***
2 декабря. Эстерсунд. 8:05. Восемь утра. Стадион еще пуст, только работники подтягиваются сюда для устранения последних погрешностей и наведения финального лоска. Конечно, ведь это первый этап сезона, первая гонка такого масштаба, и все должно быть идеально, вплоть до одинаковых расстояний между ковриками. Мартен улыбнулся, останавливаясь возле пустых пока еще трибун, и, закрыв глаза, вдыхает морозный воздух, наполняя легкие азартом и жаждой триумфа. Он знает, что ему нет равных, чувствует это каждой клеточкой тела, и все это знают. Еще не одна гонка подчинится его сильному духу, его мощным движениям по трассе, его легкой руке и быстроте стрельбы. Он не победим. Хотя, был один человек, который уже его, Мартена Фуркада, подчинил себе. Свел с ума, заставил постоянно думать о себе, искать взглядом всегда и везде. Только этот несносный русский мог настолько глубоко запасть в его душу, что теперь ничем его оттуда не вытащить. Да и не хотел этого Мартен. Слишком любил. Слишком боготворил. Слишком был привязан к нему. Он везде и нигде одновременно, словно ветер, незримо следующий повсюду и вызывающий легкую дрожь по всему телу. Его мягкие пальцы, легко перебирающие прядки темных волос, теплые губы, дрожащие на горячей щеке, глубокий взгляд, затягивающий в пучину раскаленных объятий — это все он, Антон. Только рядом с ним хотелось жить и дышать, только благодаря ему сердце еще билось в груди, и было живым. Только этот человек заставил почувствовать вкус настоящей свободы. Мартен с легкостью признавал свою слабость и не считал ее порочной. Да, любил. До безумия, до черных пятен перед глазами, если появлялся хоть малейший повод для ревности, до сумасшедших ночей, проводимых вместе и не имеющих счет. Вместе. Всегда и везде. И только Шипулин являлся якорем для Мартена, удерживающим в этом свободном мире. И только он мог свести с ума, даже не подозревая о такой своей способности. Фуркад медленно покатил по дороге, погрузившись в приятные мысли. Он оставил Антона одного в номере, такого сонного и такого домашнего, что в какой-то момент захотелось плюнуть на тренировку и остаться. Просто лечь рядом, крепко обняв, прижав к себе и слушать его дыхание. Но, тщательно скрывая даже от самого себя, где-то в глубине души, он прекрасно знал, что несмотря на всю свою любовь к Антону — спорт он любил гораздо сильнее. — Мечтаешь, Мартен? Француз резко тормозит и смотрит вправо, откуда только что вышел старший из братьев Бё. Хороший малый, но слишком веселый, его всегда слишком много, и самое главное, что бесит Мартена особенно сильно, он слишком хорошо общается с его Антоном. — Доброе утро! — он кивает своему будущему сопернику и проезжает вперед, надеясь, что тот не увяжется за ним. Однако, все происходит как раз наоборот. — Надеешься и в этом сезоне всех сделать, Мартен? — задает вопрос норвежский спортсмен, медленно вышагивая рядом, не собираясь, однако, надевать лыжи. — Как с подготовкой? — Все нормально, спасибо, — сдержанно отзывается француз, почти умоляя про себя уйти этого надоедливого Бё с глаз долой. Что же он так бесит-то его? — А как Антон? Что-то я его здесь не вижу! — опять лезет со своими вопросами о Шипулине. Что ему надо? Зачем спрашивает? — Все с ним отлично, — цедит сквозь стиснутые зубы Мартен, — еще ни один раз увидитесь на гонках. Я поеду, если ты не против, хочу сделать несколько кружков… — Знаешь, — перебивает его Тарьей, совершенно не обращая внимания на раздраженный взгляд, — в этом году я намерен не только первое место у тебя отобрать. Фуркад останавливается, резко поворачивается к собеседнику и пристально вглядывается в его глаза, выискивая в них подвох. Разгадать смысл сказанных норвежцем слов не составляет труда, но требуются дополнительные подтверждения. И страшно, с одной стороны — в конце концов, Мартен никогда не задумывался, что у него могут быть соперники в борьбе за сердце Антона, ведь тот целиком и полностью его. И интересно, с другой — что же хочет сделать такого этот человек, чтобы случилось невозможное? — О чем ты? — хмурится француз, крепче сжимая лыжные палки. — Я уверен, что смогу сделать так, чтобы Антон стал моим, — хмыкает Бё, наблюдая за тем, как вытягивается лицо француза при этих словах. — Я начну побеждать, и сделаю тебя в гонках. Я заставлю тебя сойти с твоего пьедестала. — Да скорее Африка замерзнет, чем ты выиграешь хотя бы одну гонку у меня! — фыркает Мартен, который немного расслабляется и уже не так враждебно смотрит на мужчину. — Не строй напрасных иллюзий, Бё, ты не в той форме, чтобы соперничать со мной. И Антона тебе никогда не видать, можешь даже не думать об этом. — А вот здесь я бы поспорил, — улыбается Тарьей, и что-то в этой улыбке настораживает Фуркада, заставляет вновь напрячь все свои органы чувств, и еще внимательнее вглядеться в ледяные глаза скандинава. — Ты слишком самоуверен! Не будь таким! И в Африке уже шел снег, если ты помнишь. С этими словами он быстро надевает лыжи и, подмигнув своему сопернику, укатывает вперед, скрываясь в лесу за поворотом. Мартену совсем не нравится то, что он сейчас услышал. Это заставляет думать, и думать не о самом лучшем раскладе. Что же имеет ввиду этот парень? Надо догнать и все узнать, нельзя оставлять вопросы без ответов. Оттолкнувшись палками, француз едет в том направлении, где скрылся Бё, но за очередным поворотом неожиданно наталкивается на него, словно тот просто стоял и ждал его появления. — Что, Фуркад, не дают покоя мои слова? — словно прочитав его мысли, выдает парень, и снова ехидная усмешка растягивает губы, а внутри уже все сжимается от неприятного предчувствия. — Я не отдам тебе первое место, — цедит Мартен, притормаживая возле него, — ты всегда будешь плестись за мной. И не получишь Антона. В этом я ни капли не сомневаюсь! — Так давай поспорим с тобой, — пожимает плечами Тарьей, — давай заключим пари на сегодняшнюю гонку, если так уверен в своей победе. Я вот уверен, что точно смогу превзойти тебя, смогу стать первым. — Даже не надейся! — фыркает француз, готовый рассмеяться такой наивности своего соперника. — Победить ты не сможешь, да и на что с тобой спорить? Что у тебя есть, кроме огромного эго? — Ну, наверное, не у одного меня эго раздуто, не находишь? — приподнимает правую бровь норвежский спортсмен, как-то странно поглядывая на него. — Но у меня есть мысль, на что мы с тобой можем поспорить. — И на что же? — не выдерживает Фуркад, когда тот замолкает на целую минуту, разглядывая заснеженную дорогу. — На мои медали? На Кубок? — На Антона, — громко и четко произносит Тарьей, и замечает, как вздрагивает француз. — Все просто: если побеждаешь ты, то я забываю о нем, прекращаю общаться и не стану ничего предпринимать, чтобы добиться его расположения. Как тебе? — А если… ну, в порядке бреда, конечно, — уточняет Мартен, настороженно и с некоторой злостью оглядывая соперника, — вдруг ты победишь? Что в этом случае? — В этом случае ты отдашь мне Антона на один день, — улыбается Бё. — Ты с ума сошел?! — вскрикивает француз, пораженный абсурдностью подобного заявления. — Как тебе вообще могло прийти подобное в голову? — сердце бьется в груди, как сумасшедшее, и дышать становится тяжело. Такой злости он не испытывал еще никогда в жизни. — А чего тебе волноваться? — спокойно отвечает Тарьей, выдержке которого можно только позавидовать. Словно не на человека сейчас спорит, а на коробку с гвоздями. — Ты же у нас непобедимый, бессменный лидер общего зачета! Неужели сейчас ты настолько не уверен в своей форме, что боишься меня? — Нет, конечно! — возмущается Мартен, которого все сильнее охватывает непонятная злость и паника. В его форме сомневаются? В его способностях, которые он показывал из года в год? — Но спорить на Антона я не собираюсь, даже не надейся. — Я так и думал, — разочарованно выдыхает Бё, отворачиваясь. — Ты действительно боишься проиграть мне… — Я не боюсь! — сквозь плотно сжатые зубы вырываются облачка пара, а перед глазами уже встает картина триумфа норвежского биатлониста. Нет! Он не может допустить ничего подобного, и он совершенно не испытывает перед ним никакого страха. С чего он это взял? — Да ты посмотри на себя, — добивает его Тарьей, усмехаясь и критически оглядывая с головы до ног француза, — уверен, что в силах потягаться со мной? Проиграешь, знаешь это, и поэтому не хочешь спорить со мной. Трус ты, Фуркад! У тебя кишка тонка стать мне достойным соперником… — Хорошо, я согласен! — слишком поспешно восклицает мужчина, чтобы успеть подумать. Но слова уже забрались глубоко в сознание, острой занозой пульсируя и отражаясь во всем организме задетым самолюбием. — Я ни за что тебе не уступлю, Бё, и ты никогда не увидишь свое имя на первом месте в списке. Слышишь? Никогда! — Ну вот и отлично, — мягко произносит парень, подкатываясь к нему и протягивая руку, — значит, договорились? Если я смогу превзойти твой результат сегодня, то ты отдаешь мне на сутки Антона, и не путаешься под ногами при этом! — Этого не произойдет, — пожимая протянутую ладонь, отвечает Мартен, буравя взглядом оппонента. — Ты никогда не будешь первым! — Вот и увидим.***
2 декабря. Эстерсунд. 16:45. Руки дрожат, пальцы не слушаются сигналов мозга, активно дающего команды к действиям. Нет, они просто крепко сжимаются вокруг палок, не в силах отпустить и ослабить хватку. Напряжение достигает своей наивысшей точки в тот момент, когда Фуркад видит промах на стойке у Бё. Круг, целый круг, который совершенно точно не позволит ему победить в этой гонке, не даст ни малейшего шанса сместить короля с его трона. Сегодня этого точно не случится, Мартен уверен, а потому расслабляется и даже позволяет себе улыбаться репортерам, раздавая интервью. Свой промах, допущенный на лежке, француз считает маленьким сбоем, не имеющим сейчас абсолютно никакого значения. Он выложился на все сто и даже больше. И снова первый. Как же греет душу осознание своего превосходства… Очередная отсечка, и норвежский биатлонист показывает «зеленое» время относительно лидера. Разве секунда что-то решит? Нет, Мартен по-прежнему расслаблен, он не чувствует опасности, он уверен в себе, и он знает, что нет угрозы его месту под солнцем, и его отношениям с Антоном. Конечно же, рассказывать о дурацком споре француз и не думал даже, ведь собирался выиграть эту гонку, а значит и смысла никакого в откровениях нет, и волноваться не стоило. Последняя отсечка перед финишем — 0,9 сек. Матерь Божья! Сможет ли додержать скорость? И смог ли сам Фуркад обеспечить себе на финише преимущество? Все ли силы приложил для того, чтобы его не достали? Но, как же так происходит? Почему этот норвежский спортсмен так упирается? Слишком очевидно то упорство, с которым скандинав рвется вперед, добивая себя на трассе, вытаскивая остатки сил, вытягивая их из себя. Он хочет победить. Он хочет забрать славу первого места и звание победителя. Он хочет забрать у него Антона… …Тарьей не видит и не слышит того, что кричат ему тренера и болельщики. Сосредоточен, в голове пульсирует только одно — меньше секунды! И вновь ему приходится воззвать ко всем богам, чтобы дали ему сил дотерпеть до финишного створа, чтобы не упасть прямо здесь, на очередном повороте перед выездом на стадион. В голове туман, руки трясутся так, словно он уже проехал километров сто, ноги подкашиваются и не хотят больше выполнять свою роль. Жилы вибрируют, рвутся от сумасшедшего темпа, но продолжают напрягаться и делать свое дело — они не подведут, они сделают все, что от них требуется. Весь организм протестует против такого несправедливого отношения к нему, словно и не понимая, для чего же все это нужно, к чему так страдать от перегрузки, если он все равно будет на пьедестале? Нет, Бё совершенно точно знает, ради чего сейчас так мучает себя, точнее, ради кого. Он должен победить, чтобы выиграть этот спор, чтобы Антон, хотя бы на день, но был с ним. Добиться этого будет не трудно, а вот сейчас поднажать — оттолкнуться посильнее — выдохнуть — почувствовать кожей легкий мороз — унять боль в мышцах и заставить их работать на себя. Все получится! Тарьей сможет это сделать ради него, ведь эта победа стоит слишком дорого, и отказываться от нее он не намерен. Выжать остатки сил. Будь, что будет, пусть даже он умрет сразу после финиша, пусть он уже никогда не сможет встать и взять в руки лыжи, плевать на все, только бы не сбавить скорость. Дыхания уже нет. Он едет на выдохе, а перед глазами темная пелена, скрывающая финишный створ. Куда ехать? Где ориентир для него в этой кромешной тьме? Пожалуйста, дыши. Сделай хотя бы маленький вдох, иначе не доедешь, не выдержишь сумасшедшего темпа и задохнешься прямо здесь, в ста метрах от черты. Дыши! Пусть твои легкие наполнятся свежим воздухом, пусть впитают необходимый кислород и подарят тебе еще несколько мгновений жизни. Дыши! Ради своего триумфа, ради его глаз, которые будут улыбаться тебе, ради его теплого рукопожатия. Дыши! Ради последних взмахов лыжными палками и пересечении незримой ленточки. Осталась такая малость… Прямая, которая решит сейчас судьбу сразу трех человек, один из которых поневоле вскидывает взгляд на табло и видит результат… — 0,7 сек. …Нет! Не может быть! Такого просто не могло произойти! Только не сегодня, не сейчас, не в этой гонке и не с ним! — Проклятый мерзавец! — шепотом ругается на победителя Мартен, в отчаянии взмахивая руками и отворачиваясь от журналистов, которым еще несколько секунд назад с улыбкой раздавал интервью. Проиграл? Разве такое возможно?! И кому? Этому норвежцу, который уже столько времени не показывает абсолютно никаких результатов! Не первый, нет, теперь второй. И сколько? Даже секунды нет, а он уже вынужден снять с головы корону и передать ее другому. Что еще хуже может произойти? В груди вьюгой завывает отчаяние, сносит все преграды благоразумия и терпеливости. Сегодня он не на верхней ступеньке пьедестала, а ниже. Не он стал победителем, и не ему будут вручать золотую медаль, не ему апплодировать и кричать болельщики, не к нему будет все внимание комментаторов. Хотя, теперь все каналы по сто раз будут крутить его реакцию на поражение от Бё! Чёрт! Не сдержался и показал свою слабость, позволил вывести себя из равновесия и выплеснуть наружу все отчаяние и злость. Как же ему теперь смотреть в глаза Антона? Антон… Он проиграл его. Он поставил на кон единственного человека, которым дорожит и которого любит, и которого теперь вынужден будет отдать этому скандинавскому варвару! Но это ведь на сутки, так? — Но как я ему скажу об этом? — вслух произносит Фуркад и вздрагивает от своего собственного голоса, настолько глухо он звучит. В груди слишком пусто, чтобы воспринимать действительность, в которой он по всем пунктам сегодня проигравший. Нет! Он не позволит Бё забрать еще и Антона! Ни за что на свете! Пусть говорит, что хочет. Пусть хоть орет на каждом углу, но условия спора выполнять Мартен не намерен. В конце концов, то были лишь слова, не подкрепленные на бумаге, и доказать что-либо Тарьей не сможет. От принятого решения становится немного легче и на награждении удается даже искренне улыбнуться, размахивая букетиком цветов над головой. Да, все правильно, все так, как и должно быть. Он не уступит, забудет о дурацком пари и просто продолжит жить дальше, выбросив из головы пустые обещания. Это же просто ерунда, ведь так? Слова не имеют веса, и они не способны разрушить его крепкий мир, в котором так уютно и тепло. И Антон совершенно точно никогда не узнает о проклятом споре, на который его подбил Бё!***
После стандартной пресс-конференции, на которой то и дело ловил на себе тяжелые взгляды победителя, Мартен решает поговорить с норвежцем, чтобы озвучить свое решение и не давать повода на напрасную надежду. Должен же он понимать, что в современном мире подобные споры не имеют значения, так? — Даже и не думай отказываться от своих слов! Вздрогнув, француз оборачивается на голос и сталкивается с Бё, который презрительно смотрит на своего соперника, сложив руки на груди. Он что, реально умеет читать мысли? Иначе, как бы догадался о намерениях Фуркада пойти на попятную? Взяв себя в руки, призвав на помощь всю выдержку и всю решимость, мужчина оглядывается — на улице, возле здания совершенно пусто, им никто не помешает. — Именно это я и планирую сделать, — громко произносит Мартен, приподнимая голову и с вызовом глядя на норвежца. — Не будь идиотом! Это всего лишь слова, глупые и ничего не значащие. — Ошибаешься, — спокойно отвечает Бё, не сводя пристального взгляда с собеседника, — я выиграл пари честно, и ты обязан заплатить. Помнишь ведь, какой была ставка? — И не думай даже об этом! — злится Фуркад. — Ты не получишь его! — Привет, ребят. — Антон подходит к ним и удивленно смотрит на спорящих мужчин. — Что у вас тут? Ругаетесь? — Уже обо всем поговорили, — спешно произносит Мартен, хватая россиянина за рукав и пытаясь увести отсюда, — идем, я устал и хочу отдохнуть. — Но я даже не успел пообщаться с Тари! Должен же я его поздравить! — возражает Шипулин, останавливаясь и выдергивая руку из цепкой хватки Фуркада. — Нет! — резче, чем того хотелось, восклицает француз, чем зарабатывает удивленный взгляд Антона, и довольную усмешку Бё. — Да что случилось? — хмурится Шипулин, ничего не понимающий и от того начинающий еще больше волноваться. Тишина давит на барабанные перепонки, но никто не нарушает ее, словно боится, что от одного лишнего слова разрушится мир. И все же, кому-то стоит сделать первый шаг, и им оказывается Бё. Делает шаг вперед, поворачивается к россиянину: — Утром мы с Мартеном поспорили, — тихо начинает объяснять он, подбирая слова, прекрасно понимая, что сейчас ему придется сделать больно этому человеку. Не хочет, но это самый верный путь к нему. Начать с нуля и идти вперед, преодолевая неуверенность и страх. Сегодня он уже доказал себе, что способен на неожиданные рывки, на победу там, где давно не добивался успехов. Одна цель покорена, осталась самая важная и недоступная, но вполне осязаемая из-за ошибки француза. — Спор был с одним условием… — Заткнись! — кричит Мартен, вставая перед Антоном, словно загораживая того от той правды, что хочет вылить на него норвежец. Однако, его мягко отодвигают в сторону. — Пусть он скажет, — качает головой Шипулин, у которого в горле пересыхает от непонятного волнения. Почему-то приходит уверенность, что сейчас он услышит то, о чем не хочет. Но любопытство и волнение не позволяют уйти с Мартеном. Он должен знать. — Все-таки мне рассказать, или сам справишься? — все же остается в этом человеке еще немного совести, раз позволяет самому принять подобное решение, и Фуркад знает, что будет лучше, если именно от него Антон все узнает. Но молчит. Боится до ужаса, до дрожи в коленях. В груди все замирает, стоит лишь представить, как разозлится и обидится на него россиянин. И это в лучшем случае. Так невыносимо страшно становится от осознания собственной ошибки, что даже руки опускаются. Сказать — поймет ли? В конце концов, это для Мартена ничего не значит, а если Антон считает по-другому? — Ты только не злись, — через силу выдавливает из себя Фуркад, не в силах даже смотреть сейчас на своего парня, который терпеливо ждет продолжения. — Это совершенно ничего значит, просто обыкновенный спор, и все. — Ближе к делу, — торопит его Бё и получает уничтожающий взгляд француза. Если бы он убивал, то норвежский спортсмен уже превратился бы в горстку пепла. — Он вывел меня из себя, — глубоко вздохнув, продолжает Мартен, теперь глядя прямо в серые глаза Антона, — разозлил. Сказал, что я его боюсь и не смогу сегодня победить. Ты же понимаешь, что я в прекрасной форме, что я выигрывал в том году гонку за гонкой, и в этом у меня не меньше шансов. Я точно знаю, что еще ни один раз одержу победу! — горячо шепчет он, стараясь говорить как можно более убедительно, чтобы и самому поверить в свою невиновность. Во всем виноват только Бё. Не он, а норвежец. Не он. — И утром я даже не задумывался над возможностью стать вторым, я знал… чувствовал, что смогу выиграть этот спор. — И на что же вы поспорили? — тихо задает самый главный вопрос Антон, которому и невдомёк, насколько больно ему будет услышать ответ. — Понимаешь, — вновь принимается оправдываться Фуркад, поневоле оттягивая момент признания, — я ведь не знал, что все так произойдет. Меньше секунды, Тош! Откуда я мог предвидеть подобный финал гонки? Я совсем не… — На тебя, — прерывает словесный поток Тарьей, протягивая Шипулину свой мобильник, на котором была картинка с белым треугольником посередине. — Нажми, это запись нашего разговора. Пораженный его словами Мартен, не смог подобрать нужных эпитетов, чтобы описать, что сейчас думает по поводу всего этого. Но скандинав лишь пожимает плечами: — Я знал, что ты пойдешь на попятную, поэтому попросил Йоханеса помочь мне. Антон смотрит на маленький экранчик, на его лице ни один мускул не дрогнул, абсолютно никаких эмоций, кроме ярких всполохов отражения в глазах. Не проронив ни единого слова пока шло видео, он так же, молча, отдает телефон Бё и замирает на долгие несколько минут. Смотрит в одну точку, словно принимая решение, и это решение, Мартен точно знает, отразится на их отношениях. Если все неправильно поймет, если сделает неверные выводы, то он потеряет его. А этого допустить никак нельзя. Проклятый норвежец! Что б он провалился со своим видео и со своим идиотским спором! — Я все объясню, — быстро говорит Фуркад, прерывая размышления своего парня. Тот медленно поворачивается к нему всем корпусом и кивает: — Давай. — Видишь ли, — опешивший от такого расклада француз, даже забывает все, что хотел сказать еще секунду назад. Почему-то он ждал истерики, обвинений, криков, что ничего и слышать не хочет, и тому подобное, но это только в фильмах все так, а в реальной жизни уверенность в своих поступках оборачивается катастрофой, а изначально принятое решение оказывается не таким простым, как считалось. — Я правда не думаю, что все это серьезно. Обычная шутка, Тош! Не надо воспринимать его слова всерьез. Тарьей просто пошутил, он сказал это, чтобы меня подразнить и разозлить. — Дело не в том, что он сказал, а в том, что ты сказал, — прерывает его Антон, поднимая вверх руку. В один миг этот человек словно состаривается лет на двадцать, как будто из него уходит жизнь, ломая и скручивая. И лишь голос звучит уверенно и твердо: — Ты мог и отказаться, не обращать внимания на его слова. Не думал, что тебя так легко можно развести, Фуркад! — Прости, — опускает голову француз, понимая, что виноват и никакие слова не изменят того, что он натворил. — На меня еще никогда не спорили, — задумчиво произносит Шипулин, переваривая полученную информацию. — Значит, целые сутки? И с какого момента они отсчитываются? С сегодняшнего вечера, или с завтрашнего утра? — Антон, ты совершенно не обязан… — начинает Мартен, но его останавливает колкий взгляд серых глаз. — Ты проиграл, так смирись! — жестко чеканит каждое слово россиянин, больно ударяя ими в самое сердце, но не останавливаясь. — Не я спорил, не я не смог сделать все возможное и невозможное для того, чтобы выиграть. Тари оказался гораздо целеустремленнее тебя, и я совершенно не удивлен! Ты всегда ставил меня на второе место, и сейчас вышло точно так же. — Нет! — задыхается от несправедливых обвинений Мартен, которому невыносимо больно слышать подобное от Антона. — Как ты можешь говорить это?! — Хватит, — резко обрывает его Шипулин, ставя жирную точку в разговоре, и поворачивается к Бё: — Так когда ты хочешь, чтобы сутки начались? — С этого момента, — не теряясь, сразу отвечает Тарьей. Он не обращает внимания на собственное сердце, которое сжимается всякий раз, стоит посмотреть в серые глаза. Не слушает голоса разума, что твердит ему остановиться и не продолжать этот разрушающий разговор. Вдруг только испортит все своим согласием? Мог бы сохранить достоинство, благородно сказав, что не будет требовать выполнения условий спора. Но все это выше его сил, нельзя устоять перед таким соблазном, как провести целые сутки наедине с Антоном. И, кто знает, вдруг ему удастся качнуть маятник в свою сторону? Ведь, теперь эти, казалось бы, крепкие стены отношений, дали глубокую трещину. — Хорошо, тогда идем. — Шипулин отворачивается от мужчин и идет по направлению к гостинице, где разместили сборные. — Я тебя ненавижу, — тихо произносит Фуркад, глядя вслед удаляющейся фигуре, с горечью понимая, что своими собственными руками разрушает свое счастье. — Не надо во всем винить только меня, — проходя мимо, бросает Тарьей, — я лишь подтолкнул, а вот решающий шаг сделал ты.***
2 декабря. Эстерсунд. 21:36. Никто никогда не задумывается над своими поступками, не считает сказанных слов, не видит лишних шагов, сделанных навстречу тем, от кого лучше бежать. Не слушает свой внутренний голос, подчас кричащий об ошибке. Каждый хочет лелеять маленькую надежду, что все делает правильно. А она иногда, подобно птичке, бьется в руках, вырывается, и в конце концов, обретает ложную свободу, оставляя человека наедине со своим выбором. Антон всегда считал, что его жизнь принадлежит только ему, и никто не может распоряжаться ею на свое усмотрение. Лишь ему дано сворачивать на тропинку, которую сам выбирает в определенный момент, и только от его решения зависит, что последует за очередным поворотом судьбы. Но сегодня его мнение кардинально поменялось. Сегодня не он решил свою судьбу, а другой человек. — Ты мог отказаться, — тихо произносит Тарьей, протягивая кружку с горячим чаем Антону и присаживаясь рядом на диван. — Мартен был прав — этот спор ничего не значит, все только на словах. — Я знаю, — делая большой глоток, морщится от обжигающего вкуса лимона, — наверное, хотел его разозлить, или обидеть, или преподать урок. А может, просто хотел показать ему, как бывает больно, если предаешь. — Прости, — теперь пришла пора и Бё извиняться, хоть и не чувствует за собой вины. — Если честно, не хотел, чтобы все так вышло. — Хотел, — улыбается Антон, — нечего мне тут святую невинность строить. — Раскусил, — смеется Тарьей, ставя свою кружку на столик и поворачиваясь к собеседнику. — Я действительно хотел, чтобы ты понял, наконец, каким Мартен может быть. — Ты думаешь, что я никогда об этом не знал? — удивленно произносит мужчина, встречаясь со взглядом голубых глаз. — Я не маленький мальчик, Тари, и способен отличить собаку от жирафа. И я прекрасно знаю, что у него всегда на первом месте будет спорт, а уже потом все остальные, включая меня. — Тогда почему ты до сих пор с ним? — задает вопрос норвежец и замирает, боясь услышать ответ. Сейчас чувствует себя настоящим мазохистом, который раз за разом просит ударить себя побольнее, наслаждаясь и упиваясь своими ощущениями. — Потому что люблю, — без обиняков отвечает Шипулин, который не может врать своему другу, хоть и знает о его чувствах. — И тебя я не виню в том, что произошло утром. Если честно, то просто восхищаюсь тем, что ты сделал в гонке! Это было невероятное терпение, и потрясающая целеустремленность! — И ты хочешь сказать, что ни одна моя попытка не принесет результата? — скорее себя, чем Антона, спрашивает Бё. Слишком больно принимать эту правду, но на что он в действительности надеялся, когда заключал это пари с Мартеном? Что стоит ему победить и получить свою награду, как этот русский тут же бросится ему на шею, будет целовать и клясться в вечной любви, попутно обвиняя француза во всех смертных грехах? Нет, конечно, это все результат слишком буйной фантазии, от которой, однако, легче переносить отказ. Не хочется отпускать его от себя, не хочется простой дружбы — этого слишком мало, но на большее он не может рассчитывать. Если бы хоть малейший шанс… Одного процента из ста хватит, чтобы не опустить руки и продолжить борьбу. Всего один процент… Ведь, обошел же он Мартена на долю секунды? Сделал невозможное сегодня и смог прийти победителем! — Я не могу запретить тебе пытаться, — с улыбкой произносит россиянин, и на одно мгновение в груди резко кольнуло от нахлынувшей надежды, — но с Мартеном я слишком долго, чтобы из-за одной ошибки, длинною в минуту, отказаться от многих месяцев. Прости. Тарьей кивает и замолкает надолго. Говорить не хочется. Совсем. Просто сидеть рядом в номере, на диване, пить чай в уютной тишине, и наслаждаться его присутствием. Пусть он и говорит, что нет надежды, но начало уже положено этим вечером. Как и в гонке, ему придется несладко, местами тяжело, а где-то он будет падать без сил, но в самом конце пересечет финишную черту победителем. Все равно, где-то в глубине души, может, и сам того не понимая, Антон уже начинает разочаровываться в Фуркаде, и лишь дело времени, когда трещина между ними возрастет. И он будет рядом, будет всегда рядом. Жизнь иногда делает самый простой день удивительным, насыщенным и волшебным. Как сегодня. Да, победил, и это бесспорно очень радует, но самой главной заслугой Бё всегда будет считать этот тихий разговор за чашечкой чая, во время которого их души хоть немного, но сблизились. Ведь, большие чувства и начинаются с крепкой дружбы, ведь так? А значит, шанс у него еще есть, и он им обязательно воспользуется! И начнет с того, что не упустит ни одной минуты в обществе Антона. Жизнь выдала кредит — 86400 секунд — на целые сутки, отсчет которых уже начался. И пока остаток не сгорел, а банк не закрыл счет, нужно действовать.