать? Солнце почти ушло, оставив молодых людей в одиночестве, в холодном глубоком вечере, накрывшим, подобно куполу, всю деревню. - То, что я скажу – не ново. Мне очень одиноко, Саске. В кругу друзей, подруг, на работе, дома – мне одиноко. Я не могу этого объяснить. Это не возраст и не период. Это что-то другое. Знаешь, как вечная тоска, когда точно чувствуешь, что нечто в жизни неизменно и останется таким навсегда. Только на миссиях я перестаю это ощущать. Теперь я понимаю, почему многие шиноби, принося в морг трупы своих товарищей, не то, что не плачут, а даже не хмурятся, не закрываются в молчании, порой даже шутят и смеются. Для них такая жизнь – отрада. Я говорю банальные вещи, да? Я знаю. Но их участь – моя участь. Другого выхода нет. Рожденный шиноби обладает не только способностями и техниками, он всю свою жизнь несет на себе груз ответственности – вот это странное необъяснимое чувство, благодаря которому нам легче убивать, чем жить. Мне одиноко, Саске, поэтому я не могу сказать тебе, нужно ли мне все это. Я не Наруто, и не ты, но, думаю любой, кто подобен нам, поймет, о чем я говорю. Саске? Он не ответил. Мраморное изваяние, застывшее в своей неповторимой красоте, данной только ему одному, вычерченной по линиям его тела. Если бы Саске умер, то наверняка памятник ему выглядел бы именно так – с такой же задумчивостью во всей его сущности, с такой же холодностью, отпечатавшейся на бледной коже, сквозь которую проступают тонкие, голубого цвета вены. Качественно слепленная копия с когда-то живого улыбчивого мальчишки. - То, что ты выберешь, и будет твоим. - Судьба шиноби особого выбора не дает. - Сакура, - после долгого молчания обратился Саске. - Я могу помочь. - Что? - Я могу сделать так, чтобы твоя жизнь изменила вектор. - Это невозможно. - Я могу. Ночной холодок уже охватил ноги, отступив там, где были перевязи, и постепенно, шаг за шагом, подбирался к плечам, по-весеннему одетым в легкую ветровку. Сакура сжалась в комок, покрепче обнимая собственные колени, опустила голову, пряча взгляд. Она знала: если Саске предложил что-то подобное, то это серьезно. Но никакого смысла в сказанном не было. Тоска, что подступила сразу же, как только Учиха сообщил о своем отъезде из Конохи, не отпустила. Она лишь сильнее вжалась Сакуре в грудь, надавливая, заставляя подчиниться и прогнуться. «Какой смысл предлагать мне такое, если ты сам для себя ни черта не можешь изменить»? Она подняла ворот ветровки. - Нет, Саске, спасибо. Сперва я попробую справиться сама. - Больше нет? - Нет. Ты последний сожрал. - Жаль, - Саске поднялся с кресла, потягиваясь. Наруто сидел за столом, сосредоточенно подписывая бумаги. Хмурился, читая одни свитки, резко откладывая их в сторону, брал другие, удовлетворенно хмыкал и снова начинал чертить на них свои закорючки. - Глава деревни за работой, - ехидно умилился Саске, обходя стол и вставая у Наруто за спиной. – Слушай, тебя от важности не распирает, когда ты тут сидишь? - А тебя еще от гордости за свою фамилию не разорвало? – отозвался Наруто, не отрываясь от бумаг. От Саске пахло апельсинами. И веяло чем-то родным, привычным, доносившимся через все девять лет, что они не виделись и не общались. Наруто понял, что толком сосредоточиться на деле не может, находясь в относительной близости от Учихи – такого, что, казалось, время повернуло вспять. С момента памятного вечера, устроенного Сакурой, он начал заново привыкать к Саске, к тому, что он снова неожиданно образовался в его жизни, что о нем теперь можно не просто думать, а еще и реально разговаривать, при желании вообще спокойно дать по морде. Наруто улыбнулся своим мыслям, откладывая ручку и откидываясь на спинку кресла. Саске устроился рядом на подлокотнике, касаясь плеча Наруто своим бедром. - Наруто, - спокойно, почти по-родственному. – Отдай мне Хикару, и разойдемся с миром. Саске легко и беспорядочно перебирал в своих пальцах светлые пряди на голове Наруто, словно уговаривая ненавязчивой лаской о согласии. - Отдай, - он наклонился к самому уху Узумаки, касаясь его своим дыханием. – Побудь на самом деле богом, отдай. Тыльной стороной ладони он прошелся Наруто по щеке, медленно и нежно переходя на шею, которую друг неосторожно открыл, поддаваясь ласке, запрокинув голову назад. Наруто закрыл глаза, и стало абсолютно невозможно понять, о чем он думает, и думает ли вообще. Притих, замер – уставший после рабочего дня, расслабившийся на какой-то миг. Таким Саске ни разу его не видел, не представлял, что его шумный надоедливый бывший товарищ по команде может быть вот таким вот – в обычной полурабочей обстановке, наедине с близким человеком. В тот короткий промежуток времени, что они успели побыть вместе, тогда, девять лет назад, он был абсолютно другим: суматошным, дерганным, взбалмошным, любопытным и любознательным, жаждущим… влюбленным. Тот человек, что сейчас находился рядом с Саске, был гораздо спокойнее, увереннее, рассудительнее. Он никуда не спешил, ничего не требовал. У него все было. Все. Кроме – Учиха сидел и не мог поверить – вот такой вот ласки, простой, самой обычной. - Отдашь? – спросил Саске, обняв Наруто одной рукой, невольно прижимая к себе, а другой касаясь его губ, подбородка. - Нет. - Твою мать! – Саске вскочил с подлокотника и резко отошел к окну. Наруто открыл глаза, повел плечами, снова усаживаясь в рабочее положение и принимаясь за дела. Зашелестели бумаги. - Слушай, ты, придурок, - Учиха быстрым шагом вернулся к столу, уперся в него обеими руками. – Скажи мне, - он отрывисто дышал, словно пытался сдержать удар или горячее слово. – Ты что делать будешь, когда у него шаринган пробудится? В тишине кабинета ручка размеренно скрипела по бумаге. Наруто не поднял взгляда, не оторвался от работы. Он даже не ответил, продолжая что-то сосредоточенно писать. - Не удивлен? - Вряд ли ты стал бы так заботиться о чужом ребенке, Саске, - подписанный свиток был отложен в сторону, а на его месте оказался новый, свежий, скручивающийся рулоном. Учиха был предметом интерьера, мебелью, вещью, которая напоминала о плохом и неизбежном, и на которую поэтому неприятно было смотреть. Он был осязаемой пустотой. И это для него, для Наруто, для человека, который всю юность угрохал на то, чтобы добиться его признания и дружбы. И это в тот момент, когда Саске позволил себе доверить ему то, с чем жил много лет в тайне, не произнося это даже наедине с самим собой. - Я своего добьюсь, Узумаки. Дверь хлопнула, и со стены с шелестом посыпалась штукатурка, покрывая пол мелкой грязноватой пылью.