история одного флейтиста

— Недостаточно родиться с талантом, нужно заслужить признание и любовь, иначе это ничего не стоит, — часто говорит ему папа, пока Джон собирает по полу разбросанные листки нот. Джон учится читать их раньше, чем связно говорить. Мама качает головой осуждающе, качает на руках Роуз и уходит в дальнюю комнату пить вино и смотреть дурацкие шоу для домохозяек. Мама не переносит папиных вспышек агрессии, и Джон не сумеет никому это объяснить, но сумеет сыграть об этом. Мистер Эгберт не то чтобы плохой отец. Мистер Эгберт просто стремится вырастить сына пригодным для общества человеком. Не дает ему загубить талант. — Ты даже не стараешься, — бросает он, когда Джон выдувает звуки из слишком тяжелой для него флейты. Джон опускает взгляд. Молчит, выслушивая поток оскорблений, прежде, чем выдавить из себя робкое «прости». Извинений недостаточно тоже. Лязгает щеколда замка на двери. Стучит деревянная трубка, откуда выбивают старый табак. Слышно, как переругиваются мама с папой и как плачет Роуз. Джону шесть, и он кажется миниатюрным в своей комнате, с длиннющей флейтой в руках. Мама уходит от них после его седьмого дня рождения, и Джон давится слезами, прилипнув к окну, стараясь запомнить каждую деталь того, как мама усаживает в детское кресло Роуз и садится в такси сама. Отец отводит его в лучшую в городе музыкальную школу и держит руку на его плече все то время, пока разговаривает с преподавателем.  — Мы не можем принять его раньше, чем ему исполнится десять, — вежливо улыбается женщина в аккуратных очках и оборачивается на свой класс. — Прошу меня простить, меня ждут ученики. Папа выдыхает дым прямо здесь, отпускает плечо Джона и кивает ему, мол, доставай инструмент и играй, покажи им всем. Джон играет до тех пор, пока не закружится голова. Джона берут, и остальные дети смотрят на него с недоверием. Они старше его как минимум на несколько лет. — Я трачу каждый заработанный доллар на твое обучение и не вижу в ответ никакой благодарности, — говорит папа, кладя прихватки на стол и вытирая о фартук руки. Он только что достал свежие коржи из духовки и готовится намазать их кремом. — Я не могу играть на голодный желудок, это не моя вина, — тихо, но твердо отвечает Джон, глядя куда-то в сторону. — Ты знаешь правила, молодой человек, сначала чистая игра, потом получаешь обед. — Мне нужно поесть, — упрямится Джон и не успевает увернуться от летящего в его сторону блюда с коржами. Теперь на его плече будет синяк, и отец заставит его прибрать осколки и куски бисквита, разлетевшиеся по всей кухне. И ему придется сыграть, чтобы наконец пообедать. Джону двенадцать, когда он занимает первое место в крупном областном конкурсе. Отец скупо улыбается на это краем рта, и Джон думает, что нужно выигрывать чаще, чтобы он его признал. Джону пятнадцать, когда он репетирует в пустом классе (отец отошел куда-то пару минут назад) и когда незнакомый голос говорит ему из-за двери за его спиной. — Круто играешь, чел. Джон не отвечает, пока не закончит мелодию. Потом облизывает губы и оглядывается, неловко чешет затылок. — Эмм... Спасибо? —  Не уверен, что за правду стоит благодарить, но всегда пожалуйста. Ты Джон, да? Рад наконец познакомиться с тобой лично. Этого парня в странных треугольных очках и со странной, вроде бы даже модной (Джон только предполагает, сам он носит перешитые мамой папины вещи и стрижется в парикмахерской за углом), укладкой он раньше не видел, он слишком долго молчит в ответ, не зная, как реагировать — за исключением учителя, его похвалили впервые. — Я Дирк, — как ни в чем не бывало продолжает парень, которого Джон уже не может назвать полностью незнакомым, и как только он открывает рот, чтобы ответить, раздается папин недовольный голос. Папа говорит: — Ты пришел сюда брать первые места, а не друзей заводить. Так и займись этим, играешь как бездарный дурак, который только вчера услышал о музыке. Но Джону не обидно — Дирк одними губами беззвучно произносит «еще увидимся» и исчезает в тускло освещенном коридоре. Шестнадцатый день рождения Джон отмечает с Дирком, они катаются по городу на его стареньком мопеде и, когда наконец темнеет, останавливаются у озера. Дирк достает бутылку, и Джон впервые пробует алкоголь. У него жжет горло и жжет в груди, потому что Дирк целует его, и их очки смешно стукаются друг о друга. Губы Дирка горячие и влажные, тоже с привкусом алкоголя, и Джон еще не в курсе, что этот вкус будет преследовать его следующие лет десять. Пока у Джона все отлично. Утром даже почти не болит голова, из кухни доносится звук телевизора (крутят очередное идиотское шоу с арлекинами, мистер Эгберт просто помешан на них); Джон пытается выскользнуть на улицу незаметно, но у него не выходит. Скрещенные на груди папы руки не предвещают ничего хорошего. — Разве ты не должен был вчера репетировать? Следующий областной конкурс меньше, чем через месяц. Джон мямлит что-то про день рождения и хотя бы один день заслуженного отдыха, что моментально пресекается фразой «здесь я решаю, когда тебе отдыхать», и не выдерживает. В его интонации проникают визгливые нотки, и он срывающимся голосом спрашивает, мол, неужели за столько лет он не сделал достаточно, чтобы им немножко гордились? Папа хмурится. — Не сделал. И уходит на кухню. Джон кусает губу в попытках не зареветь. Этим же вечером Дирк помогает ему перетащить наспех собранные сумки в свою квартиру. Джону восемнадцать, а Дирк часто пропадает вечерами в своей мастерской, от чего Джон не в особом восторге: к нему притаскивается противная девчонка с высоко забранными в хвост волосами и темными очками, удерживающими неровно покрашенную и выцветшую из синего челку над ее лбом. Вриска все время жует жвачку, громко хохочет и неприлично шутит. Дирк единственный, кто смеется вместе с ней. Готовиться к выступлениям в такой атмосфере невозможно, поэтому Джон просит их быть потише, но в ответ Вриска скалится и благодарит за заботу, типа, им и так норм. Дирк разводит руками. В любом случае, это лучше, чем находиться дома с папой под постоянной угрозой оказаться осмеянным или получить несправедливо за какую-то мелочь. В любом случае, здесь его любят. Однажды папа встречает его на выходе из музыкальной школы и говорит, что Джон безнадежный кретин, который повелся на первого, кто сделал ему комплимент. В двадцать Джон впервые занимает второе место. Первое занимает улыбчивая милая Джейд. У Джона опускаются руки, но учитель успокаивает его тем, что нельзя всегда быть идеальным. Нужно дать и другим шанс. Джон знает, что первое место должно было принадлежать ему, просто Джейд из семьи музыкантов, Джейд более подходящая на роль юного гения их страны. Когда он делится этим с Дирком, Дирк говорит, что у него есть план. Они отправят письмо с угрозами, и Джейд откажется от участия. Никто на них даже не подумает. Джону стоило догадаться, что он привлечет к делу Вриску, и ничего уже нельзя будет исправить. Господи, да ему бы и второго места хватило. Через две недели все местные каналы забиты сенсационным событием: дочери известного Харли раздробили фаланги по меньшей мере четырех пальцев на обеих руках. Джону хочется провалиться сквозь землю и никогда в жизни не брать инструмент. Дирк на него не смотрит, но оправдывается, что в какой-то момент все пошло не так. И он прав. Все пошло не так довольно давно. Например, в тот момент, когда Дирк перестал его слушать. Или приходить домой по ночам. Или замахивался, стоило Джону сказать что-то не то. Джон, конечно, не оставался в долгу, но соотношение физических параметров было явно не на его стороне. Вриска обзывает и унижает Джона все чаще, когда появляется у них дома, а Дирк слишком занят, чтобы поставить ее на место. Когда иллюзии, что его любят, уходят в бесконечно далекий минус, Джон съезжает обратно к папе, заранее соглашаясь со всеми его будущими нотациями, потому что, ну, в какой-то степени он был прав. Одновременно с этим Джону не дают прохода журналисты, и он стойко терпит это, потому что он и правда не имел отношения к трагедии Джейд, его вина только в том, что он поделился с Дирком. С Дирком, от которого поначалу не было слышно ни слова, а потом домашний телефон разорвало от звонков, извинений, угроз и отчаянных признаний в любви. Джон не может спать по ночам, не то что держать в руках флейту и блестяще на ней играть. Спустя несколько судебных запретов, тысячи ссор и примирений и даже одного похищения у Джона уже не остается на все это сил. Его запястья болят от синяков, потому что Дирк каждый раз сжимал их чересчур сильно, не давая Джону хлопнуть дверью и уйти, у него перманентно болит голова, и его не хотят видеть ни в одной приличной музыкальной академии, потому что человек, ответственный (никого на самом деле не волновала истина) за случай с Джейд Харли, чертовски подпортит их репутацию. — Ты, нахрен, разрушил мою карьеру, — последнее, что он говорит Дирку, принимая окончательное решение разорвать это подобие отношений. Джон очень хочет вернуться во времени и сказать шестнадцатилетнему себе никогда не связываться с Дирком. Никогда не верить его словам о том, что он самый лучший, потому что, видимо, Дирк не смог позволить ему остаться лучшим. И теперь Джон вынужден собирать свою жизнь по кусочкам.