Контраст

Танахия нашла его по запаху; потому что запах шелухи, что раскуривали в южном районе Дита, можно было бы почуять за несколько километров. Яма обкорнала её, вцепила свои темные зубки в плоть, но обоняния не лишила – а потому нашла она Ярха на краю это самой паршивой Ямы: слишком далеко от легиона и шлюх, слишком близко к клубку отчаяния, что был на дне да тянул как магнит. Ярх не любил Яму – да какой безумец вообще мог любить Яму? Но, кажется, здесь он нашёл себе занятие по вкусу. Четырёхрукий тощий чешуйчатый визар подобрался совсем к краю ямы: телепал часто-часто раздвоенным языком, как ящерица, ему оставался последний рывок. Перед тем как столкнуть его вниз, Ярх крепко наступил каблуком сапога на его тощую руку и плюнул в уродливые глаза навыкате. Демон сорвался с истерическим визгом и проклятьями. Визары колдовали лучше всех, потому что были слабы физически – но в беспамятной гнилостной Яме это ему не поможет. Танахия щелчком отправила холодный окурок ему вслед от руки Ярха; тот даже не дымился, вонял сам по себе. Ярх рассеянно поскрёб когтями землю – был зажатым, напряжённым, тихим, калёно-злым. Слишком много думал, слишком много молчал. - Ты здесь давно? Ярх пожал плечами. - Ты пил? Ярх покачал головой. - Зря. Ярх не ответил; думы его ворочались тяжёлыми камнями, перекатывались медленно, отражались на пластичном, как ртуть, лице. И Ярху такое никогда не шло на пользу – его мысли должны были быть стремительными, как и он сам. Иначе – беда. Иначе будет сидеть у края Ямы, пахнуть куревом из южного района и превращать себя и легион в загнивший кусок старого мяса. А ведь он не курил и падалью уже долгие годы брезговал. Танахия села рядом, свесила в Яму ноги. Голова закружилась, в горле заскребло: только выбралась она из этого котлована, - но, стиснув клыки, она заставила себя сидеть на месте. В конце концов, Ярх сиганул за ней, в эту дрянную Яму, имея все шансы сорваться самому: в Дите так не поступали, демоны – не делали… А Ярх сделал. Ярх придурок. Надо сказать ему: - Придурок. - Кто? - Ты. - Нет, - уши Ярха опустились вниз. - Мудак. - Кто? - Я. - Тогда что не пьёшь? - М-м-м… - Пей, - Танахия протянула флягу. - Я у Борджа взяла. - А он дал? Танахия изогнула бровь: сначала пить, потом вопросы. Ярх запрокинул голову, выпивая залпом, и резко запахло спиртом – Бордж никому не рассказывал, где берёт то, что пьёт в те редкие минуты, когда не сидит педантично и скучно лишь на пресной воде. Но в редкие минуты его развязности, пил он что-то настолько крепкое, что у неё слезились глаза. А Борджу хоть бы хны. Ярх резко выдохнул, дёрнул ушами, тряхнул головой. Глаза у него полыхнули отражением Ямы, адского огня – хороший знак. - Красный перец? – он заинтересованно принюхался к фляге. - Всего горсть, не сильно, - Ярх выпил снова: хорошо, хорошо… - Мне оставь. Ярх оставил глотка три. - Так чего ты мудак? – Танахия разболтала этих три глотка, чтобы вышло пять маленьких, аккуратных, от которых она не захмелеет. – По жизни или потому что пол-легиона на Бесобоя угрохал? Ярх мог бы ответить по-всякому: послать, подтвердить или отмахнуться. Но так как Танахию он угрохал тоже, то придержал свой острый язык – и снова покосился в Яму. Много воинов полегло по воле его сугубо личных тараканов, мерзких острозубых насекомых, что день за днём подгрызали остатки его здравомыслия; по слухам, даже Бордж пропадал несколько недель, но на эту тему он сам стоически отмалчивался. Большей части бретёров нет дороги из Ямы, и они об этом знали: знали из какой швали Дита вышли, знали что смерть будет окончательной, но шли за Ярхом с преданностью собачей, безоглядной и… Да чтоб её ангелы! Да все разом, блять! - По жизни, - Ярх презрительно поджал губы. – Изворотливый, хитрый, грязный мудак. В визары надо было идти. - Вот визары бы тебе голову и оторвали, прям сразу же. Ты ведь даже читать не научился, всё Борджа заставляешь. - У Борджа это получается лучше, - Ярх фыркнул и наконец-то расслабился; алкоголь быстро проник ему в кровь. – Ты сама-то хоть научилась? - Да когда тут научишься, когда ты в самую задницу вечно лезешь. И никакой ты не изворотливый, вечно всё в лоб. Ярх хмыкнул – он мог счесть это комплиментом. Танахия отодвинулась от Ямы, вытянула к её краю ступни, запрокинула голову, допивая остатки из фляги. - И что будешь делать? – Ярх поглядывал, как она тянется; как хорошо было быть живой и тянуться, после сраной Ямы. - Заберу всех твоих баб, - Танахия подставила под перчёную каплю язык, облизнулась, - и уйду в Царуфан. - Всех перетрахаешь? - Все-е-ех… Ярх издал какой-то неопределённый звук, лишь отдалённо напоминающий смех. Танахия про себя выругалась – так как, догадавшись, рядом с кем витают его мысли, она понимала, что слишком мало способов вернуть его в реальность. А если этого не сделать, то с каждым днём он будет всё злее, легион – тише, а воздух с ним рядом – паршивей. Потому что прошлого не вернуть, даже иллюзиями визаров, которых Ярх с тех времён и презирал так остро – так же остро, как иногда ненавидел себя там, в этом самом прошлом. А настоящее открывало бесхитростные двери. Можно было убить какую-нибудь шваль; не швали с них хватит, Бордж очень вежливо подчеркнул, что к Бесобою пока соваться не стоит. Пойти в район даштаров, назвать там всех бабами, потому что тупые как пробки – не знали, что бабы дерутся не хуже, не лучше, по-своему – и весело оголить клинок, когда бросятся все разом, как полчиша крыс. Кровью польётся горячей рекой да смоет все горести – и будешь ты счастливым, потому что сильнее. Разве сильный и юный зверь не счастлив, раздирая в клочья своих врагов? Можно было напиться так, пока перед глазами не запляшут чёрные мушки, не затанцуют рыбаки, и Ярх не станет настолько пьян, что перестанет различать, где свой, где чужой. Гладколицый, богатый, смертоносный – в половине мест города ему будут наливать бесплатно из уважения и страха, а в другой даже бедные слуги поделятся своим пойлом, потому что в Ярхе места о том, как подняться из помоев и грязи да рабских оков. Всех юродивых Ярх назовёт друзьями и скажет пить с ним, у самых красивых и богатых порогов будет громче всех орать, а с мутно-рассветный час потянется к морю и соли, чтобы от воды да качки наблевать прямо с причала или с чужой рыбацкой лодки; а порой прямо в сами лодки. Рыбаки потом охотно завышали цену, обеспечивая продовольствием их легион; привечали Ярха они тоже охотно, поигрывая гарпунами да посмеиваясь над их проблемами, с чудовищами моря несравнимыми. А ещё можно было собрать суккубов легиона да выгнать подальше от своих покоев всех, кто не захочет их разделить: и пусть будет свои, пусть будут чужие, пусть будут рогатые да клыкастые, пусть будут прикидывающимися человеческой красой. Пусть будут женщины, пусть мужчины, пусть красивые – и самые страшные, пусть прожившие сотню лет – и тысячу, две. Инкубы и суккубы радостно навампирят Ярха по полной программе, да тот и рад будет, потому что не хуже крови смывало удовольствие тяготы с мыслей, и не хуже алкоголя – прочищало с ног до головы всё тело. Голос сорвёт, пятнами покроется, и будет мягко-довольный, улыбаться сыто и временно не встревать в неприятности. И Танахия будет довольна – потому что можно отлепить кого от Ярха и взять себе. Всё это были отличные варианты прочистки головы от того идиотизма, что Ярх сам себе наплодил. И всё это было невозможно из-за союза легионов, перед которыми теперь приходилось держать лицо. Будто не поймёт никто, что убивает до сладости – значит отвлекается от чего-то. Пьёт, как в последний раз – заливает в душе скрежет когтей по сердцу. А трахаясь со всеми без разбору, нельзя было быть уверенным, что не вынюхает визар какую-то твою тайну, подослав шпиона, который счастлив будет видеть Ярха безоружным. Дит давно перестал быть домом; а теперь стал ещё и небезопасным. Тянуло из Цитадели пеплом и человечьим запахом Антихриста, по улицам шныряли колдовские тени вместо разномастной, но прямой и грозной стражи князя Тьмы: знал тот язык силы, Ярхов любимый, знал, как на нём говорить, - а уши хотелось прочистить от бесконечного шепота сетки интриг, что перепутала жизнь во всём городе. Танахия прекрасно понимала, от чего бежали беженцы – даже если бежали они и от её родного легиона в том числе. Им бы теперь тоже: убраться из этого клубка змей. Только куда им? Из города уже убрались, за беженцами что ли? Танахия замерла, рефлекторно схватив Ярха за шкирку. Сболтнёт что-то, ляпнет – мысль сбежит, и она её не поймает. - Танахия? - Заткнись. - Ты пьяна? - Идиот. Пойдём. - Куда? - Да вставай ты! Им пора было сбежать. Пора было пить, пора убивать, пора насыщаться так, чтобы голова закружилась. Пора Ярху проветриться, вытравить духоту политики из лёгких, запах крепости и чистоты – из кожи, воспоминания и тоску – из тяжёлой головы. Но здесь этого ничего не сделать вволю. А вот в Царуфане – вполне. Танахии не нужен был портал или с кем-то, не нужно было прорываться. Яркие приметные одежды они с Ярхом поменяли на серые робы бедняков, чтобы не привлекать внимания; но вовсе не по одежде знали Ярха Смертоносного. Толком не взял он даже оружие – но поворот кинжала в длинных пальцах, взмах от Танахии приметной краснотой волос – и город Царуфан открыл перед ними свои двери. У трусливой охраны хватит мозгов понять: даже если они доложат об их прибытии, Ярх успеет вырвать каждому языки с корнем, - поэтому Танахия даже не сомневалась, что ни одни уши не узнают об их прибытии. Царуфан город гнилой – но плесенью обрастал своей, далёкой от нарастающих интриг Дита. Даже стараясь не привлекать лишнего внимания, они походили максимум на беженцев, но никак не на местных. Те носили почти человеческую одежду. Неоновые вывески перемигивались огнями человеческих городов, преломлялись в свете зарядившего из непроглядной черноты ливня. Магазины заманивали бутылки с человеческим питьём, человеческой едой даже. Прямые, как мечи и стрелы, прямоугольные ровные дома из одинаковых стекла и сырого мёртвого камня лабиринтом тянулись: кто вверх, а кто по диагонали. Воздух был пропитан человеческими запахами, и не всем Танахия знала название – но узнала бензин, узнала газ, и совершенно неестественной была сладкая химия пара, чьи облака окутывали несколько помещений. А огромный тонкокрылый ангел нависал над городом, глядел с кривой улыбкой третьим глазом, и казалось, что рухнет он вот-вот. Пасть ниже было просто некуда; людское – ниже рабских кандалов. То, что нужно. - Напомни, зачем ты меня сюда притащила? Здесь воняет людьми. - За пойлом и бабами. - Это и дома есть. - А дома не воняет. Ярх задумался, но запоздало засмеялся. Дома несло ещё как – но до зубного скрежета приевшимися благовониями от суккубов и инкубов, тошнотворными колдовскими отварами от визаров, а скучной серой от даштаров; на прочих Ярх давно не обращал внимания. Здесь же всё кричало о своей инакости, и в глаза Ярха наконец-то сверкнули дьявольские искры – он мог представить, как собственноручно всё это разрушит. Хорошее начало, хоть и не входило в их планы. В планах – другое. Танахия приметила красивые бутылки с тёмной жидкостью издали. Она не знала что это – но догадки у неё были. - Это алкоголь? - Проваливайте, не для дитских товар. - Тебе улыбнуться? – хмыкнул Ярх; а Танахия всеми клыками в своей пасти улыбнулась. Это была шутка из детства: девочка-раб улыбается, девочка-раб откусывает пальцы с дорогими кольцами, пока какой-то нархон со своим проклятым камнем не поймал её и не велел зашить ей рот. Нархон сдох уже давно, и рот не зашит – давно. А клыки Танахия любовно точила порой, когда было настроение. - Эй-эй, у нас так не… Вы! Ловким движением кинжала Ярх выбил из его рук оружие – земное, огнестрельное, а Танахия улыбнулась шире. - Продай нам – а мы пойдём. - Может, так возьмём? – Ярх усмехнулся. - Пусть продаст, Бордж считает, что мы не воры, - Танахия махнула рукой, на прилавок упал серебряный браслет. – Мы берём всё, - она клацнула клыками, а Ярх, уже оживившись, заозирался. – И скажи, где у вас тут живут суккубы? - И кому можно в морду дать? А жизнь-то налаживается… После Ямы и ей это всё – лучшее лекарство. Коричневая темная жидкость в квадратных бутылях – это виски. Прозрачная в вытянутых – это водка. Бутылки из другого материала, мягкого, какой легко было проткнуть когтем – это спирт, не разбавленный. Суккубы – третья улица через четыре поворота, инкубы там же, шлюхи дешевле на правой стороне. Бить беженцев, хоть ногами, особенно нархонов, как тараканы лезут, про камень свой воют. Синий камень нархонов попался им первый; его владелец додумался толкнуть Ярха в плечо, и как ни в чём ни бывало пройти дальше. В Дите такого себе уже давно никто не позволял. Ярх вонзил кинжал прямо в голубой осколок на его солнечном сплетении – кинжал вошёл глубоко, и нархон взвыл. А Танахия с наслаждением перерезала ему горло. Стражник был очень уродлив; правда, здесь его называли охранником, но Танахия не допытывалась, в чём разница. Ей не хотелось инкуба, и не хотелось женщины – но хотелось самого страшного демона, которого смогла отыскать. Рога у него были неровные, несимметричные, короткие и чем-то шелушились. Тело под кожаной курткой с шипами оказалось раздутым, в нём что-то бурлило. Из пасти несло, словно когда-то хорошие зубы все сгнили или в желудке у него много дней пролежало червивое мясо. А в маленьких темных поросячьих глазках – во всех трёх парах – глубоко поселился ужас перед ней, Танахией Неумолимой, когда он понял, как легко её сильное красивое тело, ловкие руки, от которых трещали его трухлявые кости, стальным капканом ноги и хищная пасть могут его убить. Её красота несла гибель ему, безобразному, от чего Танахию прошивало искрами от толчков, языка и трения, ведь он так старался ей угодить, и теплилось в животе от будущего, где она точно свернёт ему жирную, в каплях мерзкого пота, шею. Член у него был отличный, толстый. Это был последний раз, когда он им воспользовался. А теперь одна суккуба всё трещала про какую-то Мессалину, а удовлетворённая пока Танахия лежала на животе и чувствовала родство душ – с этой Мессалиной. И ей это не нравилось. - Ей доступны были все мужчины в Римской империи, - болтала суккуба, оседлавшая Ярха верхом. – От солдат до гладиаторов, от нищих и до самый привлекательных мужчин при дворе. Мессалина казнила тех, кто не хотел с ней спать – и правильно делала! - Мы считаем, что она была суккубом, - поддакнул инкуб, с нежной похотью ловя мутный взгляд Ярха. - Разумеется, была, - она поправила длинные волосы и кожаный топ, стягивающий грудь, который никто не догадался снять. - И когда ей надоедали самые пылкие красавчики, она выбирала самого безобразного во всей стране – и трахалась с ним. Танахия в целом понимала её, эту Мессалину – или Лициску, как добавила суккуба. Красивые вещи приедаются, когда окружён ими постоянно. Первые годы без рабского ошейника были самыми яркими в её жизни. У неё появились украшения из золота и стали, цветные ткани украшали её тело и покои. Рядом с Ярхом она пила и ела вволю; и еду приносили, стоило щёлкнуть пальцами. Расчёсывая волосы, смывая с себя грязь после драк, Танахия видела, как она хороша – и как хороши многие бретёры, что вышли из тех же паршивых щелей Дита, потому что мало в них было яда Падших. Жизнь была тогда сладка. Контраст добавлял ей мёду. А спустя жалкие двадцать лет, Танахия поймала себя на том, что никого не желает. Все демоны вокруг неё были скучными, с одинаковыми симметричными лицами, похожими на людскими. Все вокруг были либо сильны – как она сама, либо красивы, венками по голове – но она видела это всё каждый день. И лишь вернувшись назад в места, где родилась, Танахия нашла себе спасение. Этим даштаром побрезговали даже суккубы – но у Танахии подкосились ноги от того, как не похож он был на всё её окружение. Опьянённая восторгом, она тогда выколола любовнику глаза, пронзив вместе с ними и крохотные тупые мозги, в которых зародилась мысль ею владеть – будто ей мог кто-то там владеть. А привычно-занудный придурок Ярх оказался вдруг таким восхитительным, что Танахия впервые поняла, почему прославился он и своим лицом в том числе. Три дня и три ночи Танахия крепко держала его за рога в своих покоях и слушала, как Ярх орёт. Потом отпустило – потому что Ярх перестал орать и начал стараться. До сих пор ей припоминал этот случай. Не убьёшь же гада. Сейчас он тоже был красивым – потому что Танахия только что свернула шею безобразному охраннику, оставив его на полу у постели справа, и даже то, что час назад она держала голову Ярха, чтобы смесь виски и спирта вышли из него на улице, не смогло этого изменить. Ей было хорошо; демоница болтала ногами, разглядывая Ярха – а её саму разглядывал инкуб, на чьих коленях Ярх устроил свои рога. Инкуб уже получил своё: Ярх брал у него в рот, как в последний раз. А суккуба многовато трепалась – похоже, Ярх совсем обленился, только и мог пялиться в потолок с кислой мордой. - Эй, вы, пошли вон, - Танахия щёлкнула пальцами. - Ну, я ещё не закончила, - обиженно протянула суккуб: можно было её понять, Ярха-то не довампирила. - Сейчас закончишь, - Танахия указала на инкуба. – Уши ему зажми у хрящей. Инкуб зажал. Хриплые стоны выгнувшегося Ярха заставили даже Танахию чуть заёрзать, а инкуб довольно держал-давил тупыми когтями. Бретёр кончил быстро, а суккуб и инкуб убрались теперь по первому её слову. Ярх зажмурился – возможно, перед ним кружилась комната. Ах, какой контраст с Ярхом Смертоносным, которого хотело пол-Дита! - Ты в порядке? – сменившийся оттенок его кожи Танахии не понравился. - Сейчас блевану. Справа был выход из тесной душной комнаты: дом суккубов, который здесь почему-то называли словом «бордель» был низким загаженным зданием с крохотными комнатами-коробками, где только большие постели и помещались. Слева было окно в неоновую ночь города – и между постелью и окном лежал любовник Танахии – лучший любовник. Тихий и мёртвый. - Давай направо. Вырвало его всё же налево: прямо на уже коченеющий труп. Ярх растянулся на животе: взмокший, бледноватый, голый. Танахия снова стала болтать ногами – думала, укачает от мельтешения Ярха или нет. Укачало. - Прекрати мельтешить, - он закрыл гладкое лицо гладким предплечьем; скривился. – А не то меня стошнит на тебя. - Не стошнит. - Ты думаешь? - Я увернусь, я трезвая. Хотя на самом деле – не совсем. Но всё познаётся в сравнении. Их жизни – просто ряд цветных пятен, чья яркость блекнет рядом друг с другом, как бы ни нравилась сама по себе. Вот если само по себе, то у Ярха богатая личная жизнь, цвела хитонами суккубов. А если сравнить с ним же в прошлом – он был постоянно злым и недотраханным, потому что нахрен не сдались ему суккубы. - Выебать тебя надо. Ярх показал неприличный жест. - Да ничего мне не надо. Танахия продемонстрировала клыки и язык. - Ты кому врать пытаешься? Ярх высунулся из-под руки. - Ты отстанешь или нет? - А ты перестанешь думать о нём – или нет? Ярх слишком резко перевернулся на спину, и от алкоголя окончательно позеленел. Но на этот раз только кадык дёрнулся – и он сдержался, кривясь и ненавидя Танахию за её расспросы. Но для чего ещё демону друзья? Душа демона потемки с чудовищами: загрызут по углам, чужака да самого хозяина. А друг залезет в самые дальние уголки, дёрнет там до воющей боли, растеребит здесь, чтобы не прятал грязных тайн – и поволочет наружу весь грязный сор. У Ярха, правда, не сор. У Ярха – величественный алтарь, что подгнивал и трескался. - Нет, не перестану, - Ярх агрессивно огрызнулся. – Я должен был его защищать, а я предал того, кто меня освободил. Он больше никогда на меня не посмотрит, даже если вернётся. А я к нему больше не пойду, но и думать никогда не перестану - довольна? Ещё как довольна. Сатану Ярх боготворил – именно так, как должны были Падшие относиться к Богу, которого иные демоны не знали. И у ног Сатаны верным псом – Ярх был самым счастливым, пока не нашептали даштары яду в уши. Многие знали, что Ярх годами жалел о том кинжале в спину, с наслаждением лично-старым оторвав Баффорту голову. И лишь единицы были осведомлены, что Сатана дольше всех задержался в списке ярховых любовников. Бордж поговаривал, что после Сатаны Ярх другими демонами почти брезгует. Танахия молчала – потому что говорить о том, что от имени князя Тьмы у Ярха глаза огнём горели, не смела и не хотела. Сатану сейчас не вернуть – хватит с них бессмысленных попыток, в Яму ведущих. Но дать ему тянуще-плотское, стащить с тонкого льда тоски под рёбрами, дать рухнуть в иллюзию и выйти из неё обновлённым – более чем реально. Ц, все шишки ей. Вот почему ей, а не Борджу? - Подставляй свою задницу, - она хлопнула его по бедру. - Танахия! - Достал – не ломайся. Эй, вы! Танахия свистнула суккубам в доме. Она надеялась, что хоть что-то продолговатое у них найдётся. Когда Ярх наконец-то застонал в коленно-локтевой, Танахия выдохнула – не зря с ним, придурком, возится. Впрочем, устройство ей дали удобное, притащенное откуда-то с земли: вся конструкция держалась на ремнях на её поясе, что освобождало руки для скользкого масла со сладким запахом и удерживания Ярха на одном месте. Мысли Ярха совсем прыгали, не связывались в ровные ряды. Он допил остатки их алкоголя, что было к лучшему: тщеславия поубавилось, чувствительности прибавилось, и на то, что у Танахии когти длинные, хищно-острые, бретёр уже не обращал внимания. Ярх был узкий, словно девственник – прав что ли Бордж, брезговал так? А притащили ей штуку толстую, будто у огромного даштара оторвали, анатомически точную – шло плохо и медленно. Раз – это чуть вперёд. - А-ах… Два – это сдать назад. - М-м… Раз – вперёд глубже, чтоб у Ярха колени разъезжались. - Ох. Два – назад скользяще, крепко удерживая Ярха за бедро. - Ха-а… Ритм брался медленный, неровный, тяжело шёл. Но Ярх отчего-то комкал простынь, впивался в неё когтями и шипел сквозь зубы, раздвигая ноги. Вся эта возня Танахии нравилась всё меньше. Чего только не сделаешь ради прочищения чужих мозгов. Но, признаться, Ярх гибко-ладно гнул спину с бисеринками пота на серой коже. Приятно было провести по ней рукой до загривка, царапнуть когтями вдоль позвоночника, ухватиться за остро плечо и насладиться его покорностью. Другой рукой она погладила по животу и боку, задела стоящий член, вызвав в чужом теле откровенную дрожь, и надавила на бедро, чтобы легче скользило вглубь, от чего Ярху становилось хорошо. - Да… давай жёстче… да! Вот если только посмеет. Танахия схватила его за рог и потянула на себя, заставив выть и кусать губы, входя до упора. От его частых-частых вздохов, напряжённых от возбуждения мышц и лёгкой щекотки неровной поверхности всей конструкции на своём поясе, в её животе всё сладко переворачивалось и начинало ныть. - Ещё! Повелитель! Всё же посмел. Гад же какой, благо пьяный. Рог всё ещё удобно лежал в руке. Очень легко было, держась за этот рог, уткнуть Ярха наглой мордой в подушку, чтобы тот заткнулся, и поставить раком. А заодно и рот зажать ладонью. Ярх замычал; кожа его горела, бился под ней часто-часто живой горячий пульс. Масло потекло по ногам, оставляя на простыни пятна, и Танахии пришлось вцепиться в демона свободной рукой – так сильно он под ней начал дёргаться и ёрзать, подаваться навстречу, только сильнее мешая. Его язык вдруг заскользил по её пальцам, и вдруг жар всё же вскружил Танахии голову. Затолкав ему в рот средний и указательный, Танахия представила шелковистый теплый язык во всяких других местах. Так что разгорячилась, не отвлекаясь, наконец, на ритм, и цапнула Ярха возле прижатого к голове уха. Ярх взвыл в голос и забился под ней. Кончить он не мог при этом долго, бил кулаком в матрас и просил себя кусать в полную силу. Дроблёно-стонущее «господин мой» унесло шансы Танахии на оргазм к райским вратам, так что бытовой садизм над тонкой кожей, когда выгнулся снова Ярх и задыхался на пике удовольствия, она себе позволила. Грудь у него ходила ходуном. Глаза закрыл, мозгами отключился – но Танахия всё же проверила. - О чём думаешь, Ярх? - Ни о чём, - он дышал тяжело. – Отвали. Танахия отстегнула крепления ремешков от пояса. В комнате пахло откровенно плохо: в теле на полу роились трупные газы, рвотные массы отдавали кислятиной. Стены были ободраны, электрическая лампа – неприятно сверкала. Танахии хватило своей ладони, стоило представить мягкую постель дома, ярко-синий камень крепости бретёров и симпатичного стражника из ближней свиты. Свернувшись клубком, она могла бы здесь даже спокойно уснуть, превратившись в странный комок покоя и уверенности в собственной жизни – но не хватало одной детали. - Хочешь убить всех, кто есть в здании? Губы Ярха опухли, особенно нижняя, так как он закусывал её, сдерживая поначалу крик, а зубы у него были острыми. А плечи местами кровили – потому что клыки Танахии не были мягче, напоминали бритву, как бы она ни осторожничала. Но живот у него, в конце концов, так и оставался в семени. У него не могло быть никаких претензий. - Нет, суккубы и инкубы слабые, - Ярх широко и спокойно улыбнулся. – Лучше убьём всех остальных. Действительно, лучше. Жаль только алкоголь у них уже закончился. Жаркий воздух Ада, который можно было возненавидеть, если вариться в нём каждый день, окатил Танахию с ног до головы и смыл сырость и темноту Царуфана. Пять дней провели они в городе беженцев – и возвращались отнюдь не пружинящей походкой после спирта, зато легко было на сердце, там, где оно должно было быть. Танахия несколько часов проведёт в купальне, где слуги вымоют её тело и волосы, затем возьмёт лёгкие одеяла, закопается в них и уснёт. И всех крохоборских проблем Дита существовать в принципе не будет в эти недлинные часы безделья. Кроме одной, которая валялась в тронном зале легиона. - Бордж? Красная масса зашевелилась, но почему-то Танахия заметила в ней крылья. - Бордж, вставай! На всякий случай Ярх схватился за оружие. Тощая женщина с плосковатой грудью и перепончатыми крыльями села, потянулась и сонно посмотрела на засосы на шее Ярха. Совсем зелёный – в переносном и буквальном смысле – юноша-демон с пятью рогами потёр глаза когтистой лапой и вытянул тяжеловатые копыта с темно-коричневой шерстью, что запутались в ткани одеяний бретёрских суккубов. А Бордж выпрямился между ними и, к ужасу Танахии, был кристально-трезвым. - Нам пора, Борджичек, - демоница чмокнула его в губы; у неё было не очень красивое лицо, чуть с чешуйками, но Бордж даже глаза прикрыл. - Но мы придёт к тебе ещё, красавчик, - а демона Бордж поцеловал сам, и было видно, что позади была не одна бурная ночь, пока они с Ярхом отсутствовали. У обоих чужих демонов были маски, были чёрные одеяния… А на одеяниях были они – визарские круги, но Бордж проводил их спокойно, кивнув страже, чтобы следили за тем, как те уйдут. - Мы что-то о тебе не знаем? – спросила Танахия. - Вы считаете, что суккубы не живут при визарах. - А оно им надо? – Ярх удивился; он считал, что от колдовства всё отваливается. - Нет, не надо, - спокойно кивнул Бордж. – Так что их суккубы тратят время на меня. Чтобы Ярх не сболтнул лишнего, Танахия резко наступила ему на ногу. Ярх зашипел, а Бордж сделал вид, что не заметил. Секреты спокойствия Борджа касались только Борджа. Видимо, и ему нужны контрасты с ровным течением его существования – по крайней мере, Бордж очень старался, чтобы оно оставалось ровным и не рухнуло в единый миг. Легион без его невозмутимости уж точно рухнул бы давным-давно. - Будут приказы, Ярх? – не моргнув глазом спросил Бордж. Танахия убрала сапог с его ноги. - Будут. Он прошёл к трону – и вовсе не нужен был ему для власти адский. Танахия осталась ниже него; темные пятна на шее не сбивали её с толку. Бордж скрестил руки на груди и удовлетворённо кивнул. Не только Танахия видела, что тучи над Ярхом развеялись. Прошлое потонуло в разгульном дурмане. Ярх был готов карать и миловать – и двигаться дальше. Демон развязно закинул ногу за ногу. Не хватало только поковыряться в зубах кинжалом, но Ярх его где-то посеял. - Поднимите всех бретёров. Я хочу, чтобы вся крепость была в полной боевой готовности. Никому не давать вина, и пусть суккубы не отвлекают тех, кто на постах. Если этот Антихрист щёлкнет пальцами – я хочу, чтобы ему подчинялись, не задавая вопросов. Если ему понадобится войско – от нас воины должны быть сильнее и злее даштарских. Я хочу, чтобы он не сомневался в нашей верности. Я хочу, чтобы брётеры убивали всех его врагов, которые задумают посеять смуту в его рядах. Я не желаю, чтобы над его приказами кто-то думал – и вы в том числе. Никаких замыслов, никакой визарской вони, которая начнётся. Мы – верные слуги Антихриста. И я хочу, чтобы он первый об этом знал – всё ясно? Танахия молчала, обдумывая его слова. Некоторые захотят возмутиться, но им будет не место в легионе. Бордж заложил руки за спину и чему-то ухмыльнулся. - Да ясно всё, Ярх. Ещё что-то будет? - Закройте крепость. Никого не выпускать лишний раз – и никого чужого не впускать. Двойной патруль к воротам. Чтобы даже самая тощая крыса не прошмыгнула. И чтобы крепость выдержала оборону даже от колдунов. Это возможно? - Всё возможно. У наших врагов – врагов Антихриста – силы будут разными. Мы будем готовы. - Будьте готовы. Ярх заулыбался, глаза налились желчью. Голова у него была ясной, и Танахия не зря его выгуливала по грязи почти неделю. Ему не нужно было произносить свои планы вслух, чтобы они поняли их. Бордж и Танахия давно были ему друзьями – конструкция, которая в голове Падших укладывалась скверно, и давало скрывать от врагов многое. Ярх умел быть верным – верным безоглядно и искренне, все знали его ещё при Сатане таким. Ярх мог убиться за своего повелителя – и повести на смерть всех верных себе. Его предательство было чёрным на белом; мучился он с ним долгие годы. Что вовсе не значило, что он не сможет это повторить. И когда Ярх захочет это сделать – легион будет готов. Но когда они будут праздновать победу над визарами, даштарами и прочей швалью, Танахия выпьет, укусит его в ухо и припомнит, какой ценой он гнал от себя гниловатую тоску. Пусть он, победоностный да властный, будет её смущаться. Поджимать уши и быть тем придурком, каким всегда на самом деле был.