Фотография

Рома не обольщался. Рома — он как пес, знал свое место. Знал, что для Бориса он запасной аэродром. Знал, что тот с ним просто потому, что крутые сильные биг-боссы вовсе не цельнометаллические, как можно было бы подумать. Им тоже хочется простых человеческих удовольствий, им хочется человеческого тепла, разговоров ни о чем и трахаться. Рома знал, что у Бориса есть любовь всей его жизни. Как случилось, что они с этой любовью не вместе, никто не знал, хотя слухов ходило множество. Кто-то говорил, что его любовник давно умер, кто-то - что этот любовник как-то Бориса подставил, и тот вынужден был его бросить, хоть и очень любил, да много чего говорили, Рома вполуха слушал. Он только одно знал: на прикроватной тумбочке у Бориса стоит рамка с фотографией, где запечатлен он сам, очень счастливый, улыбающийся, обнимающий такого же радостного темноволосого парня. Тот, другой, был очень красивый, смазливый даже. Вполне потянул бы на модель нижнего белья. Ромка совсем не такой, даже близко. Всю красоту, что у него была, он растерял в боях на ринге. Телом, конечно, мог похвастаться, а лицо такое, что им непослушных детишек можно пугать. Рома и предположить бы даже не взялся, сколько раз ему нос ломали, сколько раз рассекали брови, разбивали губы, ломали уши. Он сам себе бойцовского пса напоминал — старого, опытного, матерого и бесконечно преданного хозяину. Рома в душе не еб, что Борис в нем нашел. Красивый же мужик, холеный, большой директор, не по статусу ему с начальником службы безопасности трахаться, а поди ж ты. Рома до сих пор думает, что Борис извращенец, потому что постоянно ловит на себе его ласкающий взгляд, потому что Борис любит ласкать пальцами его лицо — и ушей ломаных-переломанных кончиками пальцев касается, и шрамы на губах ласкает своими губами. Смотрит задумчиво. — Красивый ты, — говорит. — Ты красивый, Ром. А потом взгляд на фотографию, что на тумбочке, переводит, и у Ромы изнутри все ломается. Гораздо больнее, чем если бы ему сломали ребра на самом деле. Рома всегда уважал силу и красоту, которой в его жизни всегда не хватало, поэтому он и научился распознавать ее в мелочах и ценить. Борис был красив. И такой силой от него веяло, что Рома, не задумываясь, на колени бы перед ним грохнулся и поводок бы ещё в зубах притащил, если бы тот попросил. Рома бы и жизнь за него отдал, не раздумывая и не жалея ни секунды. Один хуй, жизнь без Бориса смысл бы потеряла. Не стало бы Бориса — сам бы вздернулся, долго не думая. Рома постоянно себе напоминает, что, как ни крути, а Борис — не его. Борис — он того парня, что на фотографии. Рома себе напоминает, что все временно и скоротечно, что нужно использовать то, что ты имеешь, и наслаждаться временем, которое ещё осталось. Рома не сомневается, что наступит тот день, когда на пороге замаячит брюнет с фотографии, и тогда его забудут, поблагодарив за службу. И Рома уйдет, будет всю свою оставшуюся жизнь скулить от боли, но даже не посмеет сунуться, потому что для него пиздец как важно, чтобы Борис был счастлив, пусть даже и не с ним. Рома любит, как безумный и как безумец. Жаль, что по-другому не умеет. Он привык к жестким приказам. Привык, что его не жалеют. Да он даже и не знал нихуя, что с ним как-то по-другому можно. А Борис даром что здоровый и сильный, чуть меньше по комплекции самого Ромки будет, даром что жесткий начальник — на подчиненных орет так, что окна сотрясаются, — с ним, с Ромой, всегда удивительно нежный. Как будто Рома от неосторожного движения сломаться может. Как будто Рома не здоровый почти сорокалетний мужик, который какой только хуйни за всю свою жизнь ни пережил, чего только ни видел. Нежит, ласкает, выцеловывает-вылизывает одному ему ведомые узоры на теле. Рома так не привык, ему эти ласки как серпом по сердцу, слишком хорошо, так, что он не выдерживает. Ему безумно иногда хочется вывести Бориса. Хочется, чтоб у того планку сорвало, чтоб он отпустил себя, чтобы жестко, страстно, сильно. А Борис за каждый случайный засос на теле извиняется. Рома вот не извиняется, напротив, с каким-то извращенным удовольствием ставит метки на теле Бориса, утверждая на него свои права, хоть и временные. Ему нравится эта иллюзия обладания. Рома хочет уйти. Правда хочет, потому что знает, что потом будет сложнее, больнее, невозможнее. Больше всего он боится сломаться, боится, что будет унижаться, что будет умолять не бросать его, поэтому очень хочет уйти, пока у него ещё осталась гордость, пока он ещё способен мыслить здраво. Другое дело, что уйти нихуя не получается. Рома едет к Борису и каждый раз думает, что в последний. Сам себя уговаривает, что в следующий раз точно не поедет, но данное себе слово не держит. Уволиться Рома пытался однажды, почти вышло. Только его заявление по собственному каким-то образом попало к Борису. И тот в первый и последний раз на Рому наорал. Рома и слов-то не разобрал, просто стоял и смотрел, а когда Борис закончил свою гневную речь, бухнулся перед ним на колени и потянулся к пряжке ремня. Начальник безопасности, блять. В незапертом кабинете боссу отсасывает, как в последний раз. Рома так привык к мысли, что ему однажды придется уйти, что оказывается совершенно не готовым к тому, что уйдет Борис. Исчезнет, как не было его. Просто однажды не позвонит и не появится на работе, а на следующий день в организации появляется новый временный начальник, исполняющий обязанности. И вся жизнь Ромы медленно, но верно катится по пизде. Он внезапно обнаруживает, что у него куча свободного времени, и ему абсолютно нечем занять эту пустоту. Рома теряет вкус к еде, алкоголю, сну, тренировкам. Рома вдруг становится никаким. Ему никак. Он берет дополнительные смены на работе, чтобы чувствовать себя живым и нужным. Новый начальник тюфяк и рохля, совершенно бестолковый, даже жаль, что его безопасности ничего не угрожает. Борис объявляется через две недели, и Рома с удивлением обнаруживает, что прошло не полгода, как казалось, а всего четырнадцать дней. Борис приезжает прямо к нему домой, извиняется за то, что сорвался так неожиданно, рассказывает о проблемах в филиале, привычно гладит его лицо, и Роме становится немного стыдно оттого, что он всё это время не брился, но Борису вроде даже нравится: — Колючий, — смеется он. — И как мне с тобой целоваться теперь? Рома ни слова не произносит, потому что может думать только о том, что его на самом-то деле никто не бросал. — Поехали ко мне, — предлагает Борис. — Поехали, — хрипло выдыхает Рома и идет в прихожую, но Борис ловит его за рукав и говорит: — Ром, а поехали ко мне насовсем? Все вещи Ромы умещаются в небольшой дорожной сумке. Он не сомневается ни минуты. И улыбается. Открыто, счастливо и расслабленно улыбается, когда вдруг обнаруживает возле кровати Бориса совершенно новую тумбочку, на которой стоит новая рамка. С его фотографией.