Скажи, что приревновал меня

Когда Слава приходит домой уставший в середине ночи, последнее, чего он хочет и ожидает – это напороться на Мирона, сидящего в кресле в темном углу его спальни. – Блять! – Карелин хватается за сердце, потому что оно, сука, сейчас вырвется из груди. – Ты бы еще из-за угла выпрыгнул, долбоеб. Что за тупые приколы? Он включает лампу и по лицу Мирона видит, что приколами тут и не пахнет. Окси выглядит немного злым и очень сильно заебанным. – Тебе понравилось? – спрашивает он. Его согнутые в коленях ноги подпирают маленький столик, стоящий у окна. – То, что ты вломился в мою квартиру? Нихуя. Мирон вздыхает, мотает головой и опускает одну ногу вниз. Ткань его джинсов натягивается в районе паха, и Слава спешит отвести глаза. – Тебе понравилось строить из себя правильного мальчика на ужине с родителями твоей телки? Карелин вскидывает брови вверх. Ааа, вот оно что. – Пиздец. Меня этим за три недели разве что ленивый не подъебнул, а ты только увидел? А, ну да, ты же срать хотел на то, как я живу, чего я ждал? Ладони чешутся схватить его за шиворот и вышвырнуть отсюда к чертям собачьим, но он устал. Просто устал, и ему похер на то, как долго Мирон собирается сидеть там и строить из себя придурка. Он будет спать. Окси встает. Слава вдруг чувствует себя мухой в тарелке с супом – взгляд напротив сверлит его насквозь, и противная дрожь прокатывается по всему телу. – Может, ты и со мной поиграешь в паиньку, а Слав? – Я не… Крепкие пальцы впиваются в волосы, и в следующую секунду Слава отбивает коленки о пол. С хрустом. И боль – хуйня, он же божий счастливчик, потому что одного прикосновения Мирона хватает, чтобы у него встал. – Блять, – выплевывает сквозь зубы. Окси выпутывает пальцы из его волос, мягко надавливает на подбородок, и Слава послушно, как текущая сучка, открывает рот. А потом все прекращается. Мирон отходит от него на пару шагов, Слава, как примагниченный, тянется к нему руками, но получает по пальцам ладонью. Сука. Сука-сука-сука. Окси занимает свое место там же – в кресле в углу. Слава надеется, что его взгляд передает полную гамму его черной ненависти к этому уебану. – У тебя луна отражается в лысине, – попытка подъебать проваливается с треском. Мирон словно не слышит его, у него глаза потемнели до черноты, а на губе, прямо у уголка рта, видно мелкую трещинку. Он зол. – Иди сюда, – говорит он чуть мягче, но это ложная мягкость, да она и не нужна Славе сейчас. Он опирается ладонью о кровать, чтобы встать, но Мирон добавляет. – Не вставай. Штаны и так неимоверно жмут в районе паха, а тут еще эта мразь… Слава делает короткие шаги прямо так, на коленях, по холодному полу, на котором нет даже засранного ковра. Каждый шаг он приправляет словами: – Пидор. Лысый гондон. Сдохни. Смотри и давись, сука. Но Окси не давится. Окси, кажется, в полном восторге. Он наклоняется, упирается ладонями в свои коленки и, встречая Славу, раздвигает ноги, чтобы он смог удобно расположиться между ними. Слава тяжело дышит. От Мирона так охуенно пахнет дорогим одеколоном, таким же недешевым пойлом и похотью, что переливается в его почти черных сейчас глазах. Хочется потереться щекой о его бедро. Он нажимает пальцем Славе на нижнюю губу. Тот шумно сглатывает, потому что уже не может эту хуйню выносить. Облизывается. Тянет голову вверх, от нетерпения ерзая коленками по полу. Мирон наклоняется и осторожно мажет языком по этой самой губе, облизывая больше свой палец. Дразнит. Слава скулит и, не выдержав, делает рывок, на секунду прихватывая губы Мирона своими. Одну, потом вторую. Потом, с облегчением выдохнув, понимает – его целуют. Целуют в ответ. Поцелуй противно-чувственный, мокрый. Ебучий обмен слюнями. Славу ведет так сильно, что комната перед глазами плывет, когда Мирон легонько давит ему на грудь, отстраняя. Дышать получается через раз. Он опускает голову, считает удары своего сердца, сбивается и, матерясь, поднимает на Окси глаза. – Скажи, что приревновал меня, – он не утверждает, а просит. Окси фыркает. – Нет. – Ты приревновал меня. Оооох, блять, если подумать об этом, если осознать, то можно окончательно поехать крышей. Мирон долго смотрит на него, не моргая. Очень долго, даже слишком. Потом вдруг хмурится, и Слава на секунду видит в этом измученном лице боль. – Что, если так? – Слава быстро моргает, не веря. Окси откидывается на спинку кресла, трет лоб, будто пытается вытянуть оттуда все эти мысли. – Блять, мы попали. Это «мы» и «попали», и Славе кажется, что он во сне. Ему уже снилось подобное. Как Мирон вдруг принимает свои чувства, и они прекращают ебать другу другу мозги. Но этого не может происходить в реальности, только если Карелин не обдолбан и не дрочит на треки Окси, до боли сжимая член. – Тебе кажется, – говорит он, потому что нельзя. Принять – это разбиться на куски, а он и так уже разваливается, разлагается, будто сдох полгода назад. Мирон смотрит в глаза. – Правда? – Канеш. Какая ревность, дебил, ты меня терпеть не можешь. И я тебя. Сильно. Дышать не могу от ненависти, спать не могу, жрать не могу. Нихера не могу. Кажется, Окси верит. На секунду задерживает мутный взгляд на его губах, а потом выдыхает с облегчением.