Сломанная Вселенная

Это похоже на рефлекс, как приучают диких собак ложиться при разряде током. Дирку страшно — он-то знает, на что способен этот человек. Тодд что-то пытается предпринять, суетится, тормошит детектива — Тодд только недавно научился не сдаваться, не упускать шансы, пользоваться, искать даже любую возможность, в то время как второй потерял этот дар. Мистер Прист — он же Пастор, он же Жрец, он же… — всегда говорил глупому проблемному Свладу: «Не ходи на улицу, там опасно. Для других». И он был прав. Джентли подтягивает ноги к груди, как мальчишка, который знает, что сейчас придёт злой отец и будет бить ремнём за проступки — что это неизбежно. Дирк зажмуривается. Картины прошлого как недавние — сочные, яркие, сумасшедшие — мелькают, будто приклеены к внутренней стороне века: вот ему пятнадцать и они с мистером Пристом только знакомятся. Тогда всё было отлично, будущий детектив не особо понимал, что Риггинса постоянно рядом не будет, а штурмовик любит, как он выразился, «свежее мясцо». Если бы Дирк обратил должным образом внимание на эти слова… Всё шло неплохо, когда он пару раз встречался с солдатом в комнате переговоров — не так уж часто, если честно, и Осмунд тогда ничего не делал, просто разговаривал, наблюдал, иногда задавал вопросы… От него веяло холодком и чем-то, что заставляло внутренне напрягаться. Дирк с содроганием вспоминает тот день: мистер Прист провожает его до комнаты. Всё бы ничего, если бы он не заплатил часовым, а мальчишка был более осторожным — хотя, что он противопоставит штурмовику?.. Тогда Свлада швырнули на кровать, приставили к губам палец, призывая молчать, а к виску — дуло пистолета, для надёжности. Кажется, тогда парень впервые рыдал по-настоящему — взахлёб, повизгивая от боли, пока его сверху сношал мужчина, как потом выяснилось, убивший почти всех его, Дирка, знакомых. Безжалостно, с лёгкой улыбкой, как насиловал после, даже не подумав остановиться от мольбы прекратить. И это в дальнейшем стало нормой. Как только раздавались тяжёлые шаги, Свлад на автомате брёл к постели, сворачивался калачиком и ждал. Ждал, когда же всё закончится. Мистер Прист приходил нечасто, раз в месяц-полтора, однако каждый его приход был настолько запоминающимся, что будущего детектива потом колотило в истерике пару дней. С неделю он шарахался от прикосновений. Дирк невольно удивляется — за те месяцы, что он провёл в Чёрном крыле недавно — почему Осмунд не пришёл? Его понизили? Уволили? Он работает теперь отдалённо? Или работает под прикрытием, не числясь в штате сотрудников? Вообще, Джентли сам не знает, почему так серьёзно задумывается об этом, но несказанно радуется, что не пересекался с ним за всё время. И вот теперь, лёжа на раскладной кровати, Дирку хочется реветь — как тогда, в детстве — хотя трудно сказать, какую эмоцию он сейчас переживает. Ему страшно, в первую очередь за Тодда, ему больно за друга, паршиво, стыдно… Кажется, неунывающий Дирк Джентли сдался. Сломался вместе со Вселенной. Фара наверняка уже мертва, теперь очередь самого дорого… — Пора возвращаться домой, — слышно голос самого страшного, самого ненавистного человека на свете. Того, кто самым первым сломал детектива. — Ну конечно! — в отчаянии восклицает Тодд. — Детские рисунки и есть портал! Грохот привлекает внимание солдата. Несколько выстрелов - и замка нет; ещё один — нет человека. Тело лучшего друга падает на пол оглушительно медленно, будто болезненно сжавшееся сердце остановило на мгновение время, чтобы Дирк смог в деталях всё рассмотреть. Наверное, он кричит. Или вырывается, или даже пытается ударить… Что-то безнадёжное, бесполезное, наполненное щемящей болью; что-то судорожное, бессмысленное… А потом оглушающая тишина, будто писк в ушах разом прекратился. Наверное, это сравнимо с выстрелом возле головы, хотя в такой маленькой комнатке звук тысячу раз переотразился, пока не добьёт. Осмунд зол, очень сильно зол, а ещё раззадорен Фарой, игрой в прятки, в которой он снова выиграл — вообще у него нехорошая привычка всегда выигрывать. — Я обещал, что накажу тебя, если снова доставишь столько проблем? — шипит он змеёй, прижав Дирка лицом в матрац. Тот не сопротивляется — последнее желание бороться умерло вместе с его друзьями. Дирк опустошён, слишком шокирован, чтобы что-то предпринимать. Прист наваливается на него сверху, выворачивая руки едва ли не до хруста суставов — можно только позавидовать, с какой холодной яростью он это делает. В каждом движении — выверенный процент силы; каждое слово — яд. — А ты напортачил, — говорит он. — Очень сильно напортачил, привнёс о-о-очень много хаоса. Много смертей. Эти люди из-за тебя умерли, думаю, будет равноценно тебя наказать должным образом. Дирк задушенно всхлипывает — нет, наверное, всё-таки он будет реветь как пятиклассница. Осмунду не особо нравится безвольность жертвы, всё же он любит борьбу, а не… Но Осмунду уже плевать — один из самых, казалось бы, безобидных, но самых проблемных — любимых — проектов снова в его руках, в его власти. Это будоражит нервы. В каком-то скорее наигранном, странном порыве нежности Прист приподнимает голову Дирка, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза; он гладит свою добычу по взъерошенным волосам, приговаривая о возвращении «домой», что его там «заждались». Потом замирает, будто прислушивается, как иногда делают хищники. Осмунд проводит рукой в перчатке по спине детектива, с удовольствием впитывая крупную дрожь, усмехается, легко, практически по-отечески, чмокает в затылок и почти отпускает, однако движение обманчиво — Дирк с ужасом чувствует чужую руку у себя на ремне штанов. А он не может пошевелиться — оцепенение ползёт венами. Как говорил Эйнштейн: всё вторично? История снова повторяется, отменная лишь в деталях — и Тодде. У Джентли холодеют пальцы от осознания, что его сейчас будут трахать рядом с трупом его лучшего друга. Всё это настолько ирреально, настолько неправильно — а ведь иронично, что сей хаос вносит человек, призванный наводить порядок… Что-то щёлкает в мозгу, срабатывает какой-то предохранитель. Наверное, никто бы точно не сказал, когда в последний раз у Дирка была такая дичайшая истерика: он забыл, что может драться, говорить… Он просто кричал и вырывался — судорожно, инстинктивно — всё его тело, разум, душа — сплошная рана. Боль по всем уровням, в самом чистом своём проявлении. Тот самый миг, когда моральная боль становится физической и тебя ломает как одержимого, а потом единомоментно вся Вселенная схлопывается перед глазами — так делают умирающие звёзды — оглушает, опадая осколками куда-то в пустоту. Вымотанный Дирк повисает в чужих руках. Такое чувство, будто из груди вырвали что-то инородное, мешающее, но давно прижившееся. Будто бы без этого всё теряет смысл, хотя раньше оно надоедало ноющей болью. Теперь становится всё-ра-вно. Мистер Прист, явно не ожидавший такого, только крепко удерживает детектива, навалившись на него. Понимая, что он и стал той последней каплей для нервного срыва, Осмунд снова усмехается. — Это ты наказал сам себя, — утешительно говорит он. Лязг ширинки — Дирка снова вдавливают лицом в матрац. — А сейчас я накажу тебя, как считаю нужным. Дирк даже не дёргается, когда всё повторяется как в кошмаре, его насилуют точно также, не заботясь о чём-либо — просто скулит и воет побитой псиной, комкает в слабеющих пальцах простыню. Его просто берут. Кажется, Вселенную не починить.