Пять минут

      Ямамото жамкал здоровый одышливый дед, насквозь пропахший табаком и соусом барбекю. Под потолком незнакомой комнаты вились остатки розоватой дымки, за окном шумел дождь. Ямамото глухо рыкнул и тут же застонал в мягкое ароматное плечо — ему почти удалось вырваться. Немая борьба с загребущими лапами Гокудеры шестидесятилетней выдержки длилась вот уже четыре минуты. Или пять? Время тянулось невообразимо медленно. Почему он до сих пор не вернулся в свое время?       Чего бы Гокудера, современный Гокудера, ровесник Ямамото, про Ямамото не говорил, но «бейсбольный придурок» сразу понял, что этим заточенным в строгий костюм вепрем был именно Гокудера, который внезапно растворился в розовом дымке минуты три назад, а Ямамото сразу же ощутил, как ставшее родным пламя урагана, бурлящее и пульсирующее, застелило другое, которое будто поглотило его и усилилось в разы. От ощущения этой невидимой глазу силы по телу начали скакать мурашки, волосы на затылке встали дыбом.       Сильные руки, обхватившие Ямамото поперек туловища, как игрушку, встряхнули его и поставили на ноги. Он сделал жадный глоток воздуха, а ноги едва не подкосились, когда Ямамото оглядел с ног до головы стоящего перед ним друга, который над ним грузно возвышался и дышал сипло, как зверь. Ямамото нервно хихикнул, щеки свело от невольно растянувшейся улыбки. Он бы дал Гокудере лет пятьдесят-шестьдесят, навскидку. Он хоть и увеличился в разы, набрав вес, совсем как настоящий итальянский синьор, но чувствовалась в нем физическая сила — Ямамото готов был поспорить, что этот Гокудера мог еще дать форы себе пятнадцатилетнему.       А вообще… Вдруг у Гокудеры уже маразм? Мало ли — такие приливы первобытной нежности (а уж тем более к Ямамото) на него не накатывали никогда. И как его отбросило настолько далеко? Неужели от того, что Ламбо невовремя стащил свою базуку у Спаннера и Джанинни?       — Неожиданно так… — растерянно протянул Ямамото, потому что молчание становилось просто до омерзения неловким.       Он огляделся по сторонам и решил, что они находятся в кабинете: глаза притягивала тусклая старая настольная лампа, ее желтый свет падал на массивный стол с аккуратно расставленными папками, бумагами и пепельницей. Он уставился в пол: у Гокудеры были начищенные туфли, забрызганные соусом, по брюкам вяло стекала мазня из спагетти и чего-то красного, скорее всего вина, а к бордовой рубашке прилип недожеванный стейк. Разбитая тарелка, салфетки, приборы и бокал валялись по разным углам испорченного коврика. Очевидно, Ямамото свалился Гокудере на голову в прямом смысле.       — Полторы минуты, — сказал Гокудера, нащупал рукой стул позади себя и сел, жестом приглашая Ямамото.       Небольшой обеденный столик с двумя стульями стоял в полутьме, отчего лицо Гокудеры, непривычно мужественное и спокойное, пугало. Что-то неуловимое сквозило в его лице и мимике, такое, что Ямамото до чесотки в ладонях хотелось похлопать его по плечу как своего Гокудеру, разгладить пальцем горькую морщину у рта, с силой провести по переносице, сосредоточенно наморщенному лбу. Морщин на взгляд Ямамото было много. Морщины на его лице были как у отца, которые появились после смерти мамы.       — Ух, как время летит, а мы с тобой… Э-э-э, с Вами, тут как раз ссорились. То есть там… Почти подрались, — заерзал на стуле Ямамото, хохотнул, поскреб затылок. Он столкнулся взглядом с Гокудерой и не знал куда деться, потому что стало до такой степени неловко, что у него начали багроветь щеки и шея. Взгляд был внимательный и жадный, а глаза казались потухшими. Ямамото бы даже сказал скорбными — но откуда ему знать такие слова, он же придурок. — А Гокудера, значит, там со мной? Интересно, насколько я тебя выше? Я же выше?       — Ха! Куда тебе до меня! — былое мальчишеское озорство едва мелькнуло в его мимике, глазах, но тут же угасло. — Подрастешь — узнаешь.       Большая ладонь с единственным перстнем, на котором тускло бликовал багровый камень тяжело легла Ямамото на голову, он потрепал его по макушке, большим пальцем обвел висок, скулу. Ощущения от таких прикосновений были настолько странными, что захотелось прильнуть к сухой и горячей ладони. А потом он почувствовал едва заметный огонек своего пламени. Будто кто-то чиркнул спичкой в темноте. Оно тянулось и звало извне, будто упрятанное в клетку.       — О! Это же мое кольцо, — воскликнул Ямамото, изумленно глядя на вторую руку Гокудеры, на которой до этого разглядел только массивные часы.       Гокудера сразу же отпрянул от него, будто обжегшись, спрятал руку с кольцом Дождя в карман, но сразу вытащил, одернув себя.       — Я его забыл у тебя? — Ямамото растерянно смотрел на кольцо Дождя Вонголы, копию своего.       А ведь у Гокудеры совсем другое.       — Не зря оно всегда со мной.… — Гокудера задумчиво обвел голубой камень пальцем. — Я буду благодарить Ламбо до конца своих дней за эти пять минут.       У Ямамото скрутило внутренности от сдавившей его горло внезапно нахлынувшей жути, а через мгновение в облаке розового дыма заблестели кошачьи глаза Гокудеры.       — Какой-то пиздец! — воскликнул Гокудера-подросток, лоб его располовинила одна едва заметная морщинка — их там будет четыре, а еще появится длинный шрам возле уголка левого глаза, похожий на мазок от пули.       — Ты видел меня? — почти одновременно с ним воскликнул Ямамото и Гокудера насупился.       — Нет. Ты просто исчез!       Ямамото прошиб холодный пот, он улыбнулся.       — Ох уж эта базука. Вечно с ней беда какая-то! — хохотнул он, хотя сердце до сих пор колотилось в ушах.       — Я позвонил Реборну и он уже готовит розги для одной безмозглой коровы! — заорал Гокудера, отвернув голову вбок, чтобы та самая корова, затаившаяся в кустах его расслышала наверняка. — А ты, — подозрительно прищурился Гокудера, пожевал зажатую между зубами сигарету и уставился на Ямамото. — Чего видел-то? Какой-то ты странный. Бесишь!       — Да ничего такого, вроде бы… — уклончиво ответил Ямамото. — Фотографию Бьянки видел! Наверное с детьми.       — Фу… — замахал руками Гокудера. — Даже не продолжай! Не хочу ничего об этом знать.       — Да ладно тебе, это же твои племянники, — Ямамото закинул руку на острые плечи Гокудеры, тот отбрыкнулся в ответ. — А вообще, дай мне пять минут…       — Какие еще пять минут? И слезь с меня, дубина.       — Пять минут на то, чтобы изменить свою жизнь.       — Да меняй сколько влезет, я-то тут причем?       — А вот…       На то, чтобы поцеловать отчаянно сопротивляющегося и шипящего сквозь сцепленные зубы матерки Гокудеру ушло минуты три. Через минуту он сам мертвой хваткой вцепился в спину Ямамото, а язык его пытался проникнуть прямиком в глотку товарища. Через пятьдесят секунд Ямамото нашел в себе силы отстраниться и всего пары мгновений хватило на то, чтобы большим пальцем стереть едкую усмешку с бледного лица, коснуться мягкой щеки, на которой еще не было ни намека на щетину, с силой провести по переносице и разгладить единственную морщинку между сосредоточенно сведенных бровей.