Капучино

Антон тяжело вздыхает, зачесывает небрежным движением руки растрепанные волосы назад и впивается безразличным взглядом в темноту за окном. Злость и обида, которые еще не так давно заполняли сущность накатывающей волной, практически полностью растворяются в воздухе, тянутся длинным колючим шлейфом, назойливо витают вокруг, но все-таки покидают его мысли, принося после себя всего лишь легкую антипатию и даже некое подобие безразличия. Хотя Антон сам себе признается — безразличия у него ни в одном глазу. Он был так близок, так близок к пьедесталу… и не смог. Чувство жалости к себе переваливает за любую норму, сжимается пульсирующим комком где-то внизу живота, и тянет — так назойливо и неправильно. Раздражающе. Злость на себя самого бьет по вискам будто отбойным молотком, а ощущение потерянного все никак не хочет исчезать. Наверное, именно эта нещадная близость медали, ослепляющий отблеск от яркого метала, такого ценного для любого биатлониста, и беспомощность, та самая удушающая беспомощность, — когда ты понимаешь, что тебе просто не хватает сил, чтобы дотянуться и схватить крепкой хваткой свое. Свое вымученное, смоченное потом и тяжелым дыханием, приправленное огромным количеством сил, тяжелыми тренировками и всем свободным временем. Медаль. Которую он сегодня проиграл.  — Капучино свой допивать будешь? Антон медленно и с пониманием оборачивается на знакомый голос. Конечно это «он», а кто еще будет искать его поздно вечером по единицам все еще открытых кофеен?  — А что?  — Остыло уже, — Мартен по-свойски плюхается рядом и заказывает порцию какао у только что подошедшей официантки. — Что, страдаешь? Четвертое место — это еще не так плохо, наоборот, весьма приличный результат, я думаю. А у самого глаза блестят. Ехидно так, с насмешкой. Шипулин прямо-таки слышит, как в воздухе искрится явное: «Ты неудачник, продул бронзу».  — Ага. Да и ты, я думаю, не жалуешься. Второе место — очень даже неплохо, даже несмотря на то, что тебя обыграл один «уставший» и с промахом.  — Если язвишь — значит все в порядке, — Фуркад слегка кривится от не самых приятных воспоминаний и отпивает только принесенное какао. Потом отворачивается к окну и размышляет о чем-то своем, наконец, оставив Антона наедине со своими мыслями. Он внимательно смотрит на Мартена и про себя удивляется. Совершенно спокойный, собранный, хотя досада практически невидимым, но все же ощутимым следом виднеется на красивом лице, немного искажая, огрубляя черты. Антон легко улыбается и смотрит не отрываясь: они же практически одногодки, он даже немного старше, черт возьми, так почему же Фуркад кажется взрослее?  — Утешить тебя сегодня ночью? Мартен оборачивается и похабно посмеивается, а Шипулин так и чувствует в этом свободном легкомысленном тоне скрытую просьбу. Похоже, он поспешил, назвав того взрослее. Фуркад просто лучше конспирируется.  — Не нужно. Завтра трудный день, а сегодня бы отдохнуть, — и улыбается. Так искренне, добродушно. Расслаблено. Временами Мартен невероятно выбешивает. До такой степени, что прибить за поганый язык хочется. Но именно сейчас охота уткнуться в горячее, немного угловатое плечо, вдохнуть полной грудью родной запах и просто отпустить себя, доверяясь знакомым ласковым рукам. В такие моменты — легкие, воздушные и щемящие внутри ярким светом — Антон понимает, насколько ему повезло. За окном бушует настоящая снежная вьюга, ветер больно бьет по окнам, пролезает изморозью в любые щели и стонет, будто израненный зверь, но Шипулину на это наплевать. В кофейне тепло, тихо, мягкий приглушенный свет расслабляет, приносит чувство покоя, а нежная улыбка напротив замыкает весь его мир на одном человеке. В этот вечер на душе легко и свободно, даже несмотря на то, что сегодня они — неудачники. Проигравшие в спорте, но выигравшие в жизни.