слава богу

Мирон перелистывает старую, всю помятую священную книгу трясущимися пальцами с обгрызанными ногтями, в руке перекатывая деревенный крестик на бусах. — это розарий; В воздухе пахнет хвоей, — это благовония; а он как лизнет палец да перелестнет страницу, бережно положив туда старую, всю порванную закладку. Его руки грязны как и он сам, он знает, но хочет очиститься, чтобы стать клинком божьим. — мечом божьим; Мирон видит черное — а это глазища его, большие, темные, праведные, а почему черные сам не знает. Библия говорит: да праведным огнем очистятся грешники, коли не раскаются. А почему огонь черный в его глазах… …а. Вот он и очистился. Очистился, когда содрал со своей отвратительно болотного цвета комнаты эти отвратительно болотные обои. А огонь в нем, его огонь, тлевши долго и мучительно, дожидавший своего часа, бурлящий внизу, там, где не слышно ничего и не видно, таился он там, а сейчас выжигает всех демонов, — Мирон, чистый еврей по крови, априори грешник, хватается руками за бритую голову, царапает ее до крови и взывает к Вышнему: — А когда мне к тебе, Отец, платить за грехи, когда? Когда предстану перед судом, и Ты меня же засудишь как Свой Меч в земном Мире? А в ответ слышит в своей голове шум: — аминьаминьаминьаминьаминь; Он падает, а просыпается — вокруг него Слава. Такой весь правильный, ногти иногда впиваются в его кожу, кислое вино переливается через красивый рот, рекой выливаясь на тело его, а руки все красные от крови самого Христа, подаяние принес ли ты, спрашивает его Мирон как-то, а тот смотрит и улыбается, иногда обнимает, и думается думу Мирону — грех это. Слава говорит про себя, что стал он калекой ни когда родился, а когда Мирона встретил, и это ни чуть его не беспокоит, наоборот, сердце его должно было когда-то быть вырванным из грудины и схвачено силой зладобра (он сам еще не определился, кто Мирон такой, но Слава определенно подставляет свое лицо под его лучи, которые его (М, м)ир источает и которые переливаются в глазах Славиных, будто это жаркое июльское солнце приветствует его. Слава жмется, а Мирон чувствует, как весь чешется от грязи, что передалась ему от Славы, и чуть не плачет, а прогонять не хочет, а тот все смотрит, как ученики на Иисуса, тьфу, тьфу, грех это — произносить, даже думать о Всевышнем, о Христе нашем, попросту, нельзя его вспоминать без причины хорошей. — Так в Библии сказано, — тыкает он Славу в лоб священной книгой, подходя ближе, а он улыбается ярко, шагая все ближе к нему, хромая, и думается Мирону — что Слава мученик великий. — Я вот ради Господа все могу сделать, даже умереть, а ты? — А я ради тебя что угодно сделаю. — Это богоугодно, Слав, ты знаешь? Он поворачивается к нему, оперевшись на косяк, перекатывая во рту язык, тени играет на лице: красные губы будто плоть Христова, и глаза Славы блестят, рассматривая матовую кожу, руки под алым светом кажутся руки самого Дьявола, и Славе нравится, он плачет. — Знаю. Опять улыбается так добро и искренне. — Эту Краснову заткнуть надо, она ложь говорит, а это грех большой, большой, Слава, огромный грех, Славонька. Он бьет и очищает, по крайней мере, он так ему говорит, а главное — верит, крича аминь. — Это богоугодно, Слава, ты знаешь? Слава сплевывает не достойную его кровь Христа изо рта и забивается в угол. Нога болит, но боль нужно стерпеть, так сказал он, цитируя очередное высказывание из Писания как количество мучений всякого рода помогает обделенным людям попасть к Вратам Всевышнего. — Знаю. Опять улыбается так невинно и искренне. Они сидят на этих камнях, чуть поодаль от обрыва в воду. — Можно подрезать ей на мопеде тормоза, Мир. Они сидят на этих камнях, Слава водит ногой по поверхности, размышляя о Мироне и как он в скором времени пойдет по этому озеру. — Хорошо, хорошо, — маниакального повторяет он, перекатывая розарий в руке. Ручи его дрожат, и он складывает их в молитвенную позу, — Дело это богоугодное. Он дрожит всем телом, бледнеет, а Слава окружает его телом и молитвой, и Мирон плачет в его плечо, а сам не знает, почему. — Дело это богоугодное, Слава. Богоугодное, слава Богу, — вторит он сам себе; он запутался. И сам это прекрасно понимает где-то там, внутри, в душе, но боится признаться, а Слава думает, что пора. Слава. Слава. Слава. Слава. Слава Богу. Слава Богу. Он повторяет это, вдыхая запах его русых волос, прижимаясь к большим плечами и чувствуя улыбку и как его большие, обычно добрые глаза смотрят на него с добротой и верностью. Они сидят на камнях, Слава по коленки в воде. — Я твой любимый ученик? — Конечно. Единственный и Любимый ученик. Слава улыбается, как только он может, находясь как можно ближе со своим учителем. А потом целует. Целует как может он, так отчаянно, целует как маленький мальчик свою первую любовь, а Мирон чувствует пепел на губах, чувствует сухое предательство; Слава для него всего лишь изменщик и извращенец. — иуда; Он бьет, кричит и бьет, а Слава только и делает, что извиняется и молится. Его бьет и Мирон, и понимание прямо в затылок, когда ветер нашептывал только одни молитвы за здравие: не будет Мирон любить никого никогда, «возлюби ближнего своего» с ним не сработает, ибо он принимает лишь Бога самого. Он в Боге видит мать, отца, себя самого друга и любовь. — аминьаминьаминьаминьаминь; Шумные голоса говорят Мирону, что Иисуса тоже целовали, Иисус тоже любил, но Библия чиста: да не возложит мужчина с мужчиной как с женщиной. Его разрывает внутри и снаружи. Слава плачет. Мирон дает ему Библию, приказывает читать какие-то строки. Но Славонька, его ученик, качает головой и слезы соленый льются на текст, ведь доходит до него, что Мирон остался позади, забрав Бога с собой, унеся с ветром молитвы, ополаскивающие его с ног до головы; в этой Библии нет ничего, кроме гольных текстов, устаревших на тысячелетия. Слава, надрываясь, держит в руках книжечку и, бусинки с крестиком перебирая меж тонких пальцев, читает: — И сказал Господь: вопль Содомский и Гоморрский, велик он, и грех их, тя- Праведный огонь не дает ему закончить. Черный переплет падает на пол; а в голове — пусто. Только ветер теперь уже Мирона обволакивает в молитве. Божья воля выполнена: камень, окрапленный кровью грешника, падает из рук Меча Божьего на другой камень. Мирон наблюдает, как кровь Мученика Великого выливается из тела его бренного. Он думает, что избавил его от участи отвратной — житие в грехе, а житие такое отвратнее всего в мире, он дал ему умереть человеком простым, раскаившимся; розарий в бледной ладошке тонет в лужице крови, и ему кажется, что в отражении крови этой — Христос, что в плоте этой — Христа плоть; он плачет, но тянется за поцелуем.