Цикл за циклом

Звёзды не обещали ничего хорошего. Собственно, как и всегда, стоит Киту выключить настольную лампу и выглянуть через пыльное стекло в старой раме. Выл ветер, и песок царапал окно. Ничего хорошего. Ему стоило плюнуть на свои бредни, на маникальные поиски несуществующего и по-детски мистического нечто, сжечь стоящий до сих пор благодаря только одному «спасибо» домик посреди гребанной пустыни и свалить куда-нибудь в тихий городок с нелепыми модерн-домами, от которых хочется смеяться и морщиться в праведном отвращении. Не ради пустой надежды он здесь: не станет ловить руками воздух или эфир, не станет рыскать по песчаной степи бесцельно, не переставая считать дни, не переставая молиться ночами. К вашему сведенью, религии устарели еще полвека назад, так что… Кит молча прижимается щекой к обшарпанной раме окна, всей в пузырящейся чешуе краски от времени. В мыслях сплошная околесица, но мыслеформы с ядовитой окраской из эмоций царапают и шлифуют боль внутри души. Конечно, больно, а ты думал? Хотел счастливый конец под старость лет в парном гробу со своим возлюбленным? Ага, давно ты новости не смотрел. Их похоронили так просто, точно выбросили дефектную копию важного документа. Будто ничего страшного и не произошло на самом деле, подумаешь, у нас таких храбрецов и ученых дофигища, будто среди четырнадцати миллиардов не найдем ещё и даже лучше. Кита скручивает от тошноты. Это и ярость, и обида, и смертельная тоска, жующая его чуть больше года. Он давится едкой её слюной, пока она молотит его в своей пасти, дробит кости, рвёт внутренности сталогмито-сталактито-зубами. Затем выбрасывает, наигравшись. А Кит едва живой, забивается в дальний угол и продолжает молчать в ожидании, когда кости срастутся и он снова сможет пойти на глупые поиски не пойми чего. Можно прислушаться к сердцу, можно услышать шепот разума. А оба твердят одно и то же: «Ищи, ищи, ты найдешь…» Да и где такое бывает, чтобы они не противили друг другу в приоритетах? Как глупо. Давно пора свалить из пустыни, совсем рехнулся, заигрался в одинокого волка. Театр одного актера, блин. На стене — фотографии. Первобытные рисунки в пещере, каньон, местные достопримечательности в виде бесконечного пустыря без элементарных кактусов; здесь и звездные и географические карты, истыканные цветными кнопками в паутине ниток, вперемешку с клеющимися бумажками-заметками, всегда начинающиеся с «Почему?». Кит бросает туда на протяжении всей ночи взгляды, напрягая глаза в темноте, силясь разглядеть то, что он заучил наизусть. Параноидальные мысли и маникальные идеи. Кит страдает от недосыпа и хронической грусти, растворимый кофе кончается на неделю раньше, чем планировалось, и ещё с каждой ночью все холоднее. «Если бы он был здесь, не пришлось бы покупать второе одеяло и третий плед,» — печально думает Кит, глядя на чек. Первый плед забыл в одной из пещер, когда застрял там во время песчаной бури. Второго явно не хватает для сохранения тепла. Кит сдержанно косится на мятую пачку «вишневых» сигарет в полиэтиленовой оболочке. Лежит на краю стола в темноте, куплена однажды по психу, когда нервы совсем сдавали. Так до сих пор и не распаковал. Чешуя оконной рамы остается под ногтями выцветше-зеленой крошкой, и горло жмет, стискивает дико новая волна. Спокойно, без истерик только. Трата жизни на какую-то хрень — не тот повод, чтобы дать себе плакать. Да, ты угрохал своё будущее лучшего космолетчика, да, ты профукал возможность полететь со Второй экспедицией на Кербер и узнать, что же там черт подери произошло. Да, ты никому не нужен и звать тебя никак, зато в отличии от твоих завистников ты не девственник. Алиллуйя неуставным отношениям. Ладно, предположим, что это та ситуация, когда разрыдаться — последний выход, спасение для жизнью затертой до дыр и прорех нервной системы. Диван давно отдает запахом песка, поролон просел, отчего пружины оставляют синяки, если не завернуться в одеяло правильно. Свернуться на нем калачиком — нереально. Упадешь. Кит умудряется. Сворачивается по-кошачьи почти, носом в острые коленки, и тихо воет. Пачка нетронутых сигарет одиноко, с неким разочарованием смотрит на него с дальнего края стола, но её и не заметно из-за того хлама, что нагроможден на каждой свободной поверхности. Киту больно, больно, больно. Его рвет, штормит, расщепляет на составляющие. Он, кажется, слышит из глубин памяти этот голос: «Кит, я обязательно вернусь». И горячие ладони везде, и горячий шепот с придыханием на шее. «Прекрати волноваться. Конечно, три года большой срок, но я вернусь как раз к твоему выпуску.» И как он смотрит, накручивая на свои мозолистые, грубоватые на подушечках пальцы пряди его, Кита, волос. «Знаешь, меня до сих пор не отпускает мысль, что я совратил ребенка». Получил за это подушкой по лицу, отомстил поцелуем под подбородком, в награду — мягкий тычок под ребра, в извинение — губы на виске. В пустыне воет ветер и оглушительно шуршит песок, старые карты зияют черным пятном на стене, сигареты до сих пор не тронуты и будут лежать так до тех пор, пока скрипучий дом не превратится в прах. Кита т о ш н и т от всего этого. Краске на оконной раме осталось не так долго, скоро облезет совсем. А Кит, может быть, даже покрасит её, чтобы дальше просиживать у окна ночи и отколупывать, соскребать чешую, застревающую под ногтями. За пыльным стеклом всё так же светят небесные тела на своём тёмном полотне, а ветер поёт погребальную колыбельную, песок совершает обыденный полёт в воздушных массах, раздражая слух, но успокаивая порваные нервы. Звёзды всё так же не обещают ничего хорошего, хотя между ними в необъятных пространствах затерялась глупая надежда. Впрочем, ничего нового.