Глупый король

Этот голос. Он приносил с собой стук копыт и шум стягов, бьющихся на ветру, звон сабель и сладострастные стоны, истошные крики казнённых и звонкий, заразительный смех. По каменной брусчатке текла свежая кровь. Катились головы неверных. На площади полыхал костер. И дикие напевы лесной ведьмы, проклинающей на веки вечные, разносились над честным народом, пробиваясь к королю-кровопийце и его молодому полюбовнику. Вечная жизнь для одного, вечная смерть для другого. Как давно это было. Как это было недавно. Рейнхард узнал бы этот голос и через тысячу лет, и через миллион после их первой встречи. Жалкие три сотни были пылинкой мироздания. Тем более что не виделись они всего лишь… Каких-то два десятилетия? Глупая, смешная цифра. Чем ближе Рейнхард с охраной подходил, тем громче звучал голос, усиленный колонками, тем более явно проступал он в памяти. Это был хороший клуб. Естественно, это был хороший клуб. В плохой Рейнхард не пришёл бы. В плохом не стал бы петь Иньяр. Сколько бы веков ни прошло, как бы ни изменилась планета за это время, они оба слишком любили шикарные вещи. Когда-то Рейнхард надел по перстню на каждый палец Иньяра, завалил его мехами, шелками и парчой, осыпал его, смеющегося, золотом и самоцветами. Они оба не соглашались ни на что, кроме самого лучшего — быть первым, быть главным, стать богом среди людей. Иньяр пел достаточно посредственно, но всё в нём было столь притягательно, что люди, сами не замечая, сходили с ума. На сцене он двигался по-кошачьи ловко и неуловимо агрессивно. Вечно молодой, вечно желанный. Смоляные кудри, блестящие от геля, были зачёсаны назад. Взгляд чёрных миндалевидных глаз в потёках жирной подводки бил хлыстом не хуже электрического заряда. Сам Рейхард молодостью похвастаться не мог. Он, в отличие от Иньяра, застрял в одном и том же возрасте, будто за секунду до своей смерти от болезни, поразившей его на склоне лет. Провести вечность в теле мужчины за пятьдесят не слишком приятная перспектива, но проклятье не выбирают, с ним мирятся и живут. Живут с ноющей спиной и болью в колене, которая не даёт спать по ночам, с эрекцией, которая есть через раз, а то и через два, с наполовину поседевшей головой и морщинами вокруг глаз. Иньяру из раза в раз было всё равно. Он всё так же покорно, с той же упрямой гордостью падал ниц. Святой был бы юноша, не будь он кровожадным демоном в человеческом обличье. Клуб пульсировал неоном, истекал молодой энергией, протравливался алкоголем и наркотиками. Здесь жизнь представала в своей ярчайшей форме, без ограничений и прикрас. Отличное место для встречи. Рейнхард прошёл в гримёрку, не встретив сопротивления. Его в городе знала каждая собака, не то что вышибалы. Отослав охрану, он удобно устроился на золотом диване и принялся ждать, вспоминая каждую горячую ночь и томительный день, который они с Иньяром провели вместе за последнии три сотни лет. Разве это проклятье, глупая ведьма? Разве не счастье жить вечно и раз за разом встречать любимого человека? Рейнхард подумал о том, что мог бы купить своему мальчику этот клуб. Мог бы купить целый город. Каждые двадцать лет он менял личность и переезжал, но деньги всегда оставались при нём, а они в свою очередь дарили могущество каждой новой ипостаси. Впрочем, Иньяр наверняка мог бы и сам купить себе клуб, если бы захотел. Честолюбия ему всегда было не занимать. Как никто другой, он умел находить покровителей и спонсоров. Помимо золотого дивана в комнате стоял стеклянный столик с бутылками виски и стаканами, кулер и гримёрный стол с подсвечивающимся зеркалом. В углу была вешалка со сваленной поверх кучей одежды. У стен высились какие-то коробки, из которых торчали провода, свисали боа из перьев и высыпались листы бумаги. Иньяр влетел в гримёрку запыхавшийся, с блестящим от пота лицом, с горящим взглядом. Он ещё не знал. — О! — Он не сразу совладал с эмоциями, но как только смог, тут же принял томную позу, выставив бедро, обтянутое кожаными брюками. — Ну, здравствуй. — Рад нашей встрече. Увидеть это лицо впервые за годы разлуки было похоже на резкую пощёчину, от которой дёрнулась бы голова и острая вспышка боли прошлась до самого хребта. Иньяр прошёлся по комнате, остановился у стола, с которого взял сигареты, щёлкнул зажигалкой и с удовольствием затянулся, откинув голову назад. Рейнхард завороженно смотрел на бесстыдно выставленную белую шею с остро очерченным кадыком и длинным шрамом над ключицами, потом скользнул взглядом ниже. Рваная чёрная майка не скрывала толком тела, и оторваться было невозможно. — Через час мой двадцать первый день рождения, — сказал Иньяр серьёзно. — Я уж было подумал, что в этот раз хрен нам, а не судьба. — Значит, у нас есть меньше суток. Меньше, чем через сутки, это прекрасное молодое тело умрёт и начнёт медленно гнить. Так было всякий раз — Иньяр выскальзывал из его рук, стоило им только встретить друг друга вновь. А сам Рейнхард маялся в одной и той же никчемной оболочке. — Неужели ты раньше меня не видел? — спросил Иньяр, сощурив бесстыжие глаза. — Билборды на каждой трассе висят. Когда-то их портреты — мужественная стать Рейнхарда и вызывающая юношеская красота Иньяра — украшали стены замков и дворцов. Не особенно многое изменилось с тех пор, только вместо картин были фотографии высокого разрешения. — Не интересуюсь современной музыкой. — Да для тебя любая музыка после восемнадцатого века современная. — Если ты не знал, я тоже человек известный вообще-то. Бизнесмен, политик, меценат. Не видел ни одного интервью? Иньяр пожал плечами. — Не интересуюсь политикой. Со всем этим… — он покрутил в руках смартфон. — Вселенной всё тяжелее нас друг от друга прятать. — Пока она справляется неплохо. Выпустив струйку дыма изо рта, Иньяр хрипло усмехнулся. Он был таким соблазнительным, что не касаться его казалось преступлением. Хотелось усадить на колени и терзать это прекрасное тело до полного изнеможения. Они не виделись больше двадцати лет, но разговаривали сразу же так, будто расстались только вчера. Они столько крови пролили, столько боли причинили, но помнилось почему-то только хорошее: подставленное солнцу лицо, жаркие поцелуи и весёлые пиры. То, как они правили своими землями вместе, наплевав на меняющихся как перчатки королев и возгласы несогласной знати. Вдвоём против всего мира. Их армия была непобедима. Их страна стала самой просвещённой на всём континенте. Разве не это главное? — Ты никогда не спрашивал, почему я приговорил тебя к казни. Иньяр снова пожал плечами, наливая виски себе в стакан на три пальца. Потушил сигарету и выпил всё залпом. — Потому что ты мудацкий ублюдок? — Я думал, что ты мне изменяешь. Иньяр громко фыркнул, подошёл вихляющей походкой и бухнулся Рейнхарду на колени. Кожаный диван скрипнул. — Так что? Изменял? — Было дело, — сказал он легко, как будто это была самая естественная вещь на свете, как будто ему за это не отрубили голову в двадцать первый день рождения. — И чего тебе, потаскухе, не хватало? Весь мир к твоим ногам положил, а ты, сволочь такая… Иньяр гордо вскинулся, издавая смешок. — Какой же ты глупый, мой король. А как думаешь, тебе доставались секреты твоих врагов? — Можно подумать, оно того стоило. — Нет, ну теперь-то, через триста лет… А тогда казалось, что стоило. Впрочем, тебе лучше знать. Ты же величайший тиран всех времён и народов. От Иньяра пахло виски, сигаретами и сладкими, терпковатыми духами, полностью перекрывая его естественный, пьянящий запах. Вот бы уложить его в джакузи, отмыть, оставить разметавшимся по кровати, застеленной свежим постельным бельём, и не отпускать, уткнувшись носом в нежную кожу на сгибе локтя или под коленом — туда, где острее всего ощущается природный аромат. Руки сами собой потянулись, проскользнули за пояс, сжали крепкие ягодицы. Иньяр издал одобрительный стон, прижался пахом и поёрзал издевательски. Его горячий язык очертил ушную раковину Рейнхарда, зубы прикусили мочку. Демон, настоящий демон-искуситель. — Помнишь, как мы провели вместе целый год? — спросил он серьёзно, как будто его стояк не упирался в бедро Рейнхарда. — Помню. Мы жили в домике у моря. — Я ненавидел каждый прожитый там день. — Знаю. — Мне приходилось ловить эту клятую рыбу и чистить её. — Мы могли нанять хоть целую толпу прислуги. — Чтобы они подсыпали нам чего-нибудь в жратву? — А тебе бы только людей резать да жечь, рыба слишком мелко. — Между прочим в этой жизни я ещё никого не убивал, — сказал Иньяр. Взгляд был невинный-невинный, но черти в глазах так и плясали. Смотреть на то, как он убивал людей, было ни с чем не сравнимым удовольствием. Его красивое лицо приобретало первобытное, истинное выражение. Сколько их, врагов короны, полегло под лезвием меча в умелых руках Иньяра. Сколько бы полегло ещё, сложись судьба иначе. — Да что ты? — не поверил Рейнхард. Иньяр закатил глаза и отстранился. — Ладно, одного подонка я прикончил. Но он пытался присунуть свой хер мне в рот, так что… Рейнхард заткнул его поцелуем. Их губы ожесточённо столкнулись. Иньяр открыл рот, позволяя языку проникнуть внутрь, изласкать до горечи, до сладости. Его руки сжались на лацканах дорогого пиджака. Рейнхард прикусил его нижнюю губу и тут же прихватил губами. Иньяр улыбнулся в поцелуй. Они неловко столкнулись носами, и Иньяр, тихо рассмеявшись, потёрся носом о щёку Рейнхарда. В этом была такая невыносимая, невыразимая нежность, просьба не оставлять его хотя бы в этот раз, защитить, закрыть от мира широкой спиной. Он бы и защитил, да только вот сам подписал указ о казни, своей же рукой, той, что сейчас дарила ласку. «Я не хочу умирать», — звучало в каждом поцелуе. Рейнхард помнил тот миг, когда лезвие гильотины взрезало воздух и он подумал, что они больше никогда не увидятся, не заговорят, не столкнутся телами. Это был самый страшный день в его жизни, а потом были страшные годы, страшные десятилетия, когда он ещё не знал о проклятье и жил по инерции. Иньяр сполз с дивана и устроился на коленях в ногах Рейнхарда. Потёрся щекой о бедро. В продолговатых чёрных глазах расплескалось тягучее, густое вожделение, как мазутное пятно. Слипшиеся от туши ресницы обрамляли этот горячечный взгляд. Рейнхард зарылся пальцами в вымазанные гелем волосы. Сплавиться бы навечно в одно целое. Проклясть все проклятья и никогда не отпускать. Когда-то давно они желали друг друга непрестанно, могли не отрываться целыми днями, позабыв напрочь о государственных делах. Страсть и ревность в итоге сгубили их слишком быстро, сожгли дотла. Ничего не изменилось, сколько бы времени ни прошло. Глупая, глупая ведьма. Ничего не поняла. Рейнхард торопливо расстегнул брюки, доставая член. Времени было совсем мало. Поводил по губам зажмурившегося Иньяра. Тот послушно открыл рот, готовый принимать. А потом губы сомкнулись. Иньяр медленно, тягуче пососал головку, лизнул вдоль ствола, снял языком каплю смазки и проглотил с довольным видом. Взял член в руку и стал надрачивать, вместе с этим принялся вылизывать яички. Брал их в рот, посасывал с причмокиванием и не забывал двигать ладонью в такт. Всё так привычно, так знакомо. Потом вернулся губами к члену, прочертил языком каждую венку с внимательностью художника, прорисовывающего мазки на шедевре, и наконец, глубоко потянув воздух носом, несколько раз вбирал так, чтобы головка уперлась в щеку. Шелковистая слизистая ласкала возбуждённую плоть, доводя до блаженства быстрее, чем хотелось бы. А ведь у Рейнхарда, кажется, были какие-то проблемы с потенцией. Иньяр резко, как будто вдыхал, чтобы погрузиться в воду, заглотнул до самого горла. Так, что воздух из легких выбило и скинуло в солёное море тяжёлой волной. Из-под опущенных ресниц снизу вверх смотрели чуть покрасневшие глаза. Из левого уголка распухшего рта стекала слюна тонкой струйкой. На картину хоть сейчас и прямиком в музей. Рейнхард убрал руки Иньяра со своих бёдер, взял его за подбородок и стал сам толкаться в его рот, постепенно наращивая темп. Иньяр расслабил челюсть и чуть отклонился назад, позволяя делать с собой что угодно — хоть иметь в рот, хоть перерезать горло. В рваном, фанатичном темпе была своя прелесть. — Хочу кончить тебе на лицо, мальчик мой. «Да, мой король», — сказал Иньяр одними глазами, не вынимая члена изо рта. — Ещё пара секунд. Иньяр освободил его член и принялся доводить дело до конца умелой рукой. Рейнхард, кажется, мог кончить, только глядя на это лицо. И он кончил. Капли спермы на чёрных от туши ресницах грозились ещё сильнее размазать макияж. Иньяр провёл ладонью по лицу и облизал её, прикрыв бесстыжие глаза. Вот же бесовское отродье. Его лицо выглядело так, как будто он долго плакал, размазывая тушь, а потом его трахали в рот до изнеможения, что было не так далеко от правды. Иньяр провёл языком по трещинке в уголке губ. И вдруг резко весь подобрался, как хищник в прыжке, дёрнул Рейнхарда за галстук и впился в его рот жадным поцелуем. На время Рейнхард забыл, что Иньяр умрёт в течение дня. Слишком велико и желанно было удовольствие. Они были созданы друг для друга если не богом, то дьяволом точно. У Рейнхарда были жены и дети за эти годы, были молодые любовники и любовницы, но никого, кто заставил бы забыть Иньяра. То, как резонировали их тела и души спустя столько лет, было величайшим чудом света. Рейнхард снова усадил Иньяра к себе на колени, стянул с него брюки до колен. Кожа не хотела отлипать от тела, со скрипом сопротивляясь. — Теперь твоя очередь. Гибкий стан вытянулся стрелой, готовой к полёту. Рейнхард провёл рукой вдоль ребёр, по впалому животу к выбритому лобку, к возбуждённому члену. Чёрная майка задралась к подмышкам. — За что ты мне такой? — Какой? — Красивый, гадюка ты моя подколодная. Иньяр засмеялся и выгнулся. Казалось, он привык к своим смертям и ничего не мешало его удовольствию, его умению получать от жизни всё. Рейнхард ловко обхватил его член и стал дрочить медленно, мучая, не давая тут же сдаться. — Ммм, — промычал Иньяр, толкаясь бёдрами вверх, навстречу касаниям. Чтобы продлить удовольствие, Рейнхард оторвался, легко погладил по внутренней стороне бедра, прокрался под колено, лаская нежную кожу. Иньяр сжался, смеясь, а потом снова выгнулся, обнажая шею. Рейнхард тронул губами выступающий кадык и снова посвятил всё своё внимание члену Иньяра, положив вторую руку на шею, где лентой выступал длинный шрам, оставленный гильотиной. Иньяр кончил ему в руку резко, без предупреждения, будто бы неожиданно даже для самого себя. Изогнулся, как резко отпущенная пружина, и выпрямился. Не вытираясь толком, они устроились на золотом диване, каждый погрузившись в свои мысли. — Я был твоим самым смелым рыцарем и самой красивой наложницей, — сказал Иньяр. Его голова лежала на коленях Рейнхарда. Длинные согнутые ноги стояли на подлокотнике дивана. Рейнхард взял Иньяра за тонкое запястье, рассмотрел красивую ладонь, не знавшую меча. Когда-то эти руки — с перстнем на каждом пальце — владели оружием так естественно, будто клинок был продолжением ладони. — С такими ручками рыцарь бы из тебя сейчас вышел не очень, а вот красоты тебе до сих пор не занимать. Иньяр приподнялся на локте. Его взгляд горел решимостью. Как всегда быстро взрывался и готов был отстаивать свою честь. — Если прикажешь, убью любого, — горячо сказал он. — Любого из твоих горилл-охранников прикончу. Рейнхард хотел погладить его по голове, сказать, что не нужно ничего доказывать, но вместо этого… Иньяру подошло бы пасть в битве, а не умереть одной из тех глупых смертей, что посылала им судьба. Жажда крови вскипала в груди, пекла, мучила. — Убей, — сказал он почти шёпотом. — Кого? — Первого, кого встретишь. Бросив, как гранату, опаляющий взгляд, Иньяр мигом застегнулся, одёрнул майку и выбежал в коридор. В его руке блеснуло лезвие ножа. Словно всегда был наготове, словно ждал этого небрежного «убей». В мраке клуба продолжал биться в припадке неон, и Рейнхард толком не видел, что произошло дальше. Хлопнула дверь. Какие-то тела столкнулись, послышались голоса, заглушённые басами. Кровь гранатовыми слезами опала на пол. И он знал, что следующие двадцать лет будет цепляться в воспоминаниях за этот день, как утопающий за спасательный круг. И он знал, что будет вопрошать — неужели спустя столько лет одного его слова достаточно, чтобы заставить убивать. «Какой же ты глупый, мой король», — звучало в ушах рефреном.