Viva Verona

Я болею тобой, я убью тебя, всё будет снова! Прости меня, флейта. И флейта сказала: Люблю. (Ольга Арефьева и Ковчег, "Черная флейта")

О чём он думает?.. Высокий, светловолосый; надменное, словно из камня высеченное лицо с тонкими насмешливыми губами; красно-золотая, родовых цветов, одежда; а грудь и живот безрассудно обнажены — и ведь не боится, что метнёт кто-нибудь из-за угла остро заточенный кинжал прямо в гордое сердце, прячущееся под такой уязвимой кожей... …но нечего бояться в кровавой Вероне самому кровавому её сыну, самому грозному хищнику. Кажется, камни под ногами содрогаются, когда он, массивный и грациозный, тяжело приземляется на мостовую одним точным прыжком. Не заметить его присутствия невозможно: одним своим появлением он обращает на себя внимание. Любая из девушек Вероны — если она не Монтекки — с радостью ляжет в его постель, стоит ему пожелать этого; любой из юношей Вероны — если он не Монтекки — готов биться за него. Рядом с ним — друзья, родичи, собратья по оружию; и нет для них большей радости и чести, чем стоять бок о бок с этим бешеным львом. И пускай юный Монтекки, любимчик самой Смерти, и его самонадеянные друзья-забияки во всеуслышание именуют себя королями мира — у Вероны есть свой король. И это не благородный Эскал, о нет; хоть Верона и уважает своего великодушного хранителя справедливости, но кровь она любит больше. И королём над собой она готова признать лишь того, кто способен дать ей желаемое. О, она не ошиблась в выборе: её избранник не скупится на жертвоприношения, обагряя жадные камни её мостовых кровью своих врагов — неважно, сочится ли алая влага из лёгкой ссадины, капает ли из разбитого носа, хлещет ли из глубокой колотой раны... Да, и этого тоже однажды заберёт Смерть — зловещая леди в белом, что давно стала неотъемлемой частью Вероны; но пока — пока ещё рано. Пока ещё не он стал её новой игрушкой. И Верона не отдаст его просто так — ибо знает вкус его крови. Ведь Кошачий царь не всегда выходит из стычек невредимым. О нет, на его мощном теле достаточно шрамов, чтобы понять: этот человек не щадит не только других, но и себя. Верона любит этот горьковатый вкус больше прочих — но пока не стремится осушить кубок до дна. Слишком терпко... …и слишком просто. Она ведь и самого его любит — уж как умеет; и пусть её любовь — отрава, но она всё же не так губительна, как холодное любопытство Смерти. О чём он думает, с кошачьей грацией скользя по узким улицам погружённого во тьму города, когда сама Смерть, вся в белом, танцует вокруг его клинка? О чём думает, впиваясь жёсткими губами в чьи-то мягкие и податливые, без единого звука вколачиваясь в разгорячённое тело очередной безымянной проститутки?.. О чём думает, хищно скалясь и рыча в ответ на язвительные насмешки Меркуцио, этого ехидного шута, недоделанного поэта, скачущего вокруг него в своей лиловой рубахе и извивающегося призывно, как последняя шлюха?.. ...о чём он пытается забыть?.. О, пусть его мыслей ей не прочесть – но это дикое, живое, неприручённое сердце кровоточит так восхитительно и дурманяще!.. Этот кошачий прищур зеленоватых глаз завораживает, а гулкий рычащий голос заставляет камни Вероны дрожать от... вожделения?.. О да, прекрасная Верона, тёмная, жестокая Верона жаждет — мести и кровавой жертвы. И кто, как не её Кошачий царь, может подарить ей это?.. *** На городской площади суматоха. Тибальт хохочет, захлёбываясь мучительным ликованием, и на долю секунды, злобной насмешки ради, прижимается искривлённым в судороге ненависти ртом к дрожащим от боли, но всё же дерзко усмехающимся губам умирающего — шута-паяца-шлюхи — Меркуцио делла Скала; а Верона содрогается теперь уже от ревности — ибо видит — сквозь маску презрения и надменного ликования — то, что так прячет и так хочет забыть сам Тибальт. А тот всё хохочет и хохочет, отступая от трупа — хохочет — чтобы не выть. И когда тонкая рука любимчика Смерти хватает кинжал, на котором ещё дымится кровь Меркуцио, и вонзает его прямо в обнажённую грудь Кошачьего царя, тот не делает и попытки защититься. Смех обрывается странным бульканьем, и выпущенная наконец на волю горькая кровь выплёскивается на площадь кипящим потоком, впитывается в щели между камнями, и ревнивица Верона дрожит в сладкой судороге, до последней капли выпивая пьянящую влагу. Его кровь — её кровь; его душа — её душа; и теперь, после смерти, Тибальт принадлежит своему городу так, как никогда не принадлежал при жизни. И больше не думает ни о чём. *** Тёмные улицы сегодня пусты, и Смерть танцует вокруг уже совсем другого клинка, и некому скользить меж домов, завораживая несуществующих зрителей плавной грацией хищного зверя, выискивая свою такую насмешливую — такую ненавистную — такую желанную — добычу — ибо Верона взяла своё. И она возьмёт ещё и ещё — но она знает, что даже сладкая кровь наивных влюблённых, очаровавших саму бесстрастную Смерть, не опьянит её так, как тот единственный глубокий глоток кипящей терпкой горечи, вырванный ею у Тибальта в приступе бешеной ревности... ...зеленоватые кошачьи глаза невидяще смотрят в опрокинутое стальное небо... ...тяжёлые руки безвольно раскинуты... ...гордые, всегда так плотно сжатые губы слегка приоткрыты... ...кровавые пятна смыл дождь — это бессонная Верона омывает могучее тело своего любовника — не слезами, нет, она не умеет плакать; но холодным ливнем. Верона никогда не умела плакать — но этой ночью она рыдает. 24/01/18