1.
Зима в Вельгаде выдалась суровой. За толстыми каменными стенами ярилась вьюга: то стучалась в стекло, то завывала в щелях запертых ставен. Языки пламени в камине плясали, время от времени на малахитовые плиты пола проливался дождь огненных искр. — Убей оборотня, ведьмак, — зеленые, прозрачные как лунные камни, глаза князя смотрели спокойно, прямо. — Я заплачу тебе за его голову вперед. Приятно округлый кошель тяжело шлепнулся на стол. Гилберт вскинул брови: судя по мягкому, приглушенному звону, внутри было отнюдь не серебро. — Отрадно в наше время встретить правителя, так радеющего о своих подданных, — проговорил он, поднимая взгляд. Князь не дрогнул, глянув в нелюдскую желтизну радужницы. — Уж десять лет как чудовище губит людей, — тихо сказал он, сцепляя пальцы лежащих на столе рук. — Кажется, этого довольно. Гилберт кивнул и отпил из стоящего рядом с его тарелкой бокала. Багрово-алое вино обволокло язык и нёбо терпкой виноградной сладостью. Князь тоже взял бокал, но не выпил — покрутил в пальцах левой руки тонкую ножку и беззвучно поставил на стол. Взгляд Гилберта задержался на выглянувшем из строгого рукава запястье — тонкокостном, но сильном. — Я согласен, — отозвался он. Усмехнулся и добавил: — Мне впервые платят вперед. Углы губ князя вздернулись в едва заметной улыбке. — Понимаю. Но я наслышан про Гилберта из Лирии. Слухи идут впереди тебя, мэтр. На некоторое время между ними воцарилось молчание. Снаружи свистал ветер, потрескивали поленья в камине. Князь поковырялся в тарелке и решительно отодвинул ее в сторону. — Оборотень объявился десять лет назад, — невыразительно промолвил он. — По большей части его только слышат за стенами города: страшный, пронзительный вой, полный животной ненависти и злобы. Но каждое Рождество чудовище проникает в город и убивает. — Убивает? — переспросил ведьмак. — Не пожирает — только приканчивает? Брови князя сошлись к переносице золотистыми стрелами. — Так и есть. Но что с того? Разве этого мало? Гилберт медленно качнул головой. — Нет, конечно. Прошу прощения, светлейший князь. Продолжайте. Князь помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил снова: — Каждое Рождество чудовище собирало кровавую дань. Поначалу — по одному человеку. Но в прошлом году оно прикончило уже двоих. Его жажда крови растет. Может статься, вскоре оборотень не ограничится и десятерыми. Поэтому его надо уничтожить. Гилберт медленно склонил голову, выражая согласие. — Все, что вы говорите — правда. Оборотень не остановится. Я принимаю заказ. Князь неожиданно улыбнулся: по-настоящему, так, что улыбка его словно бы озарила самые темные углы огромной сумрачной залы. Гилберт задержал дыхание. Внутри, у самого сердца, что-то дрогнуло и затрепетало. …бывают же иногда люди, которых достаточно один раз увидеть, один раз услышать — и ты им уже веришь, твоя душа потрясена, потому что чувствует в них нечто особенное, что трудно объяснить… — Благодарю тебя, Гилберт из Лирии, — заговорил между тем правитель. — Я, Оз, князь Вельгада, обещаю тебе всяческое содействие в уничтожении этой твари. Мои кузнецы и оружейная — все в твоем распоряжении… Ведьмак вскинул руку, останавливая речь князя. — Вы очень щедры, но все, что нужно, у меня есть. Я прошу лишь позволения поговорить с жителями города. — Зачем? — Чтобы убить чудовище, мне нужно понимать, что оно из себя представляет. Оз пожал плечами. — Что же. Тогда я назначу сопровождающего. Он поможет тебе во всем. А сегодня отдыхай, и незачем идти в трактир. Тут слишком много комнат для меня одного. Гилберт допил вино и поднялся из-за стола. — Благодарю вас. Тогда я начну завтра. — Ты успеешь до Рождества, мэтр? В голосе князя звучало ничем не прикрытое беспокойство. Гилберт кивнул. — Конечно. — Хорошо. — И снова — эта улыбка. И что ж такое в ней — бесконечно знакомое, близкое, зовущее?.. — Тогда следуй за мной. Сообразив, что князь собирается самолично отвести его в комнату, ведьмак опешил, но послушно двинулся следом. Они вышли в темный коридор, стрельчатые окна которого выходили на север и были закрыты снаружи деревянными щитами для дополнительной защиты от непогоды. Факелы горели редко и неохотно, но князь прихватил со стола канделябр со свечами, свет от которых успешно рассеивал сумрак. Коридор был длинным, шаги гулко отдавались от стен, эхом прокатываясь дальше. Гилберт оглянулся — и увидел портреты, висящие на стене через равные промежутки. — Это мои предки, — пояснил князь, перехватив любопытный взгляд, и замедлил шаг. — Вот король Танкред I, вот его пятый сын, мой прадед. Его звали Флаэл Отважный, и он еще воевал с драконами. Деду этого делать уже не пришлось, зато он очистил дороги от разбойников и наладил добычу железной руды. Торговые пути с Лан Эксетером тоже его заслуга. А это мой отец. И… — тут голос князя дрогнул, — и мать. Гилберт остановился перед предпоследним портретом, всматриваясь в лица изображенных на нем людей. Статный светловолосый мужчина смотрел прямо перед собой, сурово и непреклонно. Черты лица его были слишком резкими, чтобы казаться привлекательными. А вот женщина рядом с ним была необыкновенно хороша, даже со скидкой на то, что художники обычно приукрашивали заказчиков. Поистине золотые волосы были забраны в сетку и уложены в высокую прическу, открывая шею и плечи, почти идеально правильные черты казались списанными с ликов святых. Но больше всего поражали глаза — бирюзовые, прозрачные как лунные камни, они были полны света и некоей сдержанной страсти. Они жили. Гилберт сглотнул. Перевел взгляд на замершего перед портретом князя, потом обратно… — Вы удивительно похожи, — вырвалось у него. Князь вздрогнул, словно очнувшись, отступил на шаг. — Так многие говорят, — согласился он, отворачиваясь и возобновляя путь. — Но для мужчины внешность не имеет значения. Гилберт подразумевал совсем другое, но промолчал. Уже в своей комнате он подошел к окну и уставился во вьюжную темноту за ним, вспоминая портрет. Изображенная на нем женщина казалась необычайно грациозной и обаятельной. И эти ее глаза… Они не давали покоя ведьмаку. Но почему? Что в них было такого? Гилберт опустил ресницы, вспоминая — и вдруг понял. Отражение души. Художник не мог придумать такого — только передать. Некая первозданная чистота и незамутненность. Словно родник. Или лес. Или ветер в кронах деревьев... Как и у ее сына.2.
Сопровождающим оказался — ни много, ни мало, — сам градоправитель. Высокий худой мужчина средних лет назвался Сегелином, заметно прихрамывал и болтал без умолку все время, пока они с Гилбертом шли в ратушу по вкусно похрустывающему свеженаметенному снегу. Гилберт слушал: поначалу внимательно, потом — вполуха, проявляя внимание только тогда, когда излишне говорливый спутник подходил ближе к делу. — …этот волкодлак — та еще напасть. В полнолуния воет так, что у коров молоко пропадает, летошними надоями не то, что город снабдить — теленка не прокормить было. Но, по крайней мере, не лезет в город, да и в селения тоже, все больше в горах кружит. Кроме как на Рождество. Знать бы, как он сюда попадает в эту пору. — И правда, — пробормотал ведьмак себе под нос, и проговорил громче: — Большое упущение со стороны князя — не приказать поискать старые подземные ходы. Сегелин даже подпрыгнул от возмущения. — Окстись! После первого же Рождества все окрестности были прочесаны, все старые дома и закоулки. Нашли тайный бордель, пару трупов, схороненный горшок с самоцветами — знать бы еще, как он оказался под полом общественной уборной! — и драконью берцовую кость, но никакого неизвестного потайного хода, который вел бы за стены города. — Горшку князь, верно, обрадовался отдельно, — ухмыляясь, предположил Гилберт. Сегелин пресерьезно покивал. — А как же. Самоцветы лишними не бывают! Да и вотчина нашему княжичу досталось в том еще состоянии… Старый князь, его батюшка, правил твердо, да недолго. Ведь как дело было: матушку княжича двадцать лет назад порешили разбойники, когда она со старым князем возвращалась со свадьбы короля из Понт Ваниса. Старый князь сам едва жив остался, обзавелся шрамом через все лицо и половины дружины лишился. Говорили, княгиня в положении была, когда ее убили-то. Старый князь ее очень любил, хотел от нее дочку… но не сложилось. И сам долго не протянул: ушел как-то раз в горы и не вернулся. Здесь это обычное дело, знаешь ли. Тогда стал править его брат — дядя нашего княжича, Оскар. Хороший был человек, да только как правитель — никакой. Ну, оно можно понять: его жена с новорожденным младенцем в тот же год померла от поветрия, остался мужик один-одинешенек с пятилетним племянником на руках. А княжич непоседливым был, все ему любопытно: то на крышу замка заберется, то в пруд свалится, то, вишь ты, в клети к сторожевым псам залез — как жив остался, до сих пор ума не приложу. Так что никто не удивился, когда у Оскара сердце отказало. Но княжич сильно по нем убивался — добрый он, да и представился дядя аккурат после его дня рождения: только совершеннолетие отпраздновать всем миром успели... — А когда родился ваш князь? — поинтересовался Гилберт для поддержания разговора. Сегелин глянул на него с жалостью, но тут же одумался. — А, ты ж приезжий… На Рождество. Два светлых праздника у нас, Гилберт: божье рождение да княжие. Гилберт вскинул брови и призадумался. — Вот оно как. Любите князя своего? Сегелин смутился. — Ну, скажешь… Хотя — ладно, что уж: не без того. Добрый он, говорю ж. И справедливый. Разбойникам да поборщикам спуску не дает, зато, когда неурожай приключился, хранилища открыл, не допустил до голода. Да и вообще… Ты ж видел его, Гилберт! Живой он. Яркий. А как на мечах бьется, эх! Сойдись вы с ним — и не знаю, на кого б я поставил. Одно только жаль — на девок не смотрит. Приятности говорит, цветы дарит — и все на том. Не иначе, как все в его роду, ждет особенную свою, единственную. От того, может, и бессонницей мается: слуги говорят — бывает, ночами бродит по замку, смотрит на портреты да вздыхает, а потом целый день, чуть что не по нем, гневается. — Это очень интересно, но пока о князе мы говорим больше, чем об оборотне, — заметил Гилберт. Сегелин хмыкнул. — Точно. Ну да ничего. Вот она, ратуша, — махнул он рукой в сторону показавшегося вдалеке двухэтажного здания. — К этому часу в ней должны были собраться все, кто хоть что знает о волкодлаке. Внутри, и правда, оказалось многолюдно. Гилберт окинул взглядом разношерстую толпу, расступившуюся перед ним и градоправителем и сомкнувшуюся за их спинами. Сегелин откашлялся, гул толпы тут же стих. — Это Гилберт из Лирии, ведьмак, коего нанял наш князь, — начал он хорошо поставленным голосом. Гилберт сжал зубы, оказавшись под прицелом нескольких десятков пар глаз, уставившихся на него с надеждой и нескрываемым страхом. — Зачем он здесь, думаю, понятно: Рождество на носу, а в прошлом году волкодлак задрал двоих… — Одного, — пискнула вертлявая девчонка в первом ряду. — Оселок, подмастерье аптекаря, оклемался-таки. Сегелин запнулся и смерил девчонку грозным взглядом. — Что ты такое говоришь, Лукешка? — недовольно проговорил он. Вместо ответа Лукешка нырнула в толпу и вытолкала вперед неповоротливого парня, закутанного в некое подобие плаща. Тот неуверенно упирался, смущено прикрывая правую щеку. Лицо Сегелина выразило недоумение, переходящее в возмущение. — Почему мне никто… — начал он, но Гилберт уже не слушал. Он шагнул вперед и отвел руку парня. В толпе ахнула женщина. Лукешка потупилась. Вместо щеки у Оселка зияла дыра, через которую виднелись десны и желтоватые зубы. Через лоб к углу рта, пересекая чудом не выбитый глаз, тянулся широкий бугристый шрам. Тот особенно заинтересовал ведьмака: он наклонился к парню, рассматривая затянувшуюся рану. — Оборотень ударил тебя лапой? — спросил Гилберт. Оселок кивнул, пробормотал что-то неразборчиво. — Он говорит: ударил дважды. Но не укусил. Волкодлак не кусал его, — настойчиво повторила Лукешка, требовательно глядя на ведьмака, и тот понял, наконец, в чем дело. — Ты поэтому прятала Оселка? — поинтересовался он у девчонки. — Боялась, что его убьют, если решат, что он тоже может перекинуться? Лукешка отрывисто кивнула. — Да. Мы собирались пожениться весной, до того, как… Скажите, что Оселок не станет волкодлаком! Толпа примолкла. Гилберт обвел взглядом настороженных людей, еще раз внимательно осмотрел парня, проверил зрачки, осмотрел руки. — Он не станет оборотнем, — заверил он Лукешку и всех присутствующих. Гилберт не стал уточнять, что, будь иначе, Оселок обратился бы в первое же полнолуние. Толпа выдохнула, загомонила. Сегелин шумно перевел дух и снова выступил вперед. — Очень хорошо, раз так, — заявил он. — Но теперь милсдарю ведьмаку надобно рассказать про волкодлака больше. Только так он сможет остановить проклятую тварь!.. Закончить градоправитель снова не смог: толпа зашумела, послышались выкрики, а потом информация полилась на Гилберта нескончаемой рекой. Спустя полтора часа ведьмак стал обладателем вороха противоречивых фактов. Оборотень оказался злобной тварью, убивающей любого, кто попадался на пути — но при этом жертвами его, по странному стечению обстоятельств, оказывались не самые добрые горожане. Мельник, насмерть забивший вожжами свою падчерицу за разбитую крынку молока, славившийся жестокостью ростовщик, судья, чья честность вызвала короткую жаркую перепалку между Сегелином и старшиной городской управы… В конце концов Гилберт отошел в сторону и только слушал, мало-помалу приходя к выводу, что по-настоящему добропорядочным горожанам опасаться оборотня не было нужды. По крайней мере, до прошлого Рождества. — Как ты встретил оборотня? — тихо спросил он Оселка. Тот забормотал все так же неразборчиво. Гилберт напрягся, вслушиваясь в присвистывания и придыхания, вырывающиеся из дыры в щеке, однако тут под руку парня поднырнула Лукешка и принялась пересказывать: — Оселок шел домой. Ко мне, — уточнила она, вздернув остренький подбородок. — Было уже совсем темно: перед Рождеством всегда много заказов, потому что на праздники аптекарская лавка закрыта. Свернул в темный завулок, чтобы срезать путь. Там волкодлак на него и выскочил. Ударил лапой — раз, другой. Оселок закричал, потом упал. Кто-то распахнул ставни, позвал стражу. Волкодлак испугался и убежал. Оселок замолчал. Лукешка тоже притихла, глядя на задумчиво уставившегося на парня ведьмака. — Испугался? — медленно переспросил Гилберт, и сам же ответил: — Не думаю.3.
Замковый двор был засыпан снегом. Гилберт ушел в город ранним утром, а теперь, вернувшись по собственным следам, стоял на ступенях каменной лестницы и задумчиво наблюдал, как челядь расчищает подъездную дорогу и прокапывает тропки к погребам и службам. — Доброго дня, мэтр, — раздалось из-за спины. — Приветствую светлейшего князя, — отозвался Гилберт, оборачиваясь и слегка кланяясь. Тот ответил легким кивком. Гилберт окинул взглядом добротный и крепкий, но без излишней роскоши зимний наряд: теплую куртку, туго перетянутую широким поясом, штаны, заправленные в высокие сапоги, плащ с меховой опушкой. На поясе висел меч в ножнах. — Ты узнал то, что хотел? — спросил князь. — Да, — коротко ответил ведьмак. Князь смотрел, явно ожидая продолжения, но Гилберт отмолчался. Брови правителя недовольно дрогнули, однако он тоже воздержался от расспросов. — Хорошо, — только и сказал князь. — Если тебе что-то понадобится, ты скажешь Сегелину, он сделает. А пока приглашаю тебя размяться. Брови Гилберта помимо воли вздернулись. — Размяться? — Именно, — князь усмехнулся, его глаза льдисто блеснули снежными отражениями. — Небольшой поединок на мечах. Ты ведь не откажешься? Это было глупо. Реакции ведьмака даже без подпитки особыми зельями превосходили реакции обычных людей. Можно было допустить, что князь не знает этого — если бы тот сам не сказал о славе Гилберта, бежавшей впереди него, и ведьмак догадывался, какие из его «подвигов» будут поминать среди прочих. Но тогда что это? Самонадеянность? Сегелин говорил, что князь хорошо владеет мечом… — Не откажусь, — неспешно промолвил Гилберт. В конце концов, бой будет тренировочным. Они всегда смогут остановиться. — Тогда пойдем. Князь первым сошел со ступеней и зашагал прямо по рыхлому, еще не расчищенному снегу в сторону группы деревьев, виднеющейся вдалеке. Ведьмак последовал за ним, настороженный и недоумевающий. За деревьями оказалась полянка. Летом она, вероятно, была покрыта ковром из травы и цветов, но сейчас, заметенная снегом, представлялась не лучшим местом для ристалища. Гилберт хотел было сказать об этом, но раздумал. Должно быть, князь хотел посмотреть на ведьмака в деле. Так отчего же не дать ему такую возможность? Ведьмак закинул руку за спину, ухватил рукоять меча. Приглушенно запела выходящая из ножен сталь. Князь уже стоял напротив с мечом в руке. В левой руке — ведьмак отметил это, приготовившись отбивать атаки справа. В стороне багрянцем на снегу выделялся плащ, поверх него лежали окованные металлом ножны. Гилберт крутнул меч и встал наизготовку. Глаза князя сузились. Он отсалютовал Гилберту — и в тот же миг ринулся вперед, так быстро, словно под его ногами были каменные плиты, а не снежная целина. Меч коротко свистнул, рассекая воздух. Ведьмак парировал удар рубленым быстрым движением, так, чтобы клинок скользнул по клинку его меча. После этого князь должен был потерять равновесие и раскрыться… Но ничего подобного не случилось: тот затормозил, взметнув тучу сверкающих снежинок, извернулся — и напал снова, пытаясь достать короткими, злыми ударами. Плечо, грудь, горло, бедро — ведьмак едва успевал отбивать жало меча, а оно упрямо возвращалось, снова и снова. Ноздри князя раздувались, глаза горели самозабвенным азартом. Гилберт крутнулся, выходя из зоны поражения, отскочил, вынуждая податься за ним — и пошел в атаку сам. Бой давно перестал быть разминочным. Ведьмак не сдерживал руку, не смягчал темп. Но князь и не думал сдаваться. Он уходил быстрыми финтами и полуборотами, умудряясь парировать сыпавшиеся на него удары. А потом вдруг прыгнул, целясь острием в грудь Гилберта. Тот ушел коротким финтом и тут же ударил. Сталь яростно зазвенела, встретившиеся мечи завибрировали. До предела напрягая мышцы, Гилберт удержал вырывающийся меч — и замер, глядя на князя поверх перекрещенных лезвий. Глаза в глаза. Кровь бурлила, сердце колотилось так, что казалось — Оз тоже слышит его, ощущает его удары отражением в вибрирующей стали. Как и притяжение: дикое, первобытное, напоенное запахом леса, весенней капели, звоном заповедных родников. Оно звало, тянуло тьмой расширенных зрачков, мшистой зеленью радужки, солнечными лучами ресниц. Жаром разгоряченного тела, запахом кожи, таким ярким, терпким, необъяснимо желанным. Прозрачные глаза напротив вдруг потемнели. Оз коротко вздохнул, подался вперед — и тут же отпрянул, отступив на шаг. Сталь тихо скрежетнула, расходясь. Гилберт опустил меч, с трудом перевел дыхание. Оз пристально смотрел на него, словно спрашивал о чем-то без слов. Потом отвел взгляд и шагнул к багровому пятну плаща. — Это был славный бой, — проговорил он ровно, вгоняя меч в ножны и пристегивая их к поясу. — Слава Гилберта из Лирии ничуть не преувеличена. — Благодарю за добрые слова, — отозвался ведьмак. Князь отряхнул плащ, накинул его на плечи. — Не стоит благодарить за правду, — отрезал он. — И вот еще что: завтра вечером в замке будет прием по случаю Рождества и моего дня рождения. Я приглашаю тебя, мэтр. Будь на нем гостем. Гилберт молча поклонился. Он больше не благодарил — а князь и не ждал ответа: развернувшись, он мягкими шагами направился к замку. Ведьмак проводил его долгим взглядом. Завел руку с мечом за спину, безошибочно находя острием ножны. Едва слышно прошуршала сталь, звякнула крестовина — и поляна снова погрузилась в снежное безмолвие. Он прикрыл глаза. Перед внутренним взором проносились картины только что закончившейся схватки. Они смогли остановиться. Только благодаря кому? Или — чему? И был ли здесь победитель?.. Гилберт знал ответ. Но это не означало, что он ему нравился.4.
В огромной зале горело с сотню свечей. Гилберт прищурился, обводя взглядом приглашенную на празднование двух светлых праздников знать. Вельможи всех рангов с женами и дочерями, градоправитель с супружницей, старшина городской управы… Все мало-мальски значимые люди княжества были здесь. И он — ведьмак, нанятый убить оборотня. Князь был весел и спокоен. Гилберт смотрел, как он непринужденно поддерживает беседу сразу с несколькими вельможами, как кружит в танце очередную дочку или племянницу, и все больше убеждался — теперь Оз уверен в нем. Уверен, что ведьмак сделает все как надо, что не оставит чудовище в живых. И князь был прав. Оборотня нужно было остановить прямо сейчас. Еще зима, много — две, и станет поздно, окончательно и бесповоротно, потому что спасать будет некого. Празднество набирало обороты. Гости заговорили в полный голос, перекрикивая музыку. То тут, то там раздавался громкий смех и выкрики. Долгоусый грузный войт ущипнул за попку хорошенькую подавальщицу. Та, вскрикнув, отпрянула, поднос опасно накренился над коленями жены Сегелина. Гилберт приподнялся, но опоздал: обернувшийся князь метнулся с места, удерживая поднос. Стоящие на нем наполненные тарелки звякнули, но устояли. Девушка вскинула взгляд — и замерла, затрепетав от страха. Оз ярко улыбнулся, и Гилберту снова показалось, что по зале разошлось теплое сияние от этой улыбки, отразившейся на окружавших его лицах. …бывает же: ты видишь глаза человека, слышишь его голос, он тебе улыбнулся, или вы просто помолчали вместе — и тебе больше ничего не надо… — Осторожнее, милая, — сказал Оз, глядя в испуганные глаза подавальщицы. — Держи поднос крепче. И выпустил его, отступив на шаг. Гости загомонили, со всех сторон послышались смешки и поздравления. Пунцовая подавальщица сноровисто расставляла блюда, время от времени бросая на князя горячие взгляды. Гилберт сжал зубы, на мгновение прикрыл глаза. Потом поднялся и направился к выходу из залы. На него не обращали внимания, только Сегелин отсалютовал полупустым бокалом. Гилберт кивнул градоправителю и вышел в коридор. Он успел пройти всего несколько шагов, когда за его спиной дверь снова приоткрылась, выпуская из залы музыку и гул хмельных голосов. Гилберт обернулся. Из проема лился свет, ореолом окутывая статную широкоплечую фигуру. Золотистые волосы вспыхнули нимбом, потом дверь затворилась — и коридор снова погрузился в сумрак, граничащий с темнотой. Гилберт моргнул, адаптируя зрение к сменившемуся освещению, и неспешно зашагал дальше. Князь нагнал его в несколько шагов. — Ты готов, мэтр? — спросил он негромко, коснувшись локтя Гилберта. От пальцев тянуло жаром, словно князь был болен. — Да, — отозвался Гилберт. — Не беспокойтесь. Я буду ждать оборотня за замковой стеной, у рынка. По всему выходит, что там он нападает чаще всего. Не думаю, что в этот раз будет иначе. Оз кивнул: Гилберт больше почувствовал, чем увидел это. — Хорошо. Как ты намерен его убить? — Мечом. А еще — вот этим. Ведьмак остановился. Запустил руку за пазуху, вытащил плоскую прозрачную флягу, в которой сухо перекатывались темные крупинки: горсть, может быть, больше. Князь внимательно осмотрел амулет, удивленно вздернул брови. — Это песок? — Чистая земля, — поправил Гилберт. Лицо Оза едва заметно исказилось, и ведьмак поспешил продолжить: — Я потом объясню, что к чему. Время не ждет. — Ты прав, — с некоторым трудом выговорил князь. — Иди же. А я освежусь и вернусь к гостям. Он неслышно отшагнул в сторону, канув в темном ответвлении коридора. Гилберт стоял, вслушиваясь — но не слыша его шагов. — Прощай, Гилберт, — донеслось издали. Потом из темноты послышался щелчок, и наступила полная тишина. Ведьмак продолжил путь. — До встречи, — беззвучно ответил он.5.
Гилберт подошел к назначенному месту и осмотрелся. Рыночная площадь была пустой и темной. Ставни всех близлежащих домов были накрепко заперты, разве что не заколочены изнутри. По небу плыли растрепанные черные перья зимних облаков. Они то и дело закрывали бледный лик полной луны, дававшей неверный потусторонний свет. Ведьмак прошелся, приминая снег, уселся прямо на землю и вынул из-за пазухи два стеклянных флакончика и амулет с Чистой землей. Пробормотал формулу, медленно выпил содержимое флакончиков. Спустя некоторое время снадобье подействовало. Тогда Гилберт поднялся и плавно потащил из-за плеча меч с изукрашенной символами рукоятью. Лезвие сверкнуло зеркалом, отразив на мгновение лунный диск и неестественно бледное лицо с расширенными во всю радужницу зрачками. Было по-прежнему тихо, только из-за замковых стен доносилось эхо празднества, устроенного князем, да изредка подвывала неудачливая псинка, оставленная хозяевами снаружи. Потом вой стих, сменившись поскуливанием. Затем смолкло и оно, словно пес подавился последним звуком. Гилберт медленно повернулся навстречу тишине и стал ждать. Сначала появились глаза: алые точки мигнули — и уставились на него из темноты. Ведьмак не тронулся с места, и оборотень двинулся навстречу сам: огромная косматая тень вставшего на дыбы волка отделилась от замковой стены и застелилась к нему, мало-помалу принимая на снегу четкие очертания. Антрацитово-черная шерсть, острые клыки с ладонь длиной в ощеренной пасти, могучие передние лапы, оканчивающиеся длинными когтями. Не дойдя до Гилберта около пяти локтей, оборотень замер. Припал к земле и тихо, утробно зарычал. Гилберт плавно повел мечом, шагнул в сторону, и в ту же секунду чудовище прыгнуло. Когти, острые, как лезвие боевой косы, пронеслись у самого лица, свистнул воздух. Ведьмак уклонился полуоборотом, сделал выпад, стремясь достать оборотня мечом. Тварь неожиданно упала, гася инерцию, перекатилась, взметнув тучу снега. Ведьмак отскочил, буквально на миг упреждая новую атаку. Оборотень больше не рычал, и не выл — раз за разом бросался на Гилберта молча, целясь в глотку, а тот все пытался достать увертливую тварь хотя бы кончиком меча. Алые отблески глаз танцевали на лезвии. Ведьмак сложил было пальцы для Знака Аарда, но тут же опустил, передумав. Ему еще требовались силы совсем для другого. А знаки истощали, и довольно быстро. Гилберт пошел по кругу неровными, разномерными шагами, чертя мечом в воздухе ломаные линии. Рваный темп движений озадачил тварь: оборотень гневно зарычал, замешкавшись, опустив голову и прижав большие треугольные уши. В тот же миг ведьмак ринулся вперед, тонкая полоска серебреной стали чиркнула по левой лапе. Оборотень взвыл и взвился в воздух, разворачиваясь уже в прыжке. Ведьмак, не раздумывая больше, ударил Знаком. Сила удара была такой, что оборотня протащило через всю площадь и впечатало в навесы скобяных рядов, рухнувших со страшным треском и грохотом. Пока тварь поднималась, мотая тяжелой башкой и приходя в себя, Гилберт выдернул из амулета пробку-притирашку, одним махом высыпал на снег Чистую землю и наклонил над получившейся горкой лезвие меча. На землю закапали густые алые капли. Одна… Оборотень сорвался с места и с громовым рыком бросился на ведьмака. Две… Прыжок, еще один. Три. Едва последняя капля крови впиталась в сухую землю, ведьмак выпустил меч, вскинул руки навстречу летящей на него твари и что есть силы выкрикнул: — Оз!!! Чудовище рухнуло на него, опрокинув на спину. Над Гилбертом завис черный провал раззявленной пасти, лицо опалило жарким дыханием, острые когти рванули кожаную куртку… а потом оборотень совершенно по-человечески вскрикнул и забился в судорогах. Ведьмак с натугой оттолкнул его и поднялся, пошатываясь. Осмотрел себя, но не увидел ничего серьезнее царапин. Тогда он перевел взгляд на оборотня. Как раз вовремя: тот дернулся еще пару раз и затих. Но вместо обросшей шерстью твари перед ведьмаком на утоптанном в корку снегу лежал князь Вельгада. Он был без сознания, и полностью обнажен. Из глубокого пореза на левом предплечье на снег стекала багрово-алая кровь. Первым делом Гилберт кое-как перетянул тряпицей рану. Потом подобрал меч и брошенный неподалеку плащ, завернул в него беспамятного князя и, прихрамывая, понес его к замковой стене. Он шел по следам оборотня, не забывая каждые двадцать шагов оборачиваться и затирать их за собой Знаком. Силы убывали, князь в его руках был все таким же безмолвным и неподвижным. Ведьмак уже начал подумывать о том, чтобы достать еще один флакончик с зельем, но тут следы оборотня подошли вплотную к замковой стене — и оборвались. Гилберт остановился. Совершенно ясно было, что здесь начинается ход, ведущий, должно быть, в замковые подземелья, но как открыть его, он не знал. Впрочем, если в него мог проникнуть оборотень, то секрет должен был лежать на поверхности. Гилберт взглянул в бледное лицо князя, перехватил поудобнее свою ношу и принялся изучать каменную кладку. Спустя четверть часа его усилия возымели успех: часть стены дрогнула и повернулась, открывая пахнувший затхлым воздухом проем. Гилберт нырнул в него и заспешил по длинному низкому коридору. Самое трудное было позади. Теперь требовалось лишь уложить Оза в постель и как следует перевязать рану, — а перед этим постараться, чтобы никто не увидел, как ведьмак тащит через весь замок голого беспамятного князя. Ничего сложного, право слово. Гилберт усмехнулся в темноте и прибавил шагу.6.
Ведьмака разбудил свет солнца, вливающийся в заиндевевшее окно — рассеяно-хрустальный, мягкий, он втекал под веки, развеивая сон. Гилберт заворочался, распрямляя ноги, открыл глаза. Он полулежал в огромном кресле, которое накануне придвинул к постели князя. Мышцы горячо ныли после вчерашней схватки, в голове бродили остатки удивительно приятного, но не запомненного сна. Гилберт потянулся, повернул голову — и встретился взглядом с князем. Судя по всему, тот очнулся уже давно: смотрел осмысленно, но сумрачно, приподнявшись на локте и явно дожидаясь, пока ведьмак проснется. Гилберт внутренне выругал себя за беспечность и выпрямился в кресле, потом встал. — Как вы себя чувствуете? — спросил он, подходя ближе. Князь неопределенно качнул головой. — Это не важно, — он сказал это так, что Гилберт остановился на полудвижении. — Меня интересует другое. Ты должен был убить оборотня. Так почему же я здесь?! Гилберт опустил глаза, пытаясь сформулировать ответ. …твоя душа очарована, тебя к нему тянет, как к магниту, и кажется, что благодаря одному его присутствию вокруг становится светлее, чище, легче, радостнее… Нет, не объяснить. Нет таких слов. — Я не убиваю, когда можно спасти, — ответил он после продолжительного молчания. — Таков кодекс ведьмаков, и мы неукоснительно следуем ему. Князь тоже молчал. Гилберт искоса посмотрел на него. Тот уже сидел в постели, наклонившись вперед, положив одну руку на согнутую в колене ногу и опираясь другой о кровать. Льдисто-зеленые глаза смотрели пристально, улавливая, кажется, каждое движение мысли на лице собеседника. — Понятно, — наконец отозвался князь куда мягче. — Так ты спас меня, Гилберт? Но как ты догадался, что я — оборотень, которого сам же приказал тебе уничтожить? — Это было нетрудно. — Пальцы князя судорожно сжались, смяв одеяло, и Гилберт поспешно уточнил: — Для меня — нетрудно. Мгновенная реакция, сила и ловкость, проявленные в поединке, обаяние и грация, бессонница и вспыльчивость — все это свойственно природным оборотням, а то, что вы смогли рассмотреть в темноте амулет, рассеяло последние сомнения. И вы родились на Рождество. Это время, когда ткань мира тонка — так же, как в канун Самайна. И заплатили мне вперед — знали, что после смерти оборотня со мной некому будет рассчитаться, а обманывать не хотели, ведь так? Князь усмехнулся и отвел взгляд. — Так, — признал он. — Но я не думал, что это будет так очевидно. Впрочем, теперь это не важно… Почему ты думаешь, что я рожден таким, а не стал? — А почему вы думаете, что — стали? — ответил Гилберт вопросом на вопрос. Князь вскинулся было, потом засмеялся. — Ты дерзок. Но, нельзя не признать, имеешь на это право… На последней осенней охоте перед совершеннолетием я заблудился. Хотелось пить, воды с собой не было. У болотца я нашел крупные следы, наполнившиеся чистой водой. И напился из них. А уже потом узнал, что выпивший из следа волка вскоре превращается в чудовище. — Ерунда, — отрезал Гилберт. — Обычное суеверие. Если это и работает, то только в совокупности с укусом, проклятием или искренним желанием самого человека. Вы — совсем другое дело. — Почему? — Портрет вашей матери. То, как вы похожи на нее. Мне рассказали, как ее не стало, но уверен, реальность была иной. — И какой же? — тихо спросил князь. Голос его звучал так, что Гилберту потребовалось собраться, чтобы продолжить: — Я думаю, ваш отец не знал, кем она была. Но по пути из Понт Ваниса их застало полнолуние. Возможно, до этого он что-то подозревал: нельзя годами жить рядом с оборотнем и не замечать отлучек и прочих странностей, — однако запрещал себе даже думать о такой возможности. Но в ту ночь все стало на свои места. Должно быть, он сам убил ее, когда она… — Довольно! — сдавленно выкрикнул князь. Гилберт спохватился и замолчал. Тишина повисла в комнате надолго. Ведьмак слушал, как шелестят снежинки за окном, поскрипывает рассохшееся дерево мебели. Как тяжело, проталкивая в себя воздух, дышит человек рядом с ним. — Светлейший князь, — пробормотал он, осторожно дотрагиваясь до судорожно сжимающего одеяло кулака. — Простите. — Зови меня Озом, — глухо потребовал тот, вскидывая голову. Криво усмехнулся и добавил: — Ты столько знаешь обо мне, что, когда величаешь по титулу, звучит это даже странно. Гилберт не нашелся с ответом. Оз еще помолчал, потом заговорил снова: — Все сходится, Гилберт. Как бы мне ни хотелось отрицать, но все, что я помню, подтверждает сказанное тобой. И то, как временами вела себя мама. И то, что, когда я в детстве залез в вольер к сторожевым псам, они не разорвали меня на части, а обнюхали и отошли, поджав хвосты... Твои выводы верны, и, значит, я должен верить тебе и в остальном. Он перевел дыхание, с явным трудом разжал кулак — и тут же сцепил пальцы рук, обхватив колено. — Ты, верно, слышал, что после смерти матери и исчезновения отца меня воспитывал дядя. — Гилберт кивнул. — Он умер от разрыва сердца, когда увидел мое первое превращение. Я не убивал его, правда. Я даже не понял, что происходит. Еще продолжался бал, а дяде взбрело в голову показать мне замок — словно я сам не знал его от чердака до подвалов… Если бы он не увел меня тогда, я бы обернулся прямо в зале — это я уже потом понял, когда… все закончилось. А тогда… я не знаю, как выбрался за замковые стены. Помню только, как столкнулся с мельником. Накануне я узнал, что он до смерти забил девочку, и когда увидел его, внутри что-то перевернулось, и… Оз задохнулся, примолк. Потом продолжил уже спокойнее: — У той встречи были свидетели, и наутро весь город гудел об оборотне. Я быстро понял, что дело во мне. Велел перед полнолуниями запирать ворота и не высовываться из домов, а сам уходил в горы. Но в Рождество выйти из города было невозможно. Поэтому я дожидался, когда гости перестанут замечать мое присутствие и выбирался в самые безлюдные места города, чтобы не устроить резню в замке. Но с каждым годом жажда убийства становилась все сильней. А потом в город приехал ты. И я решил, что с оборотнем нужно покончить, пока он не покончил со всеми жителями. Но ты не убил меня. Оз глянул на Гилберта своими невозможными глазами и спросил: — Скажи, ты уверен, что поступил правильно? Что оборотень не вернется? — Уверен, — тихо отозвался ведьмак. — Обряд, который я провел, проверен поколениями ведьмаков. Сохранится сила, реакция, но лунные циклы больше не будут иметь над вами власти. — Разве это возможно? Я слышал, оборотня можно только убить, но не излечить. — Человек, который стал оборотнем не по своей воле, не считается проклятым необратимо, пока не попробует человеческой крови. Потому я спрашивал, пожирал ли оборотень своих жертв. А вы… ты, Оз — ты ребенок оборотня, но все свойства зверя в таких детях проявляются только с наступлением совершеннолетия. Ты родился изначально чистым: не оскверненным, не запачканным, не развращенным, и, самое главное, остался таким. Твои чувства, желания и побуждения чисты, и это не мое мнение: стоило только спросить жителей Вельгада, что они думают о тебе. У твоей души особый аромат чистоты, который не перепутать ни с чем… — Аромат чистоты? — Голос Оза звучал растерянно. — У души? О чем ты говоришь?! Гилберт запнулся, замолчал, собираясь с мыслями, и все-таки попробовал объяснить: — У души человека особый аромат, и нас притягивает к тем или иным людям не внешность, не характер, а именно он. Каков этот аромат, зависит от того, чем душа живет и наполняется день за днем. Какими желаниями и поступками. Аромат души — особая сила, и не каждому дано почувствовать ее, но мы, ведьмаки, можем ощутить ее присутствие. В тебе, Оз, я вижу эту силу очень ясно. С самого начала. — Вот как, — медленно проговорил Оз. Его лицо неуловимо изменилось, но Гилберту никак не удавалось понять, о чем он теперь думает. — Это… необычно. Я и не думал, что… Нет, не будем об этом. Лучше скажи, точно ли проведенного тобой обряда достаточно? Гилберт вздохнул. — Точно. Для полного успокоения можно время от времени жечь в камине ветки можжевельника и остролиста, — сказал он. — Ежедневно пить воду, настоянную на серебре. И есть еще один способ… Тут он неожиданно для самого себя смутился и замолчал. Оз заинтересованно вскинул брови. — Какой? — Очень старый и ненадежный, — пробормотал Гилберт. — Он вам точно не подойдет. — Ты уже обращался ко мне на «ты», — напомнил Оз. — Так что можешь продолжать, я приказываю. И я сам решу, подойдет или нет. Ну? — Отдаться мужчине, — выдавил из себя Гилберт, отводя взгляд. — Для женщины-оборотня это более естественно. Твоя мать наверняка знала об этом способе, потому и смогла скрывать свою суть так долго. Но для тебя он будет излишним. Обряда с Чистой землей достаточно, уверяю… — Все равно. — На губах Оза вдруг заиграла улыбка, от которой Гилберта окатило жаром. — Продолжай. Я хочу быть уверенным в том, что мои подданные в безопасности. — Тогда выбери самого сильного, — глухо проговорил Гилберт, отворачиваясь. — Благородного в помыслах и делах. Того, кому сможешь покориться без стыда и довериться полностью. — Когда это лучше сделать? Имеет ли значение время? — Нет. — Ранг, сословие? — Тоже нет. — Тогда я выбрал. Гилберт еще успел ощутить горечь этой фразы перед тем, как обнаружил себя лежащим навзничь на постели. — Что ты?.. — Тш-ш, — Оз наклонился над ним, прикоснулся к щеке, и Гилберт понял, что уже никогда не забудет ни этих лунно-прозрачных глаз, ни теплого прикосновения. И никогда не сможет сравнить их с другими. — Тише. Я тоже с самого начала чувствовал в тебе ту силу, которую ты назвал ароматом души, только не знал, что это. — Но… — Никаких «но», — шепнул Оз, и Гилберт прикрыл глаза. — К тому же, будет правильно, если мой уже-спаситель спасет меня до конца. Разве ты не согласен? Гилберт не ответил — словами. Резким движением он поменял их местами, опрокидывая Оза на спину, нависая над ним, целуя улыбающиеся губы, обнимая ладонями за плечи — и стремясь объять всем собой. Сильные руки стремительно избавляли его от одежды, уравнивая их и в этом, а потом заскользили по коже, прижимая, вдавливая в жаркое тело — еще, больше, сильнее… Весь мир вокруг них перестал существовать на эти мгновения, мгновения растянулись в вечность, а потом мир полыхнул вспышкой, рассыпаясь, распадаясь на части… и возникая снова, только совсем иным.7.
Смеркалось. В комнате стало совсем темно, но Гилберт не спал. Рассматривая ледяной узор на окнах, он вслушивался в дыхание дремлющего Оза и размышлял. — О чем ты думаешь? — неожиданно спросил Оз, не открывая глаз. Гилберт удивленно покосился на него. — Разве ты не спишь? Оз фыркнул и поднял ресницы. — Ты думал так громко, что я и хотел бы, да не вышло. Так о чем? Гилберт вздохнул. — О том, что завтра пора в дорогу, — ответил он полуправду. Оз приподнялся на локте и прищурился. — И это все? — Нет, — вынужден был признаться Гилберт. — Еще о том, что я не хочу уезжать. — Но?.. — Но должен. — Почему? — Потому что долг ведьмака — уничтожать чудовищ. Здесь их больше нет. Оз смотрел так пристально, что Гилберт не выдержал и отвел взгляд. — Это правда, — услышал он. — Но не вся. — Да, — согласился Гилберт. — Потому что — а что теперь? Ты — князь, правитель Вельгада, я — ведьмак. Кем можем мы быть друг для друга?.. Говоря это, Гилберт глянул на Оза — и замолчал. Внешне тот был спокоен, и слушал очень внимательно, но Гилберту показалось, что в самой глубине зрачков он видит разгорающиеся алые точки. Оз опустил ресницы и едва заметно усмехнулся. — Ты прав, — отозвался он после недолгой паузы. — Разве можно сейчас понять, кем мы можем быть друг для друга?.. Завтра ты уедешь. И будешь жить, словно ничего не было. Но в канун следующего Рождества ты вернешься сюда, чтобы увериться, что обряд сработал как надо. Тогда все станет на свои места, я уверен в этом. Ты понял меня, Гил? — Да, — прошептал тот, и потянулся к его губам. — Назови так еще раз. Никто меня так раньше не… — Гил. Знаешь, ты такой... Он прервал его поцелуем. За окном в безлунном небе загорались колкие зимние звезды.