Чувства в подарок

      Скажи, тебе нравится снег? Тебе нравятся эти маленькие ледяные кристаллики, что кружась в плавном танце, летят с небес? Они очень красиво блестят, запутавшись в твоих белоснежных волосах, ты знаешь? Я бы хотел дотронуться до них, до того как они превратились в холодные водяные капельки, растопившись от тепла исходящего от твоего тела. А ещё больше я бы хотел рассказать тебе о своих мыслях. Хотел бы заглянуть в твои алые, как закат, глаза и сказать… Сказать то, что давно было пора. Но никак не могу этого сделать. До сих пор, вглядываясь в твой тающий в зимних сумерках силуэт, не могу произнести ни слова. Я просто иду за тобой, иногда попадая лицом в облачко пара от твоего дыхания, и молчу. Молчу в нерешительности; надо же, за всю свою жизнь не испытывал такой нерешительности, как сейчас. А ты не замечаешь, верно?       Для тебя ведь это нормально, когда я молчу? Ты не ждёшь от меня каких-то слов или действий, просто живёшь рядом и радуешься этому, как ребёнок.       Точно, ребёнок. Наивный, эгоистичный, но добрый мальчишка — думаю, ты такой и есть, сколько бы тебе ни было на самом деле лет. Но ты ведь хочешь быть всегда рядом, верно? И сейчас, ты ведь наверняка рад, что мы вместе возвращаемся домой? К тебе домой. Да, хоть я и сказал тогда, той памятной весной, что вернусь под твой кров, но я до сих пор неуверен, что теперь место, где я живу с тобой, и мой дом тоже.       Но разве нет? Место, где меня всегда ждут — мой дом, логично?       Нет. Глупо. Как-то Минамото Райко мне тоже говорил, что будет с нетерпением ждать, когда я приду в его дом. Да, плохое сравнение. Тут совсем другое.       Ну же, обернись уже. Мне нужно чуть больше решительности, но я готов. Я обещал себе, что скажу о своих чувствах, какими бы они ни были. Я только не верю, что ты хотел бы о них знать. Это ведь совсем не преданная дружба, о которой ты так мечтал. И если бы я сам не был твёрдо уверен, я бы тоже ни за что не поверил, что демоны способны любить.       Так странно. Совсем недавно и чувства Сугино казались какой-то глупой игрой, притворством, а теперь… Теперь я сам чувствую что-то похожее и совершенно не понимаю, как так получилось. Я должен сказать, но боюсь предать твоё доверие. Боюсь потерять то, что у меня уже есть — например, твою так редко появляющуюся настоящую, искреннюю улыбку, которую ты даришь только мне. Боюсь, что буду мучить тебя. Ты ведь ни за что не отступишься от меня, не бросишь, даже понимая, чего я жду от тебя, и не желая этого. Мне не нужна твоя фальшивая весёлость или, хуже того, учтивость, за которой ты прячешь свои настоящие чувства. Не хочу делать тебе больно, но и не могу больше делать больно себе. Не могу больше терпеть этот вихрь чувств, которые надо сдерживать. И хоть моя вина, возможно, будет велика, но ты тоже виноват, что подобрался к моему сердцу так близко. Что заставил появиться эти разрушительные чувства. И в том, что дал надежду.       — Харука? Всё в порядке? — всё-таки оборачиваешься, внимательно вглядываясь в глаза. Беспокоишься? Ну конечно, настоящие друзья же должны беспокоиться.       — Нет. Не думаю, — вот он, мой шанс. Не важно, насколько ничтожна надежда. Тихий хруст снега под ногами одобряет мою решительность.       Всего несколько шагов, и вот ты уже так близко, что маленькие капельки от растаявших небесных льдинок видны уже не только в твоих волосах, но и на ресницах.       — Я давно не в порядке, а ты только сейчас заметил? — и что я говорю? Зачем? К чему столько иронии? Губы сами двигаются, произнося совсем не те слова, что хотелось бы.       — О чём ты, Харука? — а взгляд у тебя по-прежнему полон наивного беспокойства. Это нечестно — быть таким эгоистом.       — Помнишь, Кантаро, ты как-то сказал мне, что я принадлежу тебе? — забавно, ты вздрагиваешь. Чего-то боишься? Или просто неуютно под моим изучающим взглядом? А может, действия лучше, чем слова? Со словами у меня всё равно не выходит.       С величайшей осторожностью, словно что-то хрупкое, обнимаю тебя за талию, прижимая к себе, как давно хотел это сделать. Даже сквозь толстый слой одежды я чувствую твоё тепло, мягкое и согревающее. Как странно, почему ты не сопротивляешься и не отталкиваешь? Мы стоим так уже довольно долго, а ты не произнёс ни звука, просто замер в моих объятьях, упёршись носом в грудь, и тихо дышишь, размеренно и спокойно. Уже не страшно? Значит, можно продолжать?       Пальцы медленно скользят по мягким прядям, чуть отяжелевшим от снега, и опускаются вниз к ушку, и дальше, очерчивая твои скулы. Всё ещё не желаешь меня оттолкнуть? Ну что же. Лёгкий нажим на подбородок, и твоё лицо поднимется вверх. Я могу видеть твои глаза. И почему в них так много сомнения, колебания, но ни капли отвращения или хотя бы удивления? Я ведь буду считать это согласием.       Ну же, ударь меня, если не хочешь этого поцелуя. Если не хочешь этих пусть и мягких, но настойчивых прикосновений моих губ к своим. Если тебе противен мой язык у тебя во рту, не нравится, что он изучает твои нёбо, щёки, пробегается по зубам, пытается переплестись с твоим. Почему ты никак не реагируешь? Вот уже и воздух заканчивается, а ты даже не шевельнулся. Неужели мои действия тебя так шокировали?       — Харука, — но к чему тогда эта твоя лукавая улыбка? И руки, что так нежно обвили мою шею… Неужели?..       — Ты бываешь такой глупый, Харука, — твой неуместно весёлый смех, распространяющий вокруг тёплые облачка пара, вызывает у меня недоуменный прищур.       — А что ты хотел узнать, когда спрашивал про мои слова? — шёпот в самую шею заставляет толпы мурашек забегать по коже, несмотря на тёплую одежду, а одна из твоих непослушных белых прядок настойчиво щекочет мой нос.       — Слова? — действительно, и почему это я упускаю инициативу? — Я предлагаю сделать наши отношения немного более взаимовыгодными. Я принадлежу тебе настолько, насколько ты принадлежишь мне. Ну как?       — Это для тебя так более выгодно, а не для меня, — ты выглядишь таким забавным, когда морщишь носик и притворно хмуришься.       — Но зато это будет честно, верно? — я всё-таки не удерживаюсь и треплю твои волосы, а потом обхватываю за плечи и, наваливаясь всем весом, увлекаю за собой в сугроб.       Так весело шуточно бороться в снегу, словно я такой же шаловливый ребёнок, как и ты. И так красиво с неба снова падают снежинки, припорашивая хвою на мохнатых лапах елей, растущих у тропинки.       — Знаешь, Харука, я согласен. И… С приходом нового года тебя? — твои замёрзшие ладошки греются у меня под пальто, а острый подбородок упирается в плечо. Разве может быть на свете что-то приятнее?       — Это мне такой подарок? — едва заметная улыбка, всего лишь приподнятые уголки губ, но даже она — редкий гость на моём лице.       — Ну, если ты больше ничего не желаешь, — как же приятно снова заключить твои нежные губы в требовательный поцелуй, и до чего же хорошо от осознания, что ты на него отвечаешь.       — Сомневаюсь, что могу пожелать что-то ещё.