illusion

В никуда из ниоткуда. На стекле разводы, следы от десятков рук — трогать нет желания. Грязно. Билеты куплены в последний момент, там, на вокзале, в живом течении людей. Тэхен вёл себя нахально, выбивая лучшее место. Теперь полдня и вечер его спину жжёт взглядом старуха, проклиная юношескую наглость. Тэхёну, в общем-то, плевать, он чувствует её только кожей, потому что уши заткнуты. Мир слушать к чёрту надо. Всё равно все выйдут. Из поезда или из его жизни. Без разницы. Вокруг парня барикада из одной сумки, забитой, вроде бы, самым нужным, но хламом. Открывать её он не собирается, потому что опасно — всё легко вывалится и не запихнётся обратно. Да, собирать вещи явно не кимовское дело. На просьбы убрать багаж на полку он не отвечает — не отводит взгляда от окна. Одиночество стало привычкой с иллюзией необходимости. Сообщения и звонки не приходят — ничто не мешает наблюдать за одинаково чёрным небом и скучным пейзажем. Парень уверен, что в Тэгу начальница рвёт и мечет — Ким не вышел в положенный день, а значит придётся срочно вызывать другого криминалиста. Напарник по любому оборвал телефон только лишь для того, чтобы сказать, что Тэ — мудак, и миновская задница не желает выходить в пару с нахальным стажёром. Родители не звонят больше полугода. Не такой-то он и нужный — Ким Тэхён. Не там, не в Тэгу. От ненужности он стал нужным самому себе. Он нужен себе, чтобы просыпаться в пустой одинокой квартире и не выть волком. Но даже луну не видно из-за искусственного света города. Все стало искусственным, даже сам Тэхен. И мир теперь искусственный. Иллюзорно. Иллюзия подпитывается — в неё действительно веришь. Любое посягательство на неё — удар хлыстом по лицу. И в последнее время на Тэхёне слишком много краснеющих следов, напоминающих прошлое. Светлое и беззаботное. Студенчество, друзья, семья — всё бурлило вокруг парня. Совершенная идеальность, чувство нужности, всё на своих местах. А потом всё падает, осыпается камнями. Друзья уезжали один за другим, а связь не бесконечная нить — оборвалась. Семья выпустила птенца из гнезда и успокоилась: перестали звонить, спрашивать, как у него всё-таки дела. А любовь — самая жестокая из иллюзий и разочарований. Тэхён разочаровался в девушках. И всё ещё больно вспоминать этот надлом, поэтому проще забыть. Под ногами всё гудит, поезд дёргается и останавливается. Редкие огни фонарей маленького городка — одна из сотен станций, которые Ким видел в своей жизни. Сенсор телефона загорается резко и приходится щуриться. С десяток пропущенных вызовов от Мина и ноль от кого-либо ещё. Он уезжает из ниоткуда и едет в никуда. И там он, по правде, никому и не нужен. Время тянется медленно и уныло. В салоне приглушают свет, за окном чёрнотой лежит ночь. У него тоже она лежит, чернота, где-то на душе кроется. Вспышка экрана и тихая секундная вибрация. Тэхён ведёт пальцами медленно, не торопясь взглянуть. Правде в глаза. Там одно короткое сообщение, всего лишь, но снова вбивает воздух в легкие. «хён, ты скоро?» — а на душе на самом деле просыпаны звёзды. Лёгким движением мальчишичьей руки выведены тонкие узоры из блёсток. Видны лишь в темноте, в такой, как у Кима, только там. А ему признать это страшно, да и гордость не отпускает. Он видит ужасные вещи ежедневно, точно по графику — четыре на три, но боится только этих коротких сообщений. «где ты?» — набирает ответ, хотя знает, что младший у него везде: в горле, в печёнках, в голове, под кожей. Будто его имя течёт в крови и приливает к сердцу. «на вокзале. На улице темно и страшно, хён» — горькая усмешка на губах Тэхёна. Поезд трогается с места, продолжая свой маршрут, но парень сглатывает, торопясь ответить. «осталось немного, Чонгук-и. Не бойся темноты — сейчас на небе звёзды.» Ответа он не увидит до самого прибытия. Но Тэхён искренне верит, что этот мальчишка сейчас улыбнётся. Хоть на секунду перестанет с опаской смотреть за стёкла окон. Тэхён боится только за Чонгука. Чонгук боится многого — начиная с темноты и заканчивая треском очередной разбившейся бутылки и тяжёлых шагов. Так и получилось, что теперь Ким боится всего мира. И минуты тянутся пугающе медленно, а мысли не утихают. Его отец был записан в дело, как очевидец месива посреди центрального парка Тэгу. Тэхёна вызвали в нерабочий день копаться в очередных отходах убийства — тело растерзанной девушки в колючих кустах. Взгляд приехавшего и невыспавшегося Кима с минуты осматривал труп, пока сам парень не выдал с наигранным возмущением: — Женщины. А потом резко поднялся на хохотнувшего мужчину за полосатой лентой, который смотрел на девичье тело без единой капли сожаления. Самодовольство сочилось через края, а Тэхёну становилось мерзко. Пока он не заметил щуплую фигурку рядом с мужланом. А потом накрыло такой волной сочувствия, когда парнишка отвернулся, почти как от удара, когда его же собственный отец похлопал его по плечу, отвечая сотруднику полиции. Ким пожалел, что его чутьё снова не соврало. Спустя пару часов его взгляд остановился на изрезанных запястьях мальчишки. Мальчишку звали Чон Чонгук. Старшеклассник, ни разу не получивший похвалы от отца. Парень, который пугается каждого лишнего шороха. Сын, на коже которого букет гематом, полученных за то, что закрыл собой мать. У Тэхёна кололо в груди, когда он говорил по телефону о том, как хорош этот мир, почти что обманывая мальчика, стоящего на перепутье крыш. Он создавал ему иллюзии, мечты, ради которых нужно проснуться после выпитого снотворного. Потом он сам стал в них верить. А сегодня через динамик телефона он услышал падение. Все мечты и иллюзии с громким треском рухнули, а голос Чонгука сломался до тихого шептания. Забери меня. Тэхёну не нужно было больше ничего, никаких ещё оправданий в том, почему он сорвался с места, оборвав собственную иллюзию жизни, и уехал. Потому что его позвал Чонгук-и. Паренёк, утирающий рукавом кровь с лица, сейчас нуждался в нём. Он ехал не куда-то, а за ним. За своей жизнью. Настоящей. Когда проводница открывает перед ним дверь, то у Кима резко кровь морозит. В голове бьёт трелью. В этом-то и смысл. Чонгук-и — его настоящая жизнь. Каждое его слово. Каждый взгляд в свете уличных фонарей. Каждое пугливое прикосновение. Это всё его жизнь. Которая могла оборваться в любой день. У Тэхёна табун мурашек по спине. Взгляд парня бегает от лица к лицу на полупустом вокзале. В нём полыхает страх того, что его здесь нет. Что ответа не пришло. Что убегающего мальчишку поймали. Что он затерялся среди улиц городка. Что он просто испарился. Что Чонгука нет. Из лёгких хлыстом выбивают всё: и воздух, и блёстки, и темноту. Он смотрит на силуэт, игру теней на мягких чертах лица, и пальцы начинает покалывать. А в душе рушится, рушится, рушится, когда он смотрит на мальчика в темноте. Той страшной темноте, которую Чон всегда боялся. — Хён! — губы парня растягиваются в едва различимой улыбке, пока он греет свои ладони в карманах тонкой куртки. На самом деле он их прячет. На самом деле ему страшно. — Почему ты тут, Чонгук-и? — сумка Тэхёна падает на плитку совершенно незаметно. У Кима фокус только на мальчишке, который вжимает голову в плечи и играет паром от собственного дыхания. Он здесь уже час, перечитывает периодично последнее сообщение и пробует игнорировать голоса вокруг. В голове до сих пор шум и крики отца, замахивающегося на маму. — Я смотрю на звёзды, — сипит тихо, но смотрит Тэхёну в глаза. Он смотрит на звёзды, не отрываясь. Только на звёзды, только в душу. Смотрит так, что все падающие метеоры замирают, но на деле только Кимовское дыхание прерывается. Он коленями упирается в холодную влажную плитку, ладони осторожно ставя критично рядом с коленками Чонгука, но не ближе. Он бы впитывал его взглядом снизу-вверх, до последней секунды пуская в собственную кровь. Но краснеющая ссадина над бровью, скрытая неаккуратной чёлкой, обрывает всё. — Чонгук-и… — и кончиком пальцев касается раны, но, похоже, вскрывает парнишке душу. Его глаза блестят ярче от подступивших слёз, а потом совсем сдаётся и всхлипывает. Ладонями, забывшись, закрывает покрасневшие щёки и прячется, утопая под собственными слезами. Вздрагивает всем телом от накатывающей истерики. Падает на собственные колени лицом. — Чонгук-и, — хрипит Тэхён, разрушая свою воображаемую дистанцию. Его ладонь зарывается в растрёпанные чёрные волосы, а сам парень не оставляет расстояние — своим лбом к чужому. Он просит, умоляет посмотреть на него, но в ответ только мальчишеские всхлипы. А потом Чонгук чувствует, как его продрогшее избитое тело кутают в объятья. Это единственное, что он чувствует, потому что везде пусто. Выпотрошен до последней эмоции. Истощён. — Прости меня, — шепчет ему на ухо Тэхён, покачивая осторожно из стороны в сторону. Он касается губами макушки и крепче прижимает ослабшего парнишку, пытаясь укрыть от любого в этом мире. В Чонгуковой воле только уткнуться в плечо ещё сильнее, носом вдыхая кимовский запах, который сейчас везде. Его дыхание опаляет ключицу Тэхёна и вместе с этим распаляет тёплый огонь на пепле старого кострища. — Ты замёрзнешь, — неразборчиво хрипит Чонгук, сглатывая очередной ком в горле. Он не чувствовал себя так с их последней встречи. Он просто не чувствовал. Его пробивает дрожью от мягких пальцев парня в своих спутанных волосах. Он не может позволить своему единственному огоньку потухнуть. — Хён, — жалобно шмыгает носом парнишка, отстраняясь лишь на немного, но утягивая старшего за собой. Ким поддаётся, потому что не может ничего сделать против красных влажных глаз, из-за которых внутри всё скручивается. Он с ужасом смотрит на огромную ссадину под чёлкой, почти что проводит по ней пальцами, пугаясь причинить вновь боль. Взгляд мальчишки опущен на носки ботинок, но даже так видны осколки самого его — Чонгука, сломавшегося мальчика. Тэхён невесомо, словно трепыхающуюся бабочку, целует его в висок, вдыхая полной грудью. Он водит кончиком носа по горячей солёной щеке, аккуратно утыкаясь лбом в чонгуковый. Сотнями коротких мягких поцелуев пытается дать знать, что он с ним, что теперь Чонгуку не должно быть страшно. Его пальцы рисуют узоры на посиневших от синяков ладонях Чонгука. Ему больно от каждой его царапинки. А сейчас всё попросту разрывает. — Я тебя увезу, Чонгук-и. Никогда сюда не пущу. Нам лишь дождаться утра, — на выдохе. — Хочешь, я подниму весь Тэгу, чтобы он больше никогда тебя не преследовал? Ни одного следа на тебе больше не оставит, Чонгук-и, — и целует холодные пальцы, переплетая их со своими. Только он. Значение имеет только его мальчик, пугливо сжавшийся от воспоминаний об отце. — Хочешь, уедем? Кота заведём, поступишь в любой институт, ты же умный мальчик, — оставляет фантомный след на кончике мальчишеского носа. — Любое твоё слово, Чонгук-и. Хоть куда. Хоть что. Только рядом, хорошо? Чтобы я знал всегда, что с тобой всё хорошо. Чтобы в любой момент мы могли бы смотреть на небо. Я хочу, чтобы рука в руке, Чонгук-и, — они играют в замысловатую игру чувств. Критически близко, без права на выход. Опаляют дыханием кожу. Сгорают от каждого прикосновения. — Хоть куда, хён. Хоть в темноту, — Чонгук смотрит. В глаза. В душу. В самого Тэхёна. Лишает лёгкие воздуха. А глаза у него сияют ещё ярче. В них было столько слёз за всю жизнь. И они ослепляют, доводят Кима до грани, до потери связи с реальностью. А Чонгук поддается вперёд, испуганно касаясь губами губ. Он чувствует соль, но жмётся сильнее, проникая под кожу. У обоих в голове вспышка и тишина. И костёр искрами между переплетёнными пальцами, между губ, трепетно целующих каждую частичку чужих. Распространяющаяся иллюзия прекрасного и неведанного в неумелом юношеском поцелуе, а Тэхёна этим прошибает и землю из-под ног выбивает. Он целуется будто впервые. Будто ни одного чужого прикосновения, будто всегда Чонгук-и. Только его обветренные солёные губы, только его неровное дыхание. Только так. Только с ним. Даже через боль, пусть адскую или обжигающую. Через любой океан или пожар. Только с Чонгуком. Тэхён полностью в его власти. Но Чонгуку лишь бы рядом. Прижаться к его груди и закрыть глаза, ощущая сладость первого поцелуя и переживая всё пекло, через которое шли. И они готовы смотреть в небо, на звезды, встречать утро за завтраком из горячего чая с бутербродами из сумки и держаться за руки, но кажется, что за души. Они готовы рисовать свою собственную иллюзию, которая станет их реальностью.