Охлади мой пыл

      В детстве, ещё до Хогвартса, Мирона часто отправляли на лето к бабушке с дедушкой, чтобы родители могли съездить в отпуск и отдохнуть. Почему они не могли отдохнуть вместе с ним, Мирон не понимал, но выбора у него не было. Впрочем, бабушку с дедушкой он любил и, учитывая их к нему обожание, не особо расстраивался из-за решения родителей. Вообще, в Питере было хорошо, и ещё лучше было на даче, куда родные увозили внука, как только получали отпуска на работе. У дедушки было десять соток в области, принадлежащие его семье ещё с сороковых. Обустроено там всё было на славу: большой двухэтажный дом, баня, огород, сад и даже небольшой прудик. Дедушка с бабушкой содержали всё в порядке, так как почти каждую неделю ездили туда - благо, дача была всего в полутора часах езды от Питера. У Мирона там было несколько приятелей, тоже каждый год приезжающих туда на лето, и он весело и увлекательно проводил каникулы, гуляя и играя с ребятами, купаясь в речке, помогая в саду и огороде, ловя с дедом рыбу и вообще наслаждаясь жизнью. После его поступления в Хогвартс родители, успевавшие соскучиться по нему за год, стали брать его с собой в свои поездки, и Мирон виделся с дедушкой и бабушкой лишь мельком, а на дачу не ездил уже лет пять. Но воспоминания о ней до сих пор были одними из самых ценных и тёплых. С особой нежностью, как ни странно, Мирон вспоминал соседского пса, который почти каждый день пролезал к нему через отверстие в заборе и тыкался своим покатым лбом в его коленки, выпрашивая еду, которую вечно таскал с собой постоянно голодный, несмотря на усилия бабушки, пацан.       Пёс был уже старый, очень большой и лохматый и на удивление ласковый. Мирон любил зарываться пальцами в его шерсть и сидеть у пруда, смотря на водную гладь и на то, как шевелится листва на ветру и колышется трава, как облака складываются в причудливые фигуры и как заходит солнце. Однажды, когда они с четвероногим другом лежали так на траве, к внуку подошла бабушка. Она увидела пса и удивлённо вскрикнула. Как оказалось, репутация у животного была не лучшей. Он никого не подпускал к хозяйской усадьбе и часто лаял на простых прохожих. Вкупе с его огромными размерами громкий лай отпугивал даже самых ярых смельчаков. Нелюдимым хозяевам, появлявшимся на даче лишь по выходным, такое было на руку и они повесили у калитки табличку: "Осторожно! Злая собака!" Бабушка перепугалась, увидев эту "злую собаку" рядом с драгоценным внуком, но узнав, как хорошо пёс ладит с Мироном и увидев его добрые и ласковые глаза, старушка успокоилась и даже с опаской погладила животное. Теперь Барона, а именно так по словам бабушки его звали, подкармливали всей семьёй и внук с дедом стали часто брать его с собой на рыбалку. В какой-то степени Мирон даже стал считать пса своим и был очень огорчён, когда хозяева Барона, обнаружившие дружбу питомца с соседями, запретили их общение, заделали забор и посадили пса на цепь. Мирон плакал и пытался уговорить бабушку переубедить соседей, но та говорила, что хозяева в своём праве и что они ничего сделать не могут. На следующий год, последний перед его отъездом в Хогвартс, Мирон приехал на дачу и был до глубины души опечален, узнав о смерти Барона.       Став чуточку взрослее, Мирон понял, что Барон вполне подходил под свою табличку, ведь он и вправду громко лаял и никого не пускал в хозяйский двор, и любой, кто осмелился бы проникнуть туда, скорее всего, поплатился бы за свою беспечность. Но также Мирон извлёк немаловажный урок: не всякий, кто громко лает и кого называют злым, является таковым на самом деле. Тем не менее, Мирону понадобилось пять лет, чтобы понять, что это применимо не только к животным, но и к людям. А именно к одному конкретному парню, который громче всех хаял окружающих и которого за глаза прозвали "Гнойный". И как ни парадоксально, для того, чтобы Мирон это понял, понадобилось три недели молчания со стороны неприятеля. Вообще, в начале, после дурацкой стычки на дне рождения Замая, Мирон был даже рад тому, что Карелин от него отстал и перестал задирать на каждом шагу. В том числе из-за того, что благодаря этому он мог забыть о своей неожиданной догадке и перестать задумываться о том, насколько правдивой она была. К тому же, Мирону было немного стыдно за свою резкость. Ведь пусть Карелин и был невыносимым засранцем и давно достал его своим поведением, даже он не заслужил такого грубого отказа от предмета своего воздыхания, которым по своим же словам мог оказаться Мирон. Так что первая неделя молчания показалась ему не иначе как божьим благословением. Ведь Карелин, с его удивительной способностью извращать любую правду, мог всё выставить в таком свете, что все подумали бы, что Мирон сам был в него влюблён, и начать стебать его со страшной силой. Спустя ещё неделю молчание стало надоедать.       Казалось бы - живи да радуйся, но не тут-то было. Мирон, как оказалось, за все эти годы успел привыкнуть к назойливому вниманию Карелина к своей персоне и теперь, когда тот успешно делал вид, что его не существует, начал чувствовать себя не в своей тарелке. Да и вообще, без постоянных пикировок со Славой стало довольно скучно, и Мирону даже стало не хватать его не самых приятных, но зачастую очень метких и остроумных ремарок. Мирон отвлекался как мог: учился вдвое усерднее, дописал совместку с Хинтером, начал наконец работу над альбомом - но всё равно не мог отделаться от тоски по своему неприятелю. К середине третьей недели он почти на стенку лез от накопившегося напряжения. Всё, как обычно, решил случай: он болтал с Димой, с которым у него завязались приятельские отношения, они обсуждали планы на следующий фит и Шокк сказал ему, что их совместка понравилась всем, включая Славу Карелина, который даже извинился перед ним за свою грубость. Мирон с трудом заставил себя сохранить спокойствие и дослушать Шокка. Он выдавил из себя что-то соответствующее ситуации и попрощался, сославшись на необходимость посещения библиотеки. Потом он пошёл в комнату префектов и вполне предсказуемо нашёл там Славу, который обычно как раз в это время занимался там, пользуясь тем, что комната пустовала. Мирон подошёл к Славе и выхватил из его рук учебник по трансфигурации. Охуевший Слава уставился на него, как на ненормального, но Мирон был слишком взбешён, чтобы обратить на это внимание. Он положил книгу на ближний столик, придвинулся к Славе вплотную и со всей дури врезал ему по лбу.