Щелчок.
Сердце пропустило удар, а потом забилось в ушах одуряюще громко. Еще не успел стихнуть звон после разорвавшейся мины, на которой погиб снайпер, еще останки его приземлялись на горячий песок, а под ногой раздалось:"Щелк".
Перед глазами, как слайды, замелькали картинки. Все самые приятные моменты не такой уж и долгой жизни. Внимательный взгляд голубых глаз, колкие фразочки, что сыпались на заданиях, даже привкус выпитого вместе виски защипал на языке. Илья сглотнул. Можно было бы сказать, что его бросило в холодный пот, если бы он не стоял под палящим солнцем пустыни. Комок застрял в горле, отчего нестерпимо захотелось напиться воды. Много. Так чтобы стекало по подбородку тонкими струйками, на шею и за шиворот, освежая еще и тело. Курякин постарался вдохнуть поглубже, но не вышло, его парализовало осознание того, что малейшее движение - и он вот так же, как снайпер, с которым пошел на это задание, разлетится розовым туманом на брызги. Страха не было, лишь сожаление. Сожаление и ни малейшей капли надежды. Еще, когда отправлялся на это задание, думал, что больше никогда не увидит Его, но тогда еще были крохи надежды, что все пройдет удачно, а вот сейчас эти крохи стерлись за сухим "щелк". Илья опустился на одно колено, чтобы поза стала чуть более устойчивой, припал лбом к своему бедру и сложил поверх головы руки, будто пытаясь свернуться в клубок. Сжимающее сердце сожаление было связано с Наполеоном Соло, и заключалось в том, что Илья больше никогда его не увидит. Никогда не сможет прикоснуться. Курякин зарычал. Обычно за этим всплеском гнева следовало какое-то движение, несущее за собой разрушение всего, что попадалось под руку. А сейчас - только рык, срывающийся на сдавленный скулеж, по тому, кто, скорее всего, даже не узнает, что с его Большевиком случилось. Ведь от него не останется ничего, кроме разорванной одежды и мокрого пятна, некогда напоминавшего человека, который до боли в груди любил своего американского напарника и был по щенячьи привязан к нему и предан. Сейчас, в последние моменты своей жизни, он не мог думать ни о чем, кроме него. Мысли о боли или о конце жизненного пути никак не хотели посещать агента, а вот то, что ЕМУ сухо отрапортуют "не вернулся с задания", вот об этом Илья не мог не думать и был уверен, что так и случится. Курякин судорожно достал лист бумаги и карандаш, также судорожно написал ЕМУ послание и задумался: «А дальше что?» Оставить при себе? Разнесет в крошку при взрыве мины. Выкинуть подальше от себя, чтобы нашли? Да кто будет искать? Смял. Бросил на землю, и правда, подальше от себя, ближе к телу снайпера, а точнее, к куску мяса, что от него остался. Хорошо хоть подпись оставил, чтобы знали, от кого и кому. Да мало ли, да и важно ли? Курякин возвел глаза к небу, прищурился, отпил из фляги глоток. Стоит ли бороться за свою жизнь и ждать помощи или прекратить терзания и метания прямо сейчас? - Ты что, вздумал надеяться? - спросил себя вслух и усмехнулся, разрывая сухие губы этим простым жестом. Но двигаться не стал. Замер, будто замедлил ход времени, оттягивая неизбежное. Опустился пониже, чтобы ноги не так уставали, перевязал платком голову от палящего солнца – может, так дольше протянет, прикрыл глаза.▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂***▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂▂
- Соло, тебе тут кое-что просили передать, - агент был занят отчетом, затребованным начальством к 9 утра, сидел в номере отеля, когда к нему без стука зашел один из охранников шефа. - Что там? - не отрываясь, спросил Наполеон. - От Курякина, - Соло дернул головой, вскочил. - Что с ним? – в горле пересохло, и мужчина уже не мог держать себя в руках. - Не вернулся с задания. Листок. Грязный, в пятнах крови, разодранный в нескольких местах, посредине - и вовсе дыра, как будто его прострелили, отчего часть слов потеряна. "Ковбой, если ты читаешь это, значит, меня больше нет". После этих слов Наполеон замер. Не смог сразу продолжить чтение. Перед глазами потемнело. Соло согнулся пополам, как от острой боли, завыл, как раненный зверь. «Только не это! Нет! Пожалуйста, пусть это будет неправда". "...Я не давал надежды, что вернусь, но мы оба знали, что я из любой ситуа..." Дальше строки обрывались из-за дыры в листе. "Я так тебе и не сказал, хотя должен был говорить каждый день. Нет никого ближе..." Больше от листка ничего не осталось. Только подпись в углу по-русски:Илья Курякин
Оставил ли он признание? Написал указания о том, как ему быть? Может искать, а быть может забыть? Или передал важную информацию? Этого Наполеон никогда не узнает. Соло долго сидел и крутил в руках клочок бумаги с каплями возможно ЕГО крови. Перед глазами мелькали воспоминания о том, как они проводили вместе редкие дни совместных выходных. Как Наполеон задавался целью рассмешить угрюмого русского. И как тот, в конце концов, сдавался и сдержанно смеялся, отчего-то не сводя глаз с Соло ни на секунду. А еще, как приятно было просыпаться и смотреть на лохматого, сонного, такого родного… Американец не пытался узнать, что случилось. Боялся. Боялся, что это навсегда застрянет в его памяти. Лучше вот такое воспоминание – «нет никого ближе», чем узнать, что от него не осталось ничего. Или, быть может, его съели гиены, волки или кто там водится в этой чертовой пустыне. Или он задохнулся в песчаной буре, сошел с ума от жары? Нет. Не хотел знать. Не мог. Как больно… А главное… не осталось больше ни капли надежды на то, что когда-то Наполеон Соло сможет также сильно кого-то полюбить.