"Время встреч"

- Знаю, - оборвал Саске пришедшего к нему в камеру зачитывать приговор судью. - Возможно, вы хотели бы… - У меня никого нет. - Ваши сыновья… - У меня никого нет. Он отказался от всех свиданий, хотя, к его великому удивлению, людей, желающих встретится с ним, оказалось гораздо больше, чем он предполагал. Помимо Наруто, просьбы с ним поговорить поступали от Нара Шикамару, от семейства Хьюга, особенно от Хинаты, от Яманака Ино, от Инудзука Кибы и всех тех, с кем Саске когда-либо дружил или же просто общался. С запросом обращался даже Суйгецу. Но Саске встретился только с теми, кому отказать было нельзя – с Абураме Шино, которому потребовались медицинский осмотр Учихи и подробности его работы с Кабуто, и с Конохомару, который, как ни странно, пришел к узнику неофициально и разговаривал о делах скорее личного характера, нежели делового. Шестого Хокаге Конохи волновало, в каких отношениях состоят Саске и Наруто и что Узумаки думает по поводу всего происходящего. - Спросите у него сами. Он же ваш помощник, - посоветовал Саске. - Временно не могу этого сделать, - уклончиво отозвался Конохомару. И Саске понял, что Наруто не будет присутствовать на его казни, что он действительно попытался как-то повлиять на решение суда и проиграл. «Все правильно, так и должно быть», - сказал себе Саске. - Скажите ему, что я запрещаю что-либо делать по отношению ко мне, - сказал он Конохомару. – Скажите, что я сам, добровольно желаю понести наказание за содеянное. - Напишешь? – аккуратно поинтересовался Хокаге. - Тащи бумагу. Хокаге ушел поздно вечером, бережно спрятав во внутренний карман куртки написанную Учихой бумагу, а ночью, ближе к утру, дверь камеры открылась еще раз, чтобы впустить к Саске еще одного посетителя. Учиха приподнялся на койке. В скудном пламени маленького светильника трудно было разглядеть посетителя, но Саске безошибочно определил – женщина. Она была ему абсолютно не знакома - ни по годам учебы в Академии, ни по каким-либо миссиям. Саске ни разу ее не видел и даже предположить не мог, из какого она клана и из клана ли вообще. «Гражданская», - отметил про себя. Женщина прошла внутрь камеры и остановилась недалеко от порога. На какое-то время повисло молчание. Саске точно знал, что имеет право распоряжаться своими встречами вплоть до самого исполнения приговора. Ему даже предоставили возможность выбирать – публичная казнь или же одиночная. И он знал, что никаких свиданий с гражданскими у него быть точно не могло. Поэтому женщина чудилась ему странным вестником надвигающейся беды, чем-то нереальным, пришедшим по высшей воле, подобно призрачной Сакуре, посетившей его неясным видением в минуту душевной слабости. И, тем не менее, это была самая обычная жительница Конохи, без каких-либо признаков того, что она могла принадлежать к миру шиноби. «Может, ошиблась?» Но никакой ошибки быть не могло – она пришла именно к нему, потому что он – Учиха Саске, и сам Хокаге, сильнейший ниндзя Конохи, заходил к нему в сопровождении охраны, а тут одинокая женщина, без сопровождающих, спокойно смогла пройти к нему в камеру. Значит, все это не просто так. - Кто вы? - Доброго вам времени. Простите за вторжение, но завтра ваша… казнь… Понимаете, у меня просто больше нет другого времени, чтобы поговорить с вами. - Как вы прошли охрану? - Мой муж - не последний человек в деревне. - И вы не боитесь? - А чего мне бояться? - Она улыбнулась и подошла ближе. Теперь Саске мог ее рассмотреть. Невысокого роста полноватая женщина. Длинные волосы собраны в незамысловатую прическу. Одета просто, но сразу видно – не из бедных. Саске моментально отметил дорогие украшения, которые женщина, идя к нему на свидание, не посчитала нужным снять, а также то, что сделано это было не специально – просто женщина привыкла, что они всегда на ней, и даже не подумала, как неуместно они сейчас смотрятся. Это значит, что посетительница пришла не простая… Саске бросил взгляд на ее руки и увидел на безымянном пальце фамильный перстень… - Акимичи. - Да, - женщина поклонилась в соответствии со своим статусом. – Акимичи Эйко. - Жена Чоджи. - Саске поднялся с койки, поклонился в ответ. – Не знал, что он так поднялся, что его супругу беспрепятственно пускают в подвалы Морино Ибики. - Я лично знаю Ибики, - уклончиво ответила на это Эйко. - А по вам и не скажешь, - искренне удивился Саске. Она не ответила, и Саске с удивлением отметил, что она смущена его точным замечанием о ее связях. Мало кто за долгие годы вот так искренне смущался при нем, стесняясь своих возможностей. Наоборот, люди всеми силами подчеркивали преимущества перед другими и когда это было необходимо, и когда это было неуместно. Ему уже было все равно, как Эйко попала сюда, как смогла уговорить Морино пустить ее. Главное – она здесь, и теперь оставалось самое интересное – для чего. - Так зачем вы пришли? Женщина вскинулась, словно ее ударили, и засмущалась еще больше, заставляя Саске невольно улыбнуться: благодаря ей он почти забыл, что находится в камере смертников, – такой живой и уютной была эта женщина, так по-домашнему двигалась, разговаривала. Словно сами стены камеры теплели от одного ее взгляда. Это было ничем не объяснимое, иррациональное чувство любви – не к кому-то конкретному, не направленное на что или кого-либо, а тот искренний абсолют, которого Саске не видел даже в глазах Наруто. В Узумаки пылала жажда, в Сакуре жертвенность, в Карин – страсть, и только сейчас, за какие-то пару минут, в совершенно незнакомом человеке Саске увидел, что такое любовь – безграничная, всеобъемлющая. Любовь от бога. - Я пришла по очень личному вопросу. И если сочтете нужным прогнать меня – на то будет ваша полная воля. Но, возможно, вы меня хотя бы выслушаете. - Слушаю вас. - Я знаю, у вас есть двое сыновей… Эйко говорила кратко и по делу. Она готовила эту речь не один день, она все обдумала и сейчас сумела пересказать Саске почти всю свою судьбу, уложив ее в пару минут. Учиха забыл, что не предложил своей ночной гостье сесть и что сам стоит, не смея шевельнуться. Ему было искренне интересно узнать, что прямо рядом с ним шла совершенно другая, не менее насыщенная жизнь человека, на которого раньше он просто бы не обратил внимание. Сколько он себя помнил, Чоджи никогда не вызывал в нем ничего, кроме презрения – за свою полноту, нерасторопность, лень на занятиях в Академии. За глаза Саске считал, что если этот увалень чего и добьется, то только благодаря связям своего отца. И как же удивительно было узнать, что все эти мысли, все то, что ты сам ярлыками навесил на человека - чушь. Учиха видел перед собой самую красивую из женщин, что довелось ему узнать в жизни. И эта женщина была женой того самого неудачника, который теперь, по прошествии не такого уж большого периода времени, оказался гораздо способнее и выше всего того, что прочили ему окружающие. Чоджи был хорошим военным, прекрасным мужем и, Саске был уверен, мало чем отличался от своей жены в том светлом и теплом чувстве, что сейчас Эйко невольно передавала Учихе. - Что вы хотите от меня? - В каком?.. - Вы, наверное, не заметили, что пришли в камеру к смертнику. Она осеклась и оглянулась, словно впервые за все время поняла, что вокруг действительно не уютные родные, а тюремные стены. И поникла, не зная, как продолжить дальше разговор. Она рассказала о себе, о муже, об их жизни, об их мечтах и надеждах, о том, что не сбылось, и о том, за что они судьбу благодарят. Но как объяснить самое главное – ей было непонятно. Дома, наедине с собой, она могла подобрать нужные слова, но сейчас, глядя в глаза обреченному на смерть человеку, Эйко запуталась в своих мыслях и уже не представляла, как объяснить Учихе свои желания. Саске стало неимоверно жаль эту женщину. Она, воспитанная совершенно в иных, нежели он, условиях, привыкшая к семье и благополучию, с детства имевшая все, о чем только может мечтать человек, вдруг оказалась одной из самых несчастных женщин, каких только Учиха знал. И вовсе не потому, что они с мужем не могли иметь детей. Нет, Эйко вовсе не была настолько эгоистична. Она обладала великим даром любви – любви бескорыстной и честной. Но ее дар приносил ей самой огромные страдания из-за невозможности поделиться им с кем-либо. Не каждый, особенно в военной деревне, был готов понять и принять чувства Эйко. Она была одна такая. И все равно ценила то, что имела. - Вы не поняли, - обратился к ней Саске. – Сегодня в полдень меня казнят. Считайте, что вы уже сейчас разговариваете с мертвецом. Так как вы думаете, имею ли я право что-то решать? То, о чем вы просите, уже не в моей власти. - Нет, - Эйко медленно подошла к Саске и взяла его руки в свои. – Я не требую от вас ничего. Важно лишь одно – ваше благословение. - Я… Саске остолбенел. Теперь уже неловко стало ему. Словно маленький мальчик перед собственной матерью стоял он сейчас и вспоминал самые простые истины: не бездумные, «бумажные» ритуалы составляют основу жизни земной, а те, что совершаются в тайне между людьми, те, что идут от сердца. Слово отца будет значит так много, как не значит ни одно государственное разрешение. И Эйко просила этого высшего слова у Саске - того, чья жизнь уже наполовину принадлежала миру мертвых. - Я понимаю, насколько это дерзко и грубо - прийти к вам в такой час и так, ни с того ни с сего просить о таком, но мне вдруг пришло в голову, что другого шанса не будет, а я… Я могу. Я сумею их вырастить, сумею сделать так, чтобы они были счастливы. Я не могу вам поклясться в этом, но могу дать слово, что не отступлюсь от них, не брошу, буду рядом. Вы смогли бы гордиться своими сыновьями. Пожалуйста, дайте мне помочь вам. Это все, что я могу для вас сделать. Эйко ушла так же тихо, как и пришла. И Саске стало казаться, что ее никогда и не было в его камере, что все произошедшее – сон, добрый сон, в котором есть люди, одной своей жизнью доказывающие ненужность таких деревень, как Коноха, всю мерзость того сознания, с каким на двадцать седьмом году жизни покидал этот мир сам Учиха... Утром Саске не знал, что следовало делать. Умыться? А надо ли? Перед кем там, на помосте, где состоится казнь, красоваться чистой рожей? На том свете за это даже спасибо вряд ли скажут. Поупражняться, привычно размять мышцы? Еще глупее… Саске, не двигаясь, сидел на своей кровати до тех пор, пока за ним не пришли. Двое молодых ребят-джоунинов, сменивших ночью его обычных охранников, молча, жестом попросили его на выход из камеры. Все вокруг казалось сном. Примирившись со своей смертью, Саске примирился и с жизнью. В нем больше не кипели злоба и ненависть, он не обращал внимания на внешние раздражители, будь то грубый толчок под ребра от одного из охранников, что вели его по тюремным коридорам, или же стоны замученных Ибики осужденных пленников. Все виделось таким, каким оно должно было быть. Люди вдруг стали сами виноваты в своих бедах, и собственные поступки, многократно взвешенные и переосмысленные, только подтверждали неотвратимость грядущего наказания. И мысль о прощении мелькнула рядом с мыслью о возможности выбора, хотя кто же сейчас, будучи его палачом, выберет помилование, когда много лет назад он сам избрал единственным вариантом месть, даже не подумав о том, что можно было бы поступить как-то иначе. Саске шел по коридорам тюрьмы с чувством выполненного долга, с тем, что, как бы там ни было, он прожил свою жизнь, и, хоть и недолго, прожил ее осознанно. У выхода его остановили и надели наручники, ослабляя чакру, наложили печати. Пока охранник возился с хитроумным замком, к процессии подошел Ибики. Было заметно, что он не спал. Лицо его осунулось и приобрело сероватый оттенок. Мятая одежда выдавала в нем человека, который в последнее время не заходил домой. Вряд ли он что-то ел, но по явственному перегару было понятно, что Морино прикладывался к бутылке, а это, насколько знал Саске, случалось редко и было плохим признаком. Ибики пожал Саске руку и предложил закурить. Охрана недоуменно уставилась на начальство, которое никогда не позволяло себе таких вольностей с преступниками, особенно с теми, кто некогда был в числе нукенинов, но предусмотрительно промолчала, отойдя в сторону. - Какие планы? – Морино прислонился плечом к дверному косяку. - Умереть, - шутливо, в тон Ибики, ответил Саске, прислоняясь спиной к косяку напротив. - Прекрасный план для ниндзя, не считаешь? – Ибики затянулся и выпустил облачко дыма в сторону улицы, где уже вставало солнце и в предвкушении яркого события оживала Коноха. – Ты зачем на публичную казнь согласился? - Я не соглашался. Я сказал, что мне все равно. - Понятно. Здание тюрьмы находилось на окраине деревни, в самой низине, откуда не было видно основного массива Конохи. Здесь преимущественно была тень, словно солнце не желало освещать происходящие во владениях Морино Ибики дела. Арестованных сюда вели как в подземелья смерти, куда нет входа простым, не отмеченным никакими грехами людям и откуда нет выхода тем, кто однажды попал сюда. А вокруг этого маленького, ничем не приметного здания находился пустырь, разграниченный заборами, словно кто-то специально строил тут лабиринт и бросил это дело на половине пути, то ли потеряв к нему интерес, то ли запутавшись в паутине переходов и тупиков. - Сыновей не тронь, - попросил Саске, не сводя глаз с края пустыря. Он подозревал, что, не объяви Хокаге казнь публичной, его бы за пару минут убрали бы за одной из стен этого пустыря. - Не трону, - пообещал Ибики. – Не моя юрисдикция. Он помолчал, обдумывая им же сказанное. - Да и зачем? – Морино пожал плечами. – Дети-то тут при чем? - Стареешь, - усмехнулся Саске. Ибики искоса посмотрел на собеседника. - Раньше бы, безопасности ради, весь род вырезал под корень. А то мало ли… - Саске осекся, но, улыбнувшись болезненной, вымученной улыбкой, продолжил: - Мало ли, мстить кто вздумает. Морино не ответил. Смолчал, стерпел колкость. В данный момент у Саске было полное право на такие слова. Как бы там ни было, а смерть Ибики очень уважал, особенно если она была достойная и за дело. Поэтому идущему на нее можно было позволить говорить и не такое. Вместо ответа он посмотрел на Учиху с каким-то запоздалым любопытством, словно никогда и не видел этого мальчугана, словно не было нескольких лет в Академии и выпускного экзамена, который сам же Ибики и принимал, не было войн, в которых оба сражались то по одну сторону баррикад, то по разные. «Мы никогда не смотрим на них, как на людей». Саске стоял на пороге собственной смерти. Уставший, замученный людьми, поступками и мыслями, но почему-то неожиданно собранный, с полным осознанного приятия взглядом. Даже курил он как-то по-особенному, словно сигарета в его руках была чем-то особенно вкусным. Ибики показалось, что этот парень просто наслаждается моментом, будто не подозревая, что ждет его дальше. И если Морино прокручивал у себя в голове с десяток вариантов того, что могло произойти в следующую минуту, то Саске словно и не думал ни о чем таком. Ему было важно только то, что происходило здесь и сейчас. Они молча докурили, и Ибики дал охране знак, что процессии можно двигаться дальше. - Теперь эта деревня наконец-то оставит тебя в покое, - неожиданно сказал Морино, когда Учиха в сопровождении своих конвоиров вышел за порог тюрьмы. Саске обернулся и, посмотрев в лицо одному из своих палачей, согласно кивнул, не заметив там и доли насмешки. Ибики был чертовски серьезен. Учиха так и не понял, что именно было причиной этого молчаливого уважения. То ли Морино понял, что он не собирается сбегать, и ему, повидавшему множество смертей, хотелось достойно проститься с тем, кто безропотно принимает свою судьбу и достойно несет ответственность за содеянное. То ли он не видел особой разницы между собой и Учихой и понимал, что убийство – оно везде убийство, твори ты его как простой обыватель или же под эгидой власти. А возможно, мелькнула у Саске мысль, что этот повидавший виды человек по ему одному понятным причинам переживает за осужденного, потому что все эти годы общался с тем, другим, который сейчас находится непонятно где, который никогда бы не позволил казнить Саске, который любил и не скрывал этого от Ибики, и теперь Морино, никогда не имевший официальных детей и даже не ведавший, есть ли они у него вообще, не знал, как помочь тому, кто заменил ему сына. - Удачи, - Саске протянул руку для прощального рукопожатия. Морино молча стиснул его ладонь, резко повернулся и исчез в темноте помещения. В начале лабиринта Саске повязали на глаза сложенный в несколько раз черный платок. - Не видно и не страшно, - хохотнул один из конвоиров. Как только они покинули здание тюрьмы, охраны стало раза в три больше. Каждый из тех, кто сопровождал Саске на казнь, заметно осмелел, поняв, что знаменитый наемник сбегать не собирается и к собственной смерти идет добровольно. Поэтому в скором времени Саске услышал шутки и даже издевательства в свой адрес. Не отвечая на эти откровенно жалкие выпады, он вдруг обнаружил, что на самом деле внимательно слушает всех этих людей и - ждет от них обращенных к нему слов. Саске не хватался за жизнь, но в последние ее минуты хотелось запомнить это необъяснимое явление таким, какое оно есть, не придумывая ему замену, не приукрашивая его, не отворачивая от него слуха и взора. Саске хотел запомнить жизнь жизнью, а не тем призрачным обманом, который сам для себя сотворил. - Жаль, Учиха, не будет тебя с нами больше. Такая страшилка для детей пропала… Неожиданно резко Саске дернули за плечо, приказывая остановиться. - Ждем, - услышал он одного из конвоиров. Впереди что-то происходило. Саске услышал, как отдаются краткие указания, как его охрана с кем-то тихо переговаривается, и уловил что-то еще, какое-то смутное беспокойство, с каждой секундой все возрастающее вокруг. Сама охрана была чем-то встревожена. Люди переминались с ноги на ногу, говорили об официальном: одни объясняли другим, на какой час назначена казнь, что никакого специального допуска прийти посмотреть не требуется. На первый взгляд, ничего странного или же необычного, но интуиция подсказывала Саске, что их процессия столкнулась с чем-то странным даже для сопровождающих его шиноби. Молодые ребята не спешили отправляться дальше, а мужчина постарше, ответственный за операцию, стоял в стороне и что-то тихо обсуждал с тем, другим начальником, из тех, кого они встретили. - Пошел, - последовал очередной приказ, и Саске направился в ту сторону, куда его толкнули. «Главный. Спец-джоунин, старше меня. Еще двое, помоложе, менее опытные…» Саске отслеживал шаги. Поравнявшись с теми, кто затормозил их движение, он вдруг понял, что они встретились с точно таким же конвоем, и что кого-то, такого же, как и он сам, ведут в подвалы Морино. «Так. Главный, два охранника… Ведут кого-то не из простых. Еще трое сзади… А где же осужденный?» Он прислушивался к шагам, к людскому дыханию, прикидывал, кто проходит мимо него, считал людей, пытался оценить, в каком построении идет охрана, кто какого предположительно может быть звания, но одного он не мог понять – он не чувствовал того, кого вели под конвоем. Того единственного, кто должен был быть. Этот кто-то заставил стушеваться даже видавших виды молодцов Морино Ибики. «Кто же это может быть? Кого могут вести сюда из тех, кто…» И тут Саске понял. А когда понял, встал как вкопанный – до того неожиданно, что идущий позади шиноби уткнулся ему в спину, не сумев должным образом среагировать на изменившуюся ситуацию. - Хикару! – заорал Саске, рванувшись назад, туда, куда проследовала встречная процессия. Его тут же схватили, пресекая любое возможное сопротивление. - Стоять! – орал в ответ главный. – Стоять, кому сказал! Или раньше времени с жизнью проститься решил?! - Хикару! – Саске не унимался, хотя понимал, что вырваться не в силах, что за время заключения он ослаб, что теперь, с новым осознанием происходящего, он не сможет избавиться от своих палачей, что наложенные на него печати подавляют чакру, не давая ни единого шанса воспользоваться даже простейшими техниками – отличная разработка самого Конохомару. - Кто допустит ошибку, - орал главный по конвою, – последует в петлю за ним! - Это же был ребенок, да? – Саске слепо озирался, все же позволяя себя вести все дальше и дальше от места встречи. – Ребенок? Они же несли ребенка, так? Чего вы молчите?! Я имею право знать! Они несли ребенка. Хикару! Мерзкий холодный ком появился и остался у него в груди. Предчувствие уже случившей беды навалилось, ослабляя, не в пример прошлым годам, и позволяя охране почти тащить Саске. Никто ничего ему так и не сказал. И если не думать о том, что подсказывало ему натренированное годами чувство шиноби, то можно было забыть о случившемся, списать все на случайность, на воображение, на мелочи, позволяющие оправдать нежелание умирать. Но разум подсказывал Учихе, что он прав. Потому что разум привык к таким вещам. Привычно собрав воедино крохи наблюдений, Саске как наяву увидел процессию из девяти человек, один из которых, тот, что шел в самом центре, ступал тяжелее остальных, делая шаг с большей осторожностью – он нес на руках ребенка, то ли сонного, то ли… - Я имею право знать! – Саске рванулся еще раз и уже ощутимо получил удар под ребра, а затем и по шее. Наручники с печатями сильней сдавили запястья. Но, послушная приказам, охрана остановилась, и Саске услышал, как к нему подходит главный. - Слушай, - он говорил тихо, Саске на ухо, так, чтобы никто другой их не услышал. – У нас приказ: довести тебя до места казни. Но ты систему знаешь. Если будешь рыпаться, то – ничего личного - мы тебя прям здесь пришьем. Народу не понравится, но возражать никто не станет. В этой деревне у тебя союзников нет. Так что два раза подумай, прежде чем что-либо делать. А если тебе на себя плевать, то хотя бы о сыновьях вспомни… - и добавил: - А не о чужих детях. Его подняли с земли, поставили на ноги, шутливо отряхнули от пыли. - Ничего личного, - повторил, отходя в сторону, главный. – Ничего личного. Центральный стадион, где когда-то проходил экзамен на звание чуунина, гудел сотнями голосов. Стекшийся сюда со всей деревни народ обсуждал предстоящую казнь – первую публичную за долгое время. Люди рассаживались по свободным местам, занимали стулья для тех, кто опаздывал, и можно было подумать, что вся эта радостная и предвкушающая толпа пришла посмотреть новую пьесу или же фильм, но никак не смертную казнь. Саске стоял около одного из выходов на арену, глаза его по- прежнему были завязаны. Позади стояло человек десять отборных ребят, лучших джоунинов Конохи, которые незамедлительно сложили бы головы, если бы осужденный самовольно покинул место казни. Учиха пытался сориентироваться, в какой стороне находится балкон, на котором обычно ставили кресла для Хокаге и его ближайших помощников. То, что Наруто не будет присутствовать, он уже знал из доносившихся обрывков разговоров. То тут, то там люди обсуждали отсутствие Узумаки, поговаривали даже о его аресте. Никто в такую минуту не мог молчать. Простой народ, так тот вообще городил все, что приходило в голову, выстраивал слух на слухе, приплетая правду к сплетням. Порой Саске становилось смешно, когда он слышал куски рассказов о том, как он убил брата, как сотрудничал с Пейном, как служил у Орочимару. Все это у людей, в чьей жизни самым интересным событием была поездка на воскресный базар, было еще живо в памяти и раз за разом вспоминалось и пересказывалось за дружеским ужином или на вечерних посиделках на лавочке. Для него же события его собственной юности уже успели стать мифом. Даже смерть Харуно сейчас казалась призрачной и далекой, уже успевшей обратиться в пыль и развеяться по ветру. Толпа приветственно загудела. «Хокаге», - понял Саске, моментально определив, с какой стороны за его смертью будет наблюдать глава Конохи. Раздались славящие самого сильного воина деревни возгласы, а затем глашатай объявил тех, кто взошел на помост, а затем и на балкон вместе с Конохомару: Морино Ибики, Абураме Шино, Нара Шикамару… Наруто не было. - Эй, Учиха. Кто-то незнакомый оказался рядом, развернул его лицом к себе. - Хокаге спрашивает про последнее желание. Глаза развязать? - Нет. - Что «нет»? - Последнего желания нет. - А глаза? - Оставь. Человек так же тихо исчез, как и появился, а на помост – Саске догадался по доносившимся людским возгласам и одобрительному приветственному шуму – уже поднимался тот, кто будет зачитывать приговор. «Совсем как Ширануи», - вспомнил имя экзаменатора Саске. Тогда ему шел тринадцатый год. Он мечтал получить звание «чуунина» и стать лучшим шиноби Конохи среди всех имеющихся. У него не было авторитетов. Даже высокий красивый молодой человек, пришедший судить третий тур испытаний, не вызвал в нем никакого интереса. Это сейчас Саске понимал, что, будь он сообразительней и сговорчивее, он мог бы большему научиться – хоть у Ширануи Генмы, хоть у кого еще. Он мог бы найти множество друзей среди шиноби, знания которых были не менее полезны и интересны знаний Орочимару. Но тогда, готовясь стать лучшим, не признавая себя ребенком, он стоял на этой арене совсем в другом качестве и с другими надеждами, нежели сейчас. Ныне же прошлое казалось смешным и нелепым. - Прошу тишины! – раздался над головами усиленный рупором звук голоса глашатая. – Сейчас главный Советник Конохи зачтет приговор осужденному Учиха Саске. Вместо тишины поднялся невероятный шум. Кто-то орал лозунги, кто-то просто кричал, чтобы создать шум, кто-то хлопал в ладоши… «Началось», - с тоской подумал Саске. В камере было холодно. По полу дуло, и это привело Наруто в чувство раньше, чем на то было рассчитано вколотое ему снотворное. Голова болела и кружилась, во рту неприятный осадок напоминал похмелье, кости ломило, как оно бывало после неконтролируемых выпадов Лиса. Наруто поднялся с пола и сел у решетки, упершись лбом в ее холодные прутья. Мысли путались. События недавних дней сплелись в один громадный ком. Наруто пытался понять, что из того, что он помнил, было лекарственным бредом, а что действительностью. В первые минуты сделать это казалось почти невозможным: любая попытка вспомнить отзывалась сильной болью в висках и затылке, словно у Наруто то падало, то резко повышалось давление. Подняться на ноги тоже не получилось. Во-первых, зверски не хотелось отнимать голову от холодной решетки, которая, как казалось, могла хоть немного унять боль. Во-вторых, координация движений была полностью нарушена. Наруто не помнил, били ли его по голове или же это действие успокоительных лекарств. А между тем в мыслях вертелось что-то важное, что-то, что обязательно надо было вспомнить, что-то, чего ни в коем случае нельзя было забывать. Наруто продирался сквозь боль, сквозь муть и накатывающие волны тошноты. Раз за разом он уговаривал собственный организм не сопротивляться и подсказать ему выход. Но кроме постлекарственной дурноты тело и разум терзало что-то еще. И Наруто с ужасом понимал, что до этого крепко спящий демон проснулся, и сейчас уже невозможно игнорировать его присутствие в своем сознании. Любая мелочь – мысль, движение - разжигала стремление Лиса к свободе, его жажду действия после стольких лет забвения и молчания. - Воды? Рядом с клеткой кто-то стоял. Кто-то очень знакомый, с вкрадчивым, в данных обстоятельствах крайне неприятным голосом. Наруто очень хотелось, чтобы этот кто-то ушел и не видел его в подобном состоянии, чтобы не мешал ему вспоминать то, что казалось сейчас таким важным. Но человек стоял и не спешил уходить. И через какое-то время, когда неизвестный посетитель понял, что узник не может или не хочет ему отвечать, сквозь прутья протянули стакан с водой и даже заботливо поддержали, когда Наруто, у которого дрожали руки, чуть было его не уронил. - Лучше? Через пару минут мысли прояснились. Наруто поднял взгляд на своего внезапного спасителя и вспомнил его имя – Суйгецу. Туманник все так же стоял возле решетки и безучастно смотрел на Наруто. - Бабушкин рецепт. Скоро будет совсем хорошо, потерпи немного, - пообещал Суйгецу и присел на корточки – так, чтобы было удобно разговаривать с пленником. - Где я? – Наруто смог выдавить из себя два простых слова и вынужден был замолчать – тошнота никак не отступала. - В подвале резиденции Хокаге. Ничего не помнишь? Наруто отрицательно помотал головой. - Эк они тебя отделали. Видать, сильно боялись. - Чего?.. Чего боялись? – слова давались с трудом, но туманник не соврал - с каждой секундой и правда становилось лучше. - А тебе, я смотрю, и правда память отшибло, - Суйгецу нехорошо хохотнул, полез в карман за сигаретами. – У тебя... - он посмотрел на часы. – У тебя минут пять в запасе. Чиркнул зажигалкой, сделал затяжку и вложил сигарету Наруто в губы. - А потом? - А потом, - Суйгецу еще шире ухмыльнулся, возвращая себе сигарету. – А потом тебе придется бежать. И бежать быстро. Казнь в двенадцать. И после этих слов Наруто неожиданно вспомнил все, что случилось с ним за последнее время. Лавина событий обрушилась на его и без того больную, заваленную спутанными мыслями голову. Лис победоносно взвыл, ломая и выкручивая прутья своей ментальной тюрьмы. - Сколько я здесь? – Наруто попытался резко встать, но не справился с равновесием и упал обратно на пол. «Саске…» - Давай руку. - Суйгецу зажал в зубах сигарету и протянул руку между прутьями клетки. – Пару дней. Сперва тебя Хокаге вырубил, потом медсестрички что-то вкалывали. Дозы, конечно, лошадиные. Я думал, они тебя вообще на тот свет хотят сплавить вслед за Учихой. - Саске… - Наруто при помощи Суйгецу смог подняться и ухватился за прутья. - Саске, - подтвердил туманник. – Казнь в двенадцать. Главный стадион. Если бегом, то еще успеешь. Воздух вокруг накалился. Стало жарко. Суйгецу предусмотрительно отошел от клетки и потушил сигарету. Наруто, почти пришедший в себя, стоял, упираясь лбом в прутья, и пытался справиться с собой. Только теперь его болезнь была иного рода. Голова больше не болела, но мысли путались еще сильней, чем при пробуждении. Внутри, в районе груди, все горело, обжигая. Хотелось содрать с себя кожу, разорвать руками защитный покров и вырвать наружу все то, что сейчас мешало дышать. Наруто пытался справиться с гневом, но получалось наоборот. Чем больше он уговаривал себя не злиться, тем сильнее жгло в груди. Старые обиды, нереализованные желания, ушедшая, как сейчас казалось, в никуда жизнь – все навалилось разом, и кто-то далекий глухим голосом нашептывал, что пришло время платить по счетам, что наконец-то настал тот миг, когда необходимо отомстить. - Наруто? – голос Суйгецу прозвучал далеко и с опаской. - Зачем? – единственное, что сумел сказать Наруто, вышло сбивчиво, с глухим рычанием. - А чего мне, - отозвался Суйгецу, – грех на душу брать? И так весь в дерьме. Хоть один раз героем побуду. Все равно не жилец я толком. Эти слова были последними, какие расслышал Наруто. Туманник говорил что-то еще, показывал на клетку, на замок, махал руками, но вдруг прекратил бесполезные манипуляции и начал отступать. В глазах его читались непонятный Узумаки ужас и странное благоговение. Через пару минут Наруто больше не контролировал себя. Все вокруг сжалось в единое желание, в жгучий ком страха за кого-то, кого Наруто уже не помнил. Прутья клетки начали плавиться и исчезать… Его последнюю волю соблюли – повязка так и осталась на его лице. Саске знал, сколько пар глаз сейчас смотрят на него, но сам видеть никого не хотел. Ему было достаточно того, что он чувствовал – дыхание подступившей к нему вплотную Смерти. И с ней он хотел остаться один на один. - Учиха Саске, - раздался над помостом, куда его вывели, голос Советника. – Имеются ли у вас возражения против решения Суда? - Нет. - Согласны ли вы с зачитанным вам приговором? - Да. - Можете начинать. Толпа взревела еще раз. Но сейчас в ней послышалось что-то звериное, от чего внутри у Саске все перевернулось. На миг все стихло, словно люди прислушивались к услышанному. Учиха невольно взмолился, чтобы то, о чем он сейчас подумал, не оказалось правдой. Такой рев он уже слышал когда-то и знал, что на свете существует только одно существо, способное его издавать. Рев послышался еще раз, только теперь с полной уверенностью можно было сказать, что это кричат не собравшиеся на казнь люди. - Быстрее! – возвысился над толпой голос Конохомару. Кто-то начал грубо и торопливо привязывать руки Саске. Поднялась суета. Люди на трибунах кричали, но уже без азарта и предвкушения, а с опаской. Кто-то крикнул «Назад!», и Саске понял, что медленно, но верно вокруг поднимается паника. По деревне еще раз пронесся нечеловеческий рык. Стало жарко. Саске поставили на колени и заставили склонить голову. Рев раздался совсем близко. - Начинайте! Где-то совсем недалеко в ужасе завизжала девушка. Поднялся гвалт. Сотни перепуганных людей метались по стадиону. Саске попытался снять с глаз повязку, но растянутые в стороны руки не дали ему это сделать. - Кто-нибудь… - попросил Саске, но его снова заставили наклонить голову. Вверху, у Саске над головой, запустили какой-то механизм. Раздался треск, словно кто-то обрубил канат. Щелчок - и что-то огромное, тяжелое полетело вниз, туда, где находился Учиха. - Да свершится воля закона… - послышался голос Советника, но до конца фраза так и не была сказана. Все пространство вокруг вдруг охватило жаром, словно Саске оказался внутри костра. Кожу сильно обожгло, в глазах, даже несмотря на повязку, защипало. Люди истерически орали. Воздух пропитался неподдельным ужасом, который, хотел ты того или нет, забирался к тебе в душу – страх нечеловеческий, такой, какой испытываешь, сталкиваясь с запредельным, с чуждым жизни. Такое можно ощутить только перед лицом демона. Засвистели кунаи. Слева что-то взорвалось, а затем над всей деревней раздался рев Лиса, и Саске показалось, что он уже умер и попал в ад, что такого жара, боли и ужаса просто не может существовать на земле. Смерть, пришедшая за ним, неожиданно получила множество десятков других человеческих жертв. Люди вокруг Саске умирали, запечатлевая напоследок картины страшного разрушения, какого Коноха надеялась больше никогда не узнать. Веревки, что сдерживали руки, сгорели, все печати рухнули. Саске, превозмогая боль, поднялся на ноги и сдернул с обожженного лица повязку… Перед ним, в свой полный рост, стояло живое воплощение страха, гибели, того, что не поддается человеческому пониманию – Девятихвостый демон Лис, тот, что многие годы был запечатан внутри Узумаки Наруто. Непонятно почему, но Саске вдруг захотелось заорать во весь голос, но удушающий жар не дал ему этого сделать. Саске задохнулся, схватился за горло и упал на колени, боль согнула его пополам. Рядом валялась переломленная пополам гильотина. Вокруг бегали сбитые с толку шиноби, где-то кричал Конохомару, в Лиса летели кунаи, то тут, то там складывались печати и… гибли люди. Десятки людей. Никто не мог противостоять самому страшному из сонма хвостатых демонов. Разрушенный стадион был ярким свидетельством того, что в скором времени ожидает всю Коноху. Саске прикрывал глаза, хотя понимал, что в таком жаре это почти бесполезно, что еще немного - и ожоги будут настолько сильны, что он сгорит живьем. «Так или иначе…» - подумал Саске, вновь поднимаясь на ноги. Чакры для боя было мало, но ее хватило, чтобы на несколько минут обеспечить себе возможность дышать. И крикнуть – крикнуть так, чтобы быть услышанным. - Стой! – Саске с удивлением услышал собственный голос, осипший, сорванный. – Стой! Посмотри на меня! Я здесь! Лис все равно не обращал внимание на кунаи, копья, на оборонительные техники шиноби, что пытались его остановить, поэтому, услышав или же просто заметив Саске, он перестал крушить все вокруг и, развернув к нему свою огромную морду, замер. - Человек, - услышал Саске его голос. - Чего ты хочешь? – заорал Саске, не уверенный, что сейчас его голос звучит на самом деле, а не только у него в голове. Перед глазами все плыло. Кожа опалилась, в некоторых местах ожоги язвами зияли на коже. Но хуже всего было то, что ослабленная чакра пропускала страх, который нельзя было контролировать, который исходил от Лиса и заставлял желать только одного – смерти, идти к ней, будто влекомый цепями. - Я – Учиха Саске! Помнишь меня? Лис смотрел ему в лицо и молчал. Что-то явно было не так. В охватившем все вокруг пламени повисло самое обычное ожидание. Демон смотрел и вспоминал, словно перед ним было что-то знакомое, что он когда-то знал, но забыл, и вот сейчас появилась возможность это вспомнить… Лис внимательно смотрел на одиноко стоящего на специально выстроенном для казни помосте человека и ждал. - Остановись! – повторил Саске, не надеясь толком ни на что. Ему почему-то казалось, что демон слушает именного его – его голос, что если не отбрасывать дурацкую мысль о том, что в Лисе осталось нечто человеческое, то есть возможность достучаться до Наруто. То, что Узумаки мог его услышать, было последней надеждой Саске. - Наруто! – заорал Саске, понимая, что скоро не сможет не то что говорить, но и дышать. – Наруто! Ты меня слышишь?! Остановись! Нару… то. Чакры почти не осталось. Саске покачнулся на месте. Навалившаяся слабость – та, которую смело можно было назвать смертельной, бросила его на колени. Руки плетьми повисли вдоль тела. Дышать сделалось почти невозможно. - Наруто, - прошептал он уже сам себе. И тут над всем происходящим раздался громовой голос Лиса. - Что ты можешь дать мне взамен? Из последних сил Саске поднял голову и посмотрел в глаза демону. Лис ждал. Он больше не крушил деревню, не губил человеческие жизни. Он, приблизив к помосту свою огромную морду, внимательно смотрел на Учиху и ждал. - Что ты можешь дать мне взамен? – вновь прозвучал его голос, и Саске понял, что это не предсмертная галлюцинация - Лис обращается именно к нему. И тогда Саске решился. - Себя, - одними губами ответил Учиха, теряя сознание. Развороченную арену еще раз охватило сильнейшим жаром, затрещали каменные перекрытия, начал вздыматься раскаленный пол. Демон развернулся к помосту боком, взмахнув в воздухе всеми девятью хвостами, повел носом, словно оценивая предложенную ему пищу, а затем, издав оглушительный рев, в секунду исчез, оставив после себя пожарище и сотни трупов. Ни в самом начале, когда коноховцы тушили пожар, разгребали завалы рухнувшего стадиона и уносили с арены тела раненых и погибших, ни потом, когда было заведено дело для расследования произошедших событий, тела Учиха Саске, как и каких-либо признаков того, что он мог выжить, обнаружено не было.