What a wonderful life

- Close your eyes, and just hear me sing, one last long goodbye, one last song before you spread your wings. Музыка в чужих наушниках нарушает сонную тишину салона. Здесь слишком тихо. До него доносится даже стрекот цикад снаружи и пьянящий аромат летнего поля. Хотя последний он почти не чувствует. Металлический запах смерти свербит в носу, а в горле невыносимо першит. Коганегава уже сорвал голос кричать и может только чуть слышно сипеть. В раскуроченном салоне автобуса, вынесенном после падения с серпантина на рельсы, очень душно и жарко. На лбу его выступает испарина, темный хохолок липнет к коже, но ему холодно, очень холодно. Канджи бессильно царапает ногтями подлокотники своего сидения, вызывая новый приступ боли. Кровь, густая, тёплая, крупными каплями ползёт вниз по лбу лениво и щекотно (а ему-то казалось, что кроме боли и страха других чувств уже просто не осталось). Заливает глаза, склеивая ресницы, ставшие сейчас такими тяжёлыми. А потом, скользнув по скуле, стремится вниз по шее, под одежду, куда-то туда, где яростно пульсирует боль в зажатой покореженной ноге. Где кровь, чужая, последнее доказательство того, непостижимого факта, что её владелица всего несколько минут назад еще жила, может соединиться с его, пока еще не так стремительно покидавшей тело. Коганегаву передергивает. Он и сам не понимает, от брезгливости ли это, или у него уже начинаются судороги. Как у того котёнка, что недавно задавили на его глазах: словно играясь, барахтался он в пыли, и волейболист даже подумал на мгновение, что машина объехала его, что надо поспешить и помочь малышу, но, подойдя ближе увидел месиво вместо головы и постепенно краснеющую белую шерстку. Он был слабым, маленьким и беспомощным. Таким же чувствовал себя и сам Канджи сейчас. Но если это судороги, значит, всё? Дыхание перехватывает, а металлический привкус, металлический запах, металлический звон в ушах становятся всё сильнее. Ну как же так?.. Он ведь пока ещё все осознает, всё чувствует. Нет, не зря он тут единственный выживший, нет, нет, нет. Пожалуйста, пусть всё это окажется сном. Пожалуйста, нет! Парень трясёт головой и, выгнувшись, застывает, чуть слышно скуля от боли. На мгновение ему кажется, что он умрёт от этой вспышки боли внизу, расходящейся по всему телу, как вибрация по струне, прямо в тот самый момент. Почему-то посторонним безразличным фоном всплывает мысль, что он забыл вернуть Сакунами его конспект по иностранному языку. И как же он будет без него? А без сеттера? Взгляд затуманивается, но лишь из-за того, что бессильные слёзы наворачиваются на глаза. Канджи еще всё видит, всё понимает и не хочет сдаваться. Но каждое движение причиняет боль: раскурочивающую, жгучую, выворачивающую наружу, но не убивающую. К сожалению, не убивающую. Он знает, что теперь боль для него – это синоним жизни. Остатка жизни длиной в несколько минут. Ведь уже совсем близко раздается гудок шинкансена. Поезд приближается. Ошибся. Несколько минут сократилось секунд до… тридцати? Нет, нет! Зачем?! Нет! Ребята... Семпай… Мама… Боже, ну хоть кто-нибудь, пожалуйста! Закусив губу, нет, кажется даже прокусив её – он не уверен, во рту и так стоял противный привкус крови – Коганегава предпринял еще одну (он уже потерял им счёт) попытку освободиться. Уперевшись ладонями в подлокотники, Канджи неуклюже дёрнулся, извиваясь всем телом. Его зажатая нога словно намертво впаяна в металл, и чувство при движении было такое, словно её разрывали изнутри. В глазах темнеет, а стук сердца превращается в набат. Оглушительный металлический визг тормозов поезда возвращает его в сознание. Канджи даже может различить в полутьме разбитого окна приближающуюся и высекающую искры махину. Тормозит. Но мучительное осознание того, что произойдёт через несколько секунд (или нет?) полностью парализует волю, и он закрывает глаза. Музыка из наушников, болтающихся на обезглавленной шее его недавно улыбчивой соседки (и так легко покинувшей этот мир), кажется ему запредельно громкой. - What a wonderful life, а wonderful life, what a wonderful life… Впервые в жизни он чувствует свое тело настолько ярко, полно, отчетливо, каждую клеточку, каждый вдох, тёплый воздух, несущийся в лицо, непобедимую любовь к жизни. Такое бы самоощущение и на поле: он само внимание, ощущает всех игроков, точно они связаны невидимыми нитями, летит мяч, вот он замахивается, и… Удар.