Слова и мысли

Хайне разрывали грудь, ломали рёбра — все одновременно, хоронили под обломками, в него всаживали полную обойму, приправляя это парой ударов ножа, его калечили сотней разных способов, но он всё равно поднимался — не стоило тратить усилий. Он всегда поднимался, как бы ужасно ни выглядели его раны. Рана Бадоу совсем не выглядит ужасной. По правде говоря, Хайне даже не сразу её заметил. Крохотная прореха в плаще — разве мало дыр в их одежде после всей этой беготни по подземельям? Но эта дыра особая — она круглая, ровная, почти аккуратная, а такие могут оставить только пули. А ещё её края едва запачканы красным — и всё. Никаких луж крови и вываленных наружу внутренностей. Как будто этот идиот просто прилёг отдохнуть. Или у него закончились сигареты, и жизненная сила ушла вместе с последним колечком дыма. Хайне нужно бежать дальше и вгрызаться в чужие тайны, вырывать истину у каждого встречного, а вместо этого он тратит время, чтобы схватить Бадоу под мышки и оттащить к стене, неловко усадить, опереть спиной и разорвать безвкусный плащ. Он делает это хладнокровно, методично и особенно не беспокоясь, потому что ему наплевать на рыжего придурка. Да, именно поэтому он смешал в кучу все свои намерения, отказался от очередного шанса из-за того, что ему всё равно. Не о чем говорить. А ещё — дело в том, что Хайне слишком трудно привыкнуть; он до сих пор не осознал, что одна крохотная дырка в теле может убить человека. Что Бадоу — не такой, как он. Что ему не обязательно размозжить голову, чтобы уничтожить — достаточно небольшого усилия, одного меткого выстрела, одного нажатия на спусковой крючок. Ну и слабак. Под одеждой Хайне не видит раны, а только какие-то наспех скрученные тряпки. Несчастный придурок пытался залатать самого себя. Ничего не может сделать как следует, даже перевязку. И почему не попросил кого-нибудь другого? Ну… например, Хайне? Бадоу никогда не имел проблем с тем, чтобы обратиться за помощью к Хайне, ведь так? Он всегда прибегал к нему в самый неподходящий момент, отвлекал, канючил, просил спасти его драгоценный зад от угроз, которые сам на себя накликал. Хайне всегда раздражался этой бесцеремонности. Хватит доставать меня. Иногда раздражался очень сильно. Я не намерен решать за тебя твои же проблемы. Иногда злился и вовсе чрезмерно. Не надейся, что я всё брошу и прибегу за тобой. И ты тоже… не вздумай — за мной — бежать!.. Бадоу ведь не потому не пришёл в этот раз, что его испугали или задели нападки Хайне? Он не настолько обидчив и не настолько глуп, хоть Хайне и регулярно называет его дураком. И всё-таки — почему он не заявился? Кровь на его самодельных бинтах уже совсем засохла. Трудно сказать, как давно его подстрелили. Как давно он шатается на этих уровнях, вместо того чтобы подняться чуть выше и найти Хайне, и попросить у него укрытия, и натравить на своих преследователей. Хайне выполнил бы эту просьбу, как выполнял все предыдущие. Ругаясь и обещая, что это в последний раз, он вытащил бы Бадоу, убивая каждого вставшего на пути. Всё потому, что он говорит не то, что думает на самом деле. С этим уже ничего не поделаешь. По-другому не выйдет. Бадоу знает об этой его черте. Хайне был уверен, что тот знает и принимает её. Но всё, в чём он уверен, рассыпается в последние дни. Ресницы единственного глаза Бадоу шевелятся. Конечно, этого засранца так легко не ухлопаешь — он слишком живуч. Живуч в смысле, совсем отличного от живучести Хайне. Это, пожалуй, вызывает лёгкую долю уважения. Совсем невесомую. Но лучше бы невесомым казалось тело Бадоу на его плече. Чуть позже он прилаживает к его ране нормальные бинты. Какая разница, на что тратить время, он всё равно уже потерял слишком много. Где-то в глубине души его терзает сожаление об упущенных возможностях. Но ещё больше его терзает совсем другой вопрос. Бадоу не притащился с просьбами не потому, что решил, будто это бесполезно? Не потому, что Хайне всегда говорит не то, что думает? Они ведь напарники, в конце концов. Ну, вроде бы. Кто и когда вообще это решил? Спустя четверть часа Бадоу шебуршится, пытается потянуться, как будто всё это время и впрямь просто сладко спал, вздрагивает и принимается ковыряться в груди. Хайне не останавливает. Хочет умереть от заражения крови — пускай. Нечего иметь такое слабое тело. — Спасибо, что утащил в своё гнёздышко, — говорит Бадоу как ни в чём не бывало, но это пока ещё ничего не значит. — Там было не очень-то приятно валяться. Он продолжает ощупывать края раны и, наигравшись, снова закрывает её и одёргивает одежду. Выуживает из кармана пачку сигарет и достаёт последнюю. Счастливчик. Почти во всех смыслах. Сейчас самое время снова заняться своими делами, но Хайне не может. Ему придётся спросить напрямик. Почему Бадоу в кои-то веки не может облегчить ему жизнь и обо всём рассказать сам, ведь он так любит болтать? — Почему же сам не припёрся? — что ж, вышло не совсем напрямик, но для Хайне это большой успех. Бадоу так удивлён, что сигарета чуть не выпадает у него изо рта. Он ловит её губами в последний момент и делает глубокую затяжку — как будто специально тянет время, злит. — А, так я не успел, — пожимает он плечами. — У меня в голове помутилось. Помчался сначала не в ту сторону, потом остановил кровь, решил, что оклемаюсь сам, когда понял, что дело плохо, ноги уже не держали. Отключился на полдороге. Между прочим, к тебе плёлся. Хорошо, что ты меня отыскал. — Не обольщайся, я случайно об твою тушку споткнулся, — небрежно отмахивается Хайне. — И притащил сюда только потому, что никуда не спешил. Да и то трижды подумал сначала. Говорить не то, что думаешь, — всегда, везде и при любых обстоятельствах. — Ну, спасибо и на этом, — хмыкает Бадоу. Но всё-таки Хайне немного легче, если считать, что ему вообще когда-то бывает легко. Потому что, в отличие от него, Бадоу всегда говорит именно то, что на самом деле живёт у него в голове.