С любовью, Solo

Он всегда переносил эти слова на обратную сторону листа. Потому что знал, что Курякин не переворачивает записки. Только читает с одной стороны и сжигает их, чтобы никто не увидел. Записки? Можно ли назвать так отчеты о проделанной работе, о том, что успел выяснить, о том, что за русским ведется слежка? За ними велась слежка. Их номера в отеле всегда напичканы жучками, и переговоры вести нет никакой возможности. Уничтожь они хоть один жучок – выдадут себя. Поэтому он подсовывал записки в карман пиджака, под дверь, в салфетку во время обеда. И сам находил крохотные листочки, убористо исписанные проделанной Курякиным работой. Ничего лишнего. Ничего личного. Сухо и по делу. Наполеон не хотел их сжигать. Как же, это ведь Курякин писал, трудился. А сам зло выводил на обратной стороне своего отчета «С любовью, Соло». Найди, кто из врагов или даже начальства этот листок – расстреляют. Ну ладно, не расстреляют, может, разве что, посмеются или уволят. А может, решат, что Соло всего лишь тормошит нервы русского. Но Наполеон не смеялся, не шутил. Он вкладывал в эти три слова все, что испытывал, что жгло его изнутри едва ли не с того самого момента, как он нырнул за этой огромной орясиной в воду - доставать за шкирку и тащить на берег. Тогда в груди как-то предательски екнуло и не отпускает с тех пор, сжалось в комок. Как Соло без этого дуболома работать будет? А жить? Бедные девушки, так и не получившие шанса проснуться по утру рядом с американцем. Одна за одной преданно заглядывали в глаза, надеясь на продолжение романа — такого потрясающего любовника они не встречали. А он остервенело, с зажмуренными глазами трахал их, представляя, как позади него, сжав стальной хваткой бедра и волосы, трудится русский, рыча, как разъяренный медведь. Только так и кончал. С этими дикими фантазиями. Девицы уходили на полусогнутых, блаженно улыбаясь всего за секунду до того, как надуть губки, когда перед их носом захлопывалась дверь посреди ночи. Не зная, на что надеяться, и стоит ли такую блажь себе позволять, Наполеон растягивал себя пальцами. Он думал, что если вдруг, когда-нибудь, Илья снизойдет до своего напарника, то не стоит тратить время на растяжку, а хочется насладиться всем сполна, без последствий. Тупость полнейшая. Но как было приятно. Истерзанное бешеным сексом тело было разогрето и легко реагировало на ласку пальцами. Соло толкался на пальцы, упираясь второй рукой в матрас, как если бы сзади был ОН, и улыбался этим своим фантазиям. Не так, как до этого с девушкой. Ведь не обязательно Курякин берет любовника силой, может быть в постели он нежный и даже трепетный? Наполеон болезненно боялся того, что никогда этого не узнает. Он писал: «С любовью, Соло», и ждал, что однажды в его дверь постучатся и в приказном тоне велят раздеться, поставят на колени и возьмут грубо, вытаскивая наружу все, что скопилось в груди. Стоны, чувства, сладкий протяжный скулеж имени на пике. Сначала все отшучивался, дерзил, как прежде, и сопротивлялся этим мыслям. Но теперь это стало игрой в одни ворота. Курякин подшучивал, а Соло не отбивался, принимая в себя, впитывая все, что тот скажет, как губка, не отражая нападок. Иногда неловко улыбался, а порой и обижался. Слабел на глазах от этих чувств, и уже даже пытался отказаться от работы. Нет, не разрешили. Илья тогда узнал и обиделся. Спросил: «Что, все еще невозможно работать со мной?». «Невозможно, большевик», - Соло отвернулся тогда, подмечая обиду в голосе коллеги. Вот такие вот изменения в вечно сухом русском и дарили надежду. ★★★ - Ты думаешь, я не вижу? – в конце концов спросил Курякин, когда изнурительное задание завершилось. - Стоило так рисковать? – Илья стоял у постели Соло, скрестив на груди руки. Наполеон же лежал с перебинтованной рукой, отвернув от напарника лицо к окну. Легкое ранение плеча, но на ночь оставили в больнице. - Не знаю, - американец, правда, не знал. Чего ему больше хотелось? Спасти большевику жизнь или спасти себя от этой болезни по нему? - Не знал, что на мне бронежилет? Или, что на тебе его не было какого-то хрена? – Курякин злился, и это было слышно в стальных оттенках голоса. Не имело смысла поворачивать к нему голову, чтобы еще и сведенные к переносице брови заставляли испытывать стыд. - Отстань, большевик. Это был рефлекс, - неужели и этого будет недостаточно, чтобы тот оставил его в покое? - Я повторяю вопрос, Соло. Ты думаешь, я не вижу? - Не видишь что? – американец устало прикрыл глаза, ощущая себя на допросе. Ответ поступил не сразу. Шуршание одежды, а затем Соло кожей ощутил, как напарник приблизился и наклонился к самому уху. - Я читаю твои отчеты с обеих сторон, Соло. Наполеон вздрогнул, но повернуть голову все же не решился. Кадык дернулся, проталкивая комок в горле. Дыхание Ильи едва не сводило с ума, пуская по шее колючие мурашки. Американец приподнял руку и схватился за куртку Курякина, боясь, что тот отстранится раньше, чем Соло успеет запомнить это ощущение. Но Илья перехватил захват, чуть сжал пальцы отчего-то мокрой от пота рукой, оторвал от своей куртки и положил обратно на одеяло. Затем снова шуршание одежды и стук прикрытой двери. Соло зажмурился сильнее, ощущая оглушающую боль. На что он рассчитывал? Что Курякин увидит послание на обратной стороне отчета и прибежит? Что вдруг что-то к нему почувствует из-за слов на клочке бумаги? Почему ему не пришло в голову подумать, что будет, если ОН все-таки перевернет листок и прочтет? В каком отчаянии он был, чтобы так неосторожно оттолкнуть напарника? Наполеон пошевелился, потянулся провести по шее пальцами и смахнуть ощущения от дыхания Ильи с кожи, но услышал шуршание бумаги. Соло дернулся и даже сел, хрипло застонав от боли в раненом плече. С груди на ноги неловко спланировал бумажный листок. Короткое послание — убористым и строгим почерком, в духе Курякина. «Опять меня спас, ковбой. Ты дурак. Но спасибо». Наполеон лишь кивнул, решив, что тот, по крайней мере, не сердится за его… любовь. Падающий из окна луч заходящего солнца просветил лист насквозь, давая понять, что и на другой стороне что-то написано. Наполеон облизал губы, уже зная, что найдет, перевернув листок, а потому не спешил, откидываясь на подушку и смеясь на собственную глупость. На их глупость. «С любовью, Илья». ★★★ Наполеон нарушал все мыслимые и немыслимые правила ЦРУ. Одно из этих нарушений – хранение любовной записки в кармане дорогого костюма.